– Ядовитые цветы? – буркнул я через плечо. – Бред, вымысел. Они бы вымерли! Без опыления.
– Хуже, – сказал волк. – Там половина созревает, а другая половина уже готова… Если пойдешь прямо или хотя бы вблизи, то получишь с десяток иголок с семенами, что бьют без промаха на двенадцать шагов.
– А если вправо, – добавил ворон, – там поляна с жабами. Не простыми, не простыми!.. От их слизи бородавками не отделаешься. В твоем теле заведутся головастики, потом разбухнешь, будешь лежать, толстый и вопящий, и они будут расти, кушать тебя изнутри, а через три месяца…
– Через два, – прервал волк.
– Много ты знаешь! – каркнул ворон. – Серость немытая!.. Через три, ну, пусть через два с половиной начнешь –лопаться… то, что от тебя осталось, начнет лопаться, и с десяток таких молоденьких лягушат вылезут на солнышко, красивенькие такие, махонькие, зелененькие, лапки как игрушечные…
– Через два, – обрубил волк. В полураскрытой пасти белые клыки блестели, как сосульки на солнце. – Я видел, как один лежал, а в нем шевелилось, будто ежи играли! Ровно через два месяца живот лопнул, герой был еще жив, он еще пытался закрыть ладонями щель…
В моем животе начал ворочаться тяжелый чугунный утюг, а сам желудок покарабкался по горлу ввысь.
– Довольно, – оборвал я. – Вы уже доказали… да-да, доказали! Так куда нам идти?
Оба ответили одновременно так слаженно, словно вдруг стали близнецы и братья:
– Влево, куда же еще? Теперь все идут налево.
Я поднялся с мешком, конь нехотя приблизился, но стал так, чтобы копытами достать волка. Я привязал мешок, поставил ногу в стремя. Спохватился:
– Что налево, понятно. У нас тоже все мастера налево. Но в этом мире что есть лево?
Волк прорычал что-то нечленораздельное, умолк. Ворон прокаркал наставительно:
– Есть Правда и Кривда, на гнилом Западе именуемая просто и обыденно Добром и Злом, а если пойти севернее, то Светом и Тьмой. Если же взять чуть в сторону зюйд-зюйд-веста, то Порядком и Хаосом…
– Понятно, понятно, – прервал я. – Ты не умничай, ты пальцем покажи!
Ворон посмотрел подозрительно, но какие шутки у варвара, вздохнул, повернулся и ткнул клювом в пространство.
– Ага, – сказал я. – Идем налево, чтобы сражаться со Злом?
Даже волк посмотрел на меня так, что, будь у него руки, уже приставил бы большой палец к виску и греб бы по воздуху остальными.
– Зачем же тогда идти налево? – удивился он. – Если налево, там все свои. Надо идти направо! Чтобы грабить, убивать, жечь, насиловать, наслаждаться силой и всевластием своего меча. Там же простые никчемные людишки! Поселяне, горожане, всякие там маги-книгочеи – бей грамотных! – торговцы, ремесленники… А как хорошо распинать и мучить их сдобных, изнеженных женщин, чьи белые тела не видели солнца?
Мои широкие ладони покоились на рукояти меча. Он упирался острием в землю, медленно погружаясь то ли из-за своей остроты, способен рассечь волос в полете, то ли под тяжестью моих ладоней.
Видя мои колебания, ворон прокаркал наставительно:
– Ты ведь не просто какой-нибудь примитивный бла-а-а-агародный герой! Ты выше!.. Ты – Герой!.. А это значит, что ты не ведаешь ни добра, ни зла. Ты выше этих примитивных стародавних понятий. Ты идешь по миру… тьфу, по свету с обнаженным мечом в мускулистой длани, и ты хвост положил на все эти понятия о добре и зле. Ты режешь, кого хочешь, спасаешь, кого твоя левая… или правая рука, они обе твои, изволят. Сегодня ты спас принцессу, а завтра тебе восхотелось ее изнасиловать и зарезать – так кто посмеет не то что осудить, но сказать против? Сейчас время такое… Нет Зла, нет Добра! Есть только ты, Великий Герой…
Он топтался на ветке, орал, размахивал крыльями, каркал все громче. Волк следил ревнивыми глазами, рыкнул:
– Устарело!.. Сейчас уже герой стоит вовсе на стороне Зла. Наемные убийцы косяками вдруг проникаются любовью к какой-нибудь жертве, спасают… попутно убивая всех остальных без жалости и…
Я поднялся в седло, крикнул:
– Все, тихо! Убедили. Если вы такие умные, то я вас пущу впереди себя. Такие… не знающие Добра и Зла, не пропадут, как я думаю.
Волк сдержанно улыбнулся жуткой пастью. Я видел как ему хотелось по-щенячьи подпрыгнуть, но он только слегка наклонил голову. Ворон обрадованно каркнул:
– А что как умные? Умные тоже… И те серые, что кажутся кому-то где-то в чем-то умными. Мы знаем весь этот мир целиком и полностью! Этот вот серый аж вон до той березы с сосновой макушкой… нет, еще дальше, которое с лесистой верхушкой. А я так и еще дальше.
– До следующего дерева? – съязвил я.
– Нет, – обиделся ворон. – До самого конца леса!
От дерева с лесистой верхушкой до края леса было не меньше чем полверсты, так что ворон, как поистине мудрая птица, в самом деле знал больше.
Единорог пошел рысью с неприличной для его богатырской стати поспешностью. Волк ровными прыжками понесся в густой траве. Конь старался перейти на галоп, я придерживал, жалея гордеца из клана Острых Клыков. Умрет, зараза, а не попросит сбросить скорость!
Некоторое время я слышал над головой хлопанье могучих крыльев. Дважды ударила воздушная волна, затем спину царапнули жесткие, как конские скребки, перья. Конь дернулся, боится щекотки, ворон долго устраивался сзади на попоне, накрывающей круп, его трясло, сдувало, он тыкался то клювом в голую спину, то скреб острыми жесткими крыльями, наконец взлетел, напоследок ударив меня крыльями по голове и едва не сбив железный обруч.
Я был уверен, что отстанет, не дело умным на коня да за приключениями, но вскоре снова залопотали крылья, царапнуло по голове. Тяжелая туша рухнула на плечо, я заорал, острые когти вцепились в голое плечо. Ворон попытался вытащить свои крюки и уместить их на узкой полоске кожи перевязи, но все равно плечо горело, словно зажали в тиски.
На перекрестке дорог я сторговал у странствующего торговца перевязь пошире, к тому же из толстой кожи не то тура, не то буйвола. На плече умелые шевчуки поставили вовсе тройной слой, и наш пернатый умник с готовностью вогнал в нее острые когти, дальше поехал уже нахохленный, сразу задремав, лишь вздрагивая во сне и опять царапая мне щеку твердыми перьями.
Когда мы огибали пригорок, из леса шла к селу стая волков в шесть-семь голов. Впереди двигался массивный вожак, широкий в груди и с крупной лобастой головой.
На стук копыт все как по команде повернули головы, замедлили шаги. Я опустил ладонь на рукоять длинного ножа на поясе, конь пошел шагом. Волки двигались по-волчьи, длинной цепочкой, ступая след в след, чтобы потом никто не понял, сколько здесь их прошло.
Вожак отыскал глазами мое лицо, жутко блеснули клыки. Я услышал глухое рычание:
– Гер-р-р-рой… Доблестный герой, можно и нам… или хотя бы мне одному с вами?
Я не успел открыть рот, как мои спутники завопили в один голос:
– Пошел вон, дерьмо серое!..
Вожак слегка сгорбился, поджал хвост и пошел быстрее. Мои пальцы соскользнули с рукояти ножа. Конь храпнул свободнее, прибавил шаг, и мы все трое помчались навстречу утренней заре, а волки серыми холмиками двигались по густой траве, и казалось, что по зеленому морю в самом деле плывут серые комья этого самого серого, уже подсохшего.
ГЛАВА 14
Единорог несся, как пущенная гигантской катапультой глыба. Рядом скользил как темное облачко волк, а мне чудилось, что все мы летим низко над землей. Внизу под конским брюхом земля сперва мелькала пестрым полотном, потом превратилась в нечто слегка подрагивающее как студень, а мы все трое неслись в этом призрачном, нереальном мире, когда возникающий на горизонте лес через несколько мгновений обтекал нас со всех сторон, горы быстро укрупнялись и проплывали как корабли с высокими трубами по обе стороны.
Первым сдался ворон, я ощутил толчок в плечо, в перевязь вонзило когти хрипящее, задыхающееся, опустилось как тесто, вжимаясь в плечо, чтобы ветром не сбросило, прокаркало:
– Мой лорд… Мне чуется… тебе пора изволить…
Я прокричал через встречный ветер:
– Чего изволить?
– Потрапезовать… Да и твоему благородному роголобу… или роголобцу.
– Ага, – крикнул я. – А ты пристроишься так уж, вынужденно?
– А что мне одному остается?
Единорог начал замедлять бег, когда на горизонте возникла небольшая роща, а через несколько мгновений мы уже въезжали под сень высоких раскидистых деревьев. С высоты седла я углядел ручей, а волк первым плюхнулся на бережок, долго и шумно лакал.
Ворон перелетел на самую низкую ветку, та наклонилась еще ниже, угрожающе потрескивала, а он свесил голову и всматривался в траву:
– А чем бы нам отобедать?.. Кузнечики всякие скачут… их пусть волк ловит и ест, он и с ними вряд ли справится… а нам с лордом чего-нибудь бы посущественнее… Эй ты, серость лесная! Ты бы сбегал олешка задрал!
Волк лакал, не отрываясь, еще долго, а когда вскинул голову, в желтых глазах была ярость:
– Я олешка задеру… Но если ты, пернатое, приблизишься к нему, тебе и кузнечиков жрать больше не придется!
Ворон каркнул обидчиво:
– Уж и пошутить низзя!.. У тебя, серость, только одна извилина, да и та снаружи.
– Сердце, – прорычал волк. – Главное – сердце! Благородное сердце ведет и зовет, а всякие там извилины только в услужении.
Единорог уже вломился в заросли, мощная пасть заглатывала сочные листья вместе с ветками. Стоял хруст, птичьи крики, хруст яичной скорлупы, треск орехов. Я прошелся по поляне, выбирая место для костра, вытащил кремень и огниво.
От первого же удара искры посыпались как из-под точильного станка. На земле вспыхнули мелкие короткие дымки, сразу в трех местах затрепетали крохотные язычки огня. Спохватившись, что не собрал сухой травы, щепок и веточек, я бросился вслед за единорогом, собрал сушняку, а когда наконец вернулся, огоньки терпеливо горели все там же на голой земле, а получив подкормку, которую уже и не ждали, вгрызлись в ветки, как молодые щенята в сладкие кости, зарычали, пошли расщелкивать с азартом.
Волк вернулся не скоро, мы успели соорудить рогатины для вертела. Потом сдирали кожу, пластали мясо, вынимали кости, все это называлось странным словом «свежевали», потом долго и старательно жарили.
Несмотря на все ухищрения, мясо получилось жестковатым. Как ни манипулировали с горящими углями, все равно корка спеклась до черноты, обуглилась, а внутри мясо осталось сыроватым, даже выступала кровь. Волк ел с рычанием, нахваливал, ворон раскаркался от блаженства, только я ел молча, ибо что бы ни говорили о мясе с костра на свежем воздухе, все же никакие угли не сравнятся с электрическим грилем.
Нажравшись, слегка отдохнули, а когда ощутили себя посвежевшими, солнце уже склонялось к темнеющему горизонту. В небе сперва поплыли три огромных бледных луны, затем начали выступать звезды, сперва самые крупные, затем целые звездные рои.
Волк лег рядом, в желтых глазах странно отражались пляшущие огоньки костра. Поперечный зрачок пульсировал, попеременно суживаясь чуть ли не до исчезновения, затем расширясь так, что захватывал все желтое пятно. Ворон неспешно и важно расхаживал вокруг костра, деловито постукивал клювом по обломкам костей, как будто после моих или волчьих зубов останется хоть капля сладкого мозга.
Внезапно сверху с дерева раздалось хриплое карканье:
– Доблестные герои! Возьмите меня с собой, я пригожусь…
На толстой, как железнодорожный рельс, ветке сидел, свесив голову, крупный черный ворон, похожий на глыбу антрацита. Я только успел приподнять голову, как мимо меня хлестнуло злобно-язвительное:
– Пшел вон, комок перьев!.. Дурак! Без тебя ступить некуда!
Волк и ворон: один рычал, другой каркал, стали настолько похожими, что я завернулся в одеяло и поспешил закрыть глаза. В бок хорошо и надежно пригревало, эти двое уже не подерутся, в темноте видят лучше меня… по крайней мере один из них, только который…
Утром я спрятал обрывок пергамента и больше не доставал: на горизонте начала подниматься гора, при виде которой сердце мое тревожно застучало. Я почувствовал пробегающие по коже легкие мурашки.
Волк унесся по росе, за ним остался темный след стряхнутых на землю капель, ворон тоже, отоспавшись, взлетел аки орел и пошел кругами как планер, растопырившись и благосклонно позволяя поднимать себя теплому воздуху.
Мы помчались галопом, не слишком быстрым, потому что я насторожился при виде первого же человеческого скелета. В густой траве белел череп, грудная клетка угрожающе топорщилась поодаль, берцовых костей вообще не осталось, но и по тому, что я видел, волосы встали на затылке.
Человек был, судя по всему, если не выше меня, то вровень, грудь пошире, а череп настолько широк и с крохотными отверстиями для глаз под выступающими навесами надбровных дуг, что я сразу ощутил всю свирепую мощь питекантропа. Нагнувшись, я зацепил кончиками пальцев череп, но тот выскользнул из моих пальцев, тяжелый, как двухпудовая гиря. Я успел увидеть, что внутри черепа либо пусто, либо совсем мало места для мозга. Такая кость может выдерживать удары хоть булавой, хоть палицей, даже меч рассечет только кожу, а дальше не разрубит. Череп не составной, как у всех людей, а литой, как у настоящего героя, что благодаря таким уникальным данным прет отважно только вперед, рубит и сокрушает, не терзаясь сомнениями, не отвлекаясь на мелкие царапины, раны и жалкие вопли.
Зеленая трава уступила место жухлой, чахлой, а земля пошла сухая, потрескавшаяся от зноя. Сама трава торчала, мелкая и злая, с острыми или колючими стеблями. Белые кости попадались все чаще. Сперва разбросанные, растасканные зверьем, потом начали встречаться и цельные человеческие скелеты. Иногда в истлевшей одежде, трижды мы встретили в доспехах. У всех троих панцири побиты настолько, что понятно, почему на трупах: мародеры просто побрезговали доспехами, годными после перековки разве что на подковы.
Ворон часто улетал вперед, возвращался не то что отяжелевший, но какой-то благодушный, а если не успевал потереть о ветку свой носорожий рог, который у него служит клювом, я замечал на блестящей поверхности остатки слизи.
Потом мы встретили целый отряд павших, даже волк рыкнул в сторону ворона. Погибли мужики вроде бы совсем недавно, кровь едва-едва успела свернуться, но на молодых безусых лицах страшно и грубо пламенели пустые глазные впадины. Кто выдолбил так умело, я спрашивать не стал.
– Какая злая сила их скосила? – пробормотал я. – Враг силен…
Ворон нахохлился, слишком сытый, чтобы вступать в дискуссии, а волк несся рядом с конем красивыми ровными прыжками, рыкнул, не поворачивая головы:
– Ты великий мудрец!
– Я? – спросил я несколько озадаченно, но польщенно. – Это, конечно, да… несомненно, но ты… откуда ты решил?
Волк явно хотел унестись вперед, но пересилил себя, буркнул:
– Да сразу так определил…
– Что?
– Что скосила злая сила. Наверное, если бы побила добрая, то лежали бы иначе? С перекошенными рылами, оскаленными зубами, вытаращенными в смертельном ужасе глазами…
Я открыл и закрыл рот. Для меня было само собой разумеющимся, что положительные герои и все те, кто на их стороне, мрут красиво и с возвышенными словами, а злодеи – гадко и в отвратительных корчах, застывая с выпученными, как у жаб, глазами.
Павшие лежали в героических позах, сжимая обломки копий и мечей. Лиц уже не различал, далеко, но железные доспехи блестели под лунным светом тускло и торжественно, посеченные, залитые кровью, но очень странно, что победитель не подобрал мечи, ножи, топоры, не снял с павших доспехи – пусть поврежденные, но годные в починку, а если и не в починку, то на перековку в нужную в хозяйстве вещь…