Угроза казалась бессмысленной, до далайна была тройная дюжина шагов через мокрый оройхон, но, когда Шоорана силой подняли на ноги, он заметил, что двое взрослых людей, возившихся неподалёку, отвернулись и спешно уходят, и понял, что хорошего ждать не приходится. Если его начнут окунать лицом в нойт… Шооран дёрнулся и сумел вырваться из зажавших его рук. Противники метнулись, отрезая Шоорану путь к отступлению, но Шооран не думал о бегстве. Эта банда просто так, играючись, нарушала все священные мальчишеские правила, и теперь Шоорану хотелось мстить. Он ринулся к толстощёкому и, не раздумывая, влепил оглушительную затрещину. Потом повернулся к остальным врагам. Те на секунду замерли, разом выдернули из-за кушаков короткие толстые палки и двинулись вперёд. По изменившимся лицам и замедлившимся движениям Шооран понял – пощады не будет. Убьют.
– Бейте его! – завизжал толстощёкий, но в этот момент Шооран, принявший единственное верное решение, прыгнул на него. Толстощёкий был старше и много крупней Шоорана, но оказался неожиданно слаб и рыхл. Шооран, даже не ощутив сопротивления, повалил врага на живот, левой рукой ухватил за чисто вымытые волосы, дёрнув, задрал ему голову, а правой приставил к жирной шее выхваченный кинжал. Маслено блеснуло полупрозрачное костяное лезвие.
– Назад! – предупредил Шооран подступающих парней. – А то ему не сдобровать.
– Ых-га… – подтвердил толстощёкий, кося глазом на щекочущее шею остриё.
Парни нерешительно расступились.
– И запомни, – раздельно произнёс Шооран, встряхивая для убедительности толстощёкого. – Ты мелкий вонючий жирх. Если ты ещё раз попадёшься на моём пути, я напою тебя нойтом и брошу в шавар. Понял?
Толстощёкий согласно икнул.
– Тогда повтори, что я сказал.
– Я… мелкий… вонючий жирх… Ты бросишь… меня… в шавар, если я попадусь.
– Сначала заставлю напиться нойта.
– Сначала… напиться нойта…
– Правильно. – Шооран рывком поднял толстощёкого на ноги. – Скажи своим, чтобы бросили палки и отошли в сторону.
– Отойдите… – полузадушенно прохрипел пленник.
– И учтите, тухлые слизни, если вы вздумаете идти за мной следом, ни один из вас не вернётся домой живым.
Шооран едва заметно шевельнул пальцем, по тончайшему, выточенному в кости каналу скользнуло жало зогга и чёрной брызгой повисло на острие. Парни попятились, палки со стуком полетели на землю. Шооран, волоча за собой толстощёкого, выбрался на тропу, поднял сумку и шкуру авхая. Часть харваха из сумы высыпалась, но Шооран не стал подбирать его. Он лишь пнул толстощёкого коленом под мягкие ягодицы, отчего тот кувырком полетел с поребрика, и бросился прочь. Никто за ним не погнался. Вообще-то Шооран хотел столкнуть пленника на мокрую сторону, в грязь, но в последнюю секунду ему стало жаль красивой и наверняка очень дорогой одежды.
Отбежав немного, Шооран спрыгнул с тропы на свой оройхон и, петляя между тэсэгами, помчался к дому. Лишь когда до сухой полосы, где жили они с матерью, оставалось всего несколько шагов, Шооран опомнился. Спрятавшись за ближайшим тэсэгом, он стряхнул с кинжала ядовитое остриё, осторожно отсоединил лезвие и хорошенько спрятал его.
Даже мама не знала, какое оружие хранит её сын. Костяной наконечник был подарком. Месяц назад охотники выволокли из шавара огромного гвааранза. Панцирь чудовища был отправлен в подарок одонту, а острые плавательные перья, из которых вырезали лезвия, разобрали цэрэги. Именно тогда недавно назначенный дюженником цэрэгов рыжебородый Мунаг снял со своего кинжала источенное остриё и бросил его Шоорану. Мунаг вообще хорошо относился к Шоорану и его маме, подолгу разговаривал с ними, когда они приносили высушенный харвах, а встретив на тропе Шоорана, громко кричал:
– Привет, маленький жирх!
– Привет, большущий Ёроол-Гуй, – отвечал Шооран.
Случившиеся поблизости жители испуганно бледнели при виде такого запанибратства, а Мунаг оглушительно хохотал, тряся бородой и распахнув тёмную, словно шавар, яму рта.
Лезвие Шооран привёл в порядок – вычистил и отполировал, подогнал свой нож под размеры костяного сокровища, просверлил даже намертво забитый канал для колючек. Неделю по вечерам, скрывшись от посторонних глаз, вращал костяной иглой в замусоренном канале или правил остриё на куске кожи. Жало зогга, и не одно, а целых пять штук, Шооран добыл сам. Нарвал пятнистых стеблей хохиура и распихал их пышными метёлками вперёд в отверстия шавара. На следующий день вытащил те стебли, что остались целы, и в скукожившихся метёлках отыскал десяток зоггов. Оставалось только раздразнить зогга, чтобы он, угрожая, выставил жало, а потом резким движением раздавить крошечного гада, прежде чем он успеет выпрыснуть яд.
Конечно, Шооран знал, что за такой ножик, узнай о нём одонт, владельца немедленно отправят пройтись по шавару босиком, но удержаться не мог и изготовил всё как надо.
Теперь нож выручил его, но в то же время хранить его стало опасно, особенно если кто-нибудь из мальчишек донесёт о нём властям. Впрочем, Шооран надеялся, что этого не случится, в конце концов, первыми и всерьёз напали они, и вряд ли им захочется отвечать за свой поступок перед одонтом.
Приведя себя в порядок, Шооран вышел к палатке. Мама была дома. Шооран высыпал из сумы харвах и с гордостью раскатал перед мамой кожу авхая. Авхай уже полностью обездвижел, и это немного омрачало радость охотника.
– Какой ты молодец! – протянула мама восхищённо. – Настоящий охотник! Ты гляди – он ещё живой!.. – И действительно, словно специально авхай округлил приоткрытый рот и замер на этот раз навсегда.
– Это для тебя, – довольно сказал сын, – сшей себе новый жанч.
– Спасибо, – сказала мама. – Только как же быть, я сегодня не смогу кожу обработать, мне сейчас уходить надо, я уже вымылась, видишь?
– До завтра кожа испортится, – непонимающе сказал Шооран.
– Знаешь, что мы сделаем, – догадалась мама. – Мы попросим Саригай, она шкуру выскоблит и замочит в нойте, а я завтра доделаю всё до конца.
– Как же, согласится она… – недовольно протянул Шооран, обиженный невниманием к своему подарку, – а если и согласится, то выскоблить кожу как следует не сумеет…
– Сумеет, – успокоила мама. – Я очень попрошу.
Когда соседка, обрадованная возможностью неожиданного заработка, ушла, захватив кожу, Шооран, всё ещё слегка обиженный, спросил:
– Мам, а куда ты идёшь?
– В гости, – шёпотом ответила мама. – Меня Мунаг пригласил.
– Он тебя в жёны берёт? – догадался Шооран.
– Нет, что ты… кто меня возьмёт, я же сушильщик. Он так просто пригласил. Но это неважно, он хороший человек, не злой. И ты ему нравишься.
– Да, Мунаг добрый, – сказал Шооран, вспомнив про нож.
Мама открыла большую флягу, которая обычно пустой лежала в углу, налила на ладонь несколько капель воды и, наклонившись, обтёрла лицо. Шооран смотрел молча, понимая важность момента. Потом, когда фляга была убрана, произнёс:
– У Мунага две жены, и обе моются водой каждый день. Они чистые и называют нас вонючками. Я знаю.
– Ну и что? – спросила мама.
– Я не понимаю, зачем Мунагу понадобилась ты? Может быть, он просто хочет посмеяться? – Шооран произнёс эту мучившую его фразу с решительным отчаянием, словно кидаясь в далайн. Но ничего не случилось. Мама улыбнулась.
– Мунаг сильный, – сказала она, – а его жёны… я не знаю, какие они – должно быть, молодые и красивые и наверняка чистые, но ему скучно с ними. Ведь случается, что и блистающий одонт, ни разу в жизни не промочивший ног, живёт среди праздников и похвал более одиноко, чем последний изгой на мокром оройхоне. А может быть, ты и прав, а я просто девчонка, до сих пор не нажившая капли ума.
– Мама, – спросил Шооран, – ты счастливая?
– Конечно. У меня есть ты. Вырос уже, совсем взрослый стал – вон о каких вещах задумался. Конечно, счастливая.
– А если не обо мне, а просто о жизни. Так – счастливая?
– Так – не очень.
– И я – не очень.
Мама скинула жанч, и Шооран увидел, что под ним надета не простая рубаха, а тонкий праздничный талх, недавно выменянный на сухом оройхоне и ещё ни разу не надёванный. Из потайного кармана жанча мама достала нитку драгоценного лазурного жемчуга, который изредка находят в самых жутких закоулках шавара.
– Надеть? – спросила мама и, не дожидаясь ответа, накинула ожерелье на шею.
– Какая ты красивая!.. – восхищённо протянул Шооран. – Это настоящий жемчуг? Откуда он у тебя?
– Его добыл отец, – лицо матери омрачилось, она протянула руку, чтобы снять с шеи пронзительно голубую нить, но в этот момент полог навеса отлетел в сторону, сорванный сильной рукой, и в проёме показался тяжело дышащий Мунаг.
– Где он? – потребовал Мунаг.
– Кто? – не поняла мама.
– Твой Шооран только что зарезал любимого сына одонта.
– Неправда! – крикнул Шооран. – Я никого не резал!
Мунаг, только теперь заметивший Шоорана, шагнул к нему, выдернул из-за пояса у мальчика нож, осмотрел верноподданнически затупленный край.
– Ты не врёшь? – спросил он с угрозой.
– Честное слово. Они хотели бить меня палками, а я их только пугал. Они первыми схватили меня…
– Ты клянёшься, что на наследнике нет ни единой царапины? – Мунаг приблизил к лицу Шоорана бешеные глаза.
– Как перед Ёроол-Гуем, – подтвердил Шооран.
– Где накладка? – Мунаг протянул ладонь.
Шооран покорно достал спрятанное лезвие. Глаза у мамы расширились, она испуганно зажала рот рукой.
– Иглы! – потребовал цэрэг.
– В ручке, – Шооран кивнул на нож.
Мунаг отковырнул затычку, удовлетворённо хмыкнул и пересыпал смертельные занозы в рукоять своего кинжала. Мама издала судорожный всхлип. Увидев тайный арсенал сына, она была готова поверить, что он действительно ворвался на сухой оройхон и зарезал не только любимого сына наместника, а всех его детей, жён, слуг и самого одонта вместе с ними.
– Сиди здесь! – приказал Мунаг и быстро вышел наружу.
– Я не хотел его трогать!.. – горячо зашептал Шооран. – Я даже в нойт его не скинул, хотя они заставляли меня целоваться с авхаем…
– Одонт всё равно не поверит, – выдавила мама сквозь побелевшие губы.
На улице зычный голос Мунага проревел: «Я тебе покажу, как ходить с ножом!» – потом послышался звук удара и плач Жаюра – малолетнего сына Саригай. Мунаг вернулся в палатку. В руке у него была детская игрушка – ножик из высушенного листа хохиура. Лист был жёлт и полупрозрачен, но костяное лезвие напоминал слабо.
– Не знаю, смогу ли что-нибудь сделать для вас, – произнёс Мунаг в раздумье, – но попробую. Мне тоже не хочется, чтобы о моём оройхоне шла дурная слава. Запомни, у тебя никогда не было ни ножа, ни игл, а только эта штучка. А теперь идём – одонт приказал доставить тебя к нему.
* * *
Одонт Хоргоон был наместником сияющего вана на самой западной окраине его владений. Провинция, отданная под управление Хоргоону, была до обидного мала – всего два сухих оройхона, а причиняла бед и волнений больше, чем любое обширное владение в центре страны. Ведь, кроме приносящих радость сухих земель, ему приходилось следить за четырьмя мокрыми и тремя огненными островами. В мокрых оройхонах, хоть они и считались покорными, никакого порядка не было, жители там шатались, где хотели, и немногим отличались от мятежников и изгоев. По ночам на сухие края набегали шайки грабителей, вооружённых костяными пиками и режущими хлыстами из уса членистоногого парха. По этому страшному оружию грабители называли себя «ночными пархами». Они уносили с собой всё, даже то, что, казалось, невозможно сдвинуть с места, а к утру исчезали неведомо куда, словно проваливались в шавар. В провинции, где мокрых оройхонов насчитывалось вдвое больше, чем сухих, бороться с грабителями было крайне трудно. К тому же мешала скудость средств – власти выделили одонту совсем небольшой отряд: двойную дюжину цэрэгов и позволили, если понадобится, вооружать и содержать ещё сколько угодно воинов, но… за свой счёт. А какие могут быть доходы с двух оройхонов? Только-только обеспечить сносное существование, о том, чтобы состязаться в роскоши с правителями центральных земель – и речи нет. Где уж тут вооружать цэрэгов за свой счёт… Во всех делах приходилось опираться лишь на казённых воинов, гонять их по всякому поводу, и командиры дюжин, должно быть, костерили в душе доблестного одонта, да пребудут его ноги вечно сухими.
Но сегодняшние события заставили Хоргоона пожалеть, что он не содержит столько солдат, чтобы выловить и истребить всех мерзавцев с гнилых болотин. Любимый сын, рождённый от седьмой жены и названный в честь отца Хооргоном, вернулся домой избитым. Бандит, ворвавшийся с мокрой стороны, напал на него среди бела дня, глумился и угрожал, нацелив в горло нож, и лишь особая милость вечного Ёроол-Гуя спасла ребёнка от страшной смерти. А сыновья цэрэгов, приставленные к малышу для игр и защиты, ничем не помогли ему. Нечего сказать – отличные солдаты растут в землях вана! По счастью, один из парней признал нападавшего и указал, где тот живёт. Одонт повелел изловить и привести негодяя и приготовился усладить свой взор зрелищем его медленной смерти.
Когда дюженник Мунаг привёл Шоорана, лицо одонта удивлённо вытянулось. Преступник оказался так мал, что Хоргоон усомнился, того ли сборщика харваха доставили к нему. Однако призванные телохранители (сам юный Хооргон лежал в постели) дружно подтвердили: «Он». Да и вид мальчишки, не научившегося ещё скрывать чувства, изобличал его – злодей явно узнал свои жертвы. Теперь возраст гнилоеда не смущал судью – в конце концов ползающий зогг ещё мельче, но не безобидней.
– Где ты взял нож, вонючая тварь? – багровея, спросил одонт.
Мунаг поднялся к суурь-тэсэгу, на котором восседал одонт, и, наклонившись, начал шептать в волосатое ухо. Шооран, брошенный на колени у подножия суурь-тэсэга, разбирал лишь отдельные, случайно долетавшие к нему слова: «…игрушка… совершенно безобидно… дети просто перепугались… у меня никто не смеет… слежу день и ночь… разумеется, надо наказать…»
Одонт взял из рук дюженника ножик, брезгливо осмотрел его, легко двумя пальцами разломил на части. Отбросил в сторону обломки и перевёл взгляд на Шоорана. Да, преступник мал, но он вырастет, возьмёт настоящее оружие. И раз он однажды поднял руку на благородного…
– В шавар! – приказал одонт.
– Нет! Не дам! – Шооран узнал голос мамы.
Одонт поднял взгляд на женщину, бьющуюся в руках цэрэгов.
– Это его мать, – пояснил Мунаг. – Она сушильщица… женщина-сушильщик.
– Знаю. Ну и что?
– У нас больше нет сушильщиков, а она сдаёт по два ямха харваха, за себя и за сына, и ещё продаёт столько же. Без неё мы не сможем отчитаться перед казной.
– Я же не её наказываю, – поморщился одонт. – Пусть она работает как и прежде.
– Если тронуть её сына, она работать не станет. Я её знаю – бешеная баба. Подорвётся, но не станет.
Одонт задумался. Он понимал, что Мунаг прав – недаром же говорят, что легче высушить далайн, чем заставить работать сушильщика, если он не хочет. А без харваха плохо придётся не ей, а ему – царственный ван особо заботится о содержании артиллерии и строго спрашивает с одонтов, если харвах начинает поступать с перебоями. К тому же не так много провинций, в которых сходятся мокрые оройхоны, где харвах собирают, и огненные, где его сушат. Так что спокойствие и сама должность Хоргоона зависели не столько от порядка на вверенных оройхонах, сколько от производства взрывчатого порошка. Последнее время наместника не тревожили эти проблемы, но теперь он понял, что забывать о них не следовало. И как ни жаль, но раз у него нет других сушильщиков, придётся выполнить требование этой взбесившейся тайзы и отпустить её отродье.