В светлой июньской ночи объект хорошо виден. Не жилой, группа зданий производственного назначения. Жилья поблизости нет, можно бы работать и без глушителей. Но устав есть устав – раз проигнорируешь, и пошло-поехало…
– Что здесь? – спрашивает Ваня. Вполголоса, хотя до зданий далеко – дичь не вспугнуть. Ни крупную, ни мелкую.
Пока дружок разъясняет ему диспозицию, оба готовят оружие.
– Птицефабрика была, – Полухин радостно возбужден, голос подрагивает. – Стоптали ее ножки Буша. Большие устояли, а эта ёкнулась. Крыс – немеряно. Во-он видишь, из красного кирпича… да нет, левее… во-во, там подмокших комбикормов осталось невывезенных – крысам еще лет на сорок хватит… даже днем так и шныряют… А вон там – логово. Голов пять, не меньше…
– Сомнительно… От жилья далековато… Что им тут делать? Крыс жрать?
– Разведданные точные. Цветметаллы ковыряют. Что по верхам, давно собрано – так из земли кабеля тащат, из стен тоже… Ну и в деревне шуруют, три кэмэ всего… Кстати, весной там девчонка пропала, шестиклассница…
Плохо. Плохо дело, если Славик решил пришпорить его таким дешевым приемом. Неужели Ваня так расклеился и это так заметно? Или совпадение? Эта балаболка редко задумывается над словами…
А Славик говорит мечтательно:
– Пять голов…
Да уж. Пять правых ушей – норма мастера. Только где тебе, малахольному… Это не в “Квэйк” резаться.
Славик словно читает мысли:
– Прикроешь спину?
Ваня кивает. Не пускать же его одного в логово… Сам Ваня лишь так и ходил – в одиночку.
Подходит Прохор с “мазилками”, все готовы.
– Веди, Сусанин!
Славик, раздуваясь от гордости и важности, ведет.
Мысленно считает очки и уши.
Он не знает, что эта охота для него – последняя.
Глава 4.
– Хайле[1], Даниэль! – рука быстро чертит в воздухе непонятный знак – не то приветствие, не то никому не известный иероглиф. – Я ждала тебя, брат…
– Хайле, Адель! Я вернулся…
– Ты видел это?
– Адель… Ты же знаешь, кому дано видеть это… Но Гавриил видел. И держал в руках.
– И?
– Он умер…
– Сам?!
– Как же он мог еще умереть?… Он устал… И почти все забыл… Я хотел убедиться наверняка – и взглянул его глазами… Он вспомнил все – и умер. Сам… Я думаю, он давно хотел умереть, – но забыл и про это. Кстати, сестра… Тебя – он помнил. Смутно, но помнил.
– Хайле, Гавриил! – два голоса слились в прощальном приветствии.
Они помолчали.
– Что со Стражем, Адель?
– Страж встал на Путь. Как раз сегодня он встал на Путь.
– Встреть его, сестра… Встреть и проведи – проведи, если сможешь, с Любовью… Это тяжелый Путь.
– Я не знаю Любви, Даниэль. Мне не дано Любви. Я послана не Любить…
– Тогда попробуй дать Любовь хотя бы ему… Бездна все-таки будет меньше – даже если тянуться через нее с одной стороны.
– Я попробую, брат…
– Что Мертвые?
– Мертвые готовы. Она мертва – и не знает этого. Он еще жив – и тоже не знает. Он умрет сегодня.
– А Царь?
– Царь еще не наречен… Завтра он пройдет Испытание – и станет Царем.
– Кто наречет его?
– Я! Адель, посланная, чтобы Победить!
– Знаешь, Адель… Ты удивишься… Царь… Мне его жалко…
Она удивилась.
У них были одинаковые глаза – поразительного, небывало-синего цвета.
А в остальном были они не похожи.
* * *
Пуля ударяет в хребет.
Тело дергается, скребет конечностями по земле. Телу хочется жить. Жить ему недолго, последние мгновения растягиваются в вечность. Вот и вся загробная жизнь…
Агония затягивается.
Ваня стреляет в голову.
Крыса мертва.
Ваня удивляется себе, своему инстинктивному выстрелу – слишком дороги ремингтоновские “0.22 магнум”, чтобы тратить их на добивание. На добивание крыс.
Тем более чужих крыс.
Но крыс мало, хреновый разведчик из Полухина. Крыс почти нет. И это странно. Неожиданно побывали дератизаторы? С какой радости? Кто станет оплачивать очистку от грызунов фабрики-призрака? Хвостатые дожрали комбикорм и дружной армией двинулись в поход? Говорят, такое бывает… Или что-то стряслось с генераторами? Со всеми сразу? Невероятно…
Газовых гранат они больше не используют. Вместо них – привезенные Ваней из Англии генераторы. Гораздо удобнее. Крыс выгоняет ультразвук. Слабый, на человека не действует. И это хорошо – крупная дичь не вовремя не полезет. Пульки крохотные, работать надо филигранно – а то подранок уйдет далеко. Или вообще уйдет. Такой риск не нужен. Лучше брать тепленьких, на лежке.
В логове.
Подтягиваются остальные – злые, разочарованные. С такой охотой до гроссмейстера, как до Китая на карачках. Прохор набрасывается на Славика:
– Ты куда нас привел, пидор гнойный?! Что за херня?! Да я дома, в своем подвале больше настреляю – через день после потравы! Эльдорадо он нашел, мудила грешная…
Заводит сам себя, напирает на сжавшегося Славку. Кажется, готов схватить за грудки, ударить…
Ваня придвигается. Ни к чему такие эмоции, совсем ни к чему.
Когда в руках оружие.
– Значит, так, – рубит Прохор. – В логово вместо этого педрилы иду я.
Ваня шагает вперед. Бросает коротко:
– Окстись!
Педагоги трудились не зря, но северные словечки в его оксфордской речи изредка проскакивают. В такие моменты.
Меряются взглядами. Остальные отступили – не дыша.
Прохор отворачивается. Отходит, кроя по матери все и всех – от майора Мельничука до отдаленных потомков Полухина. С остервенением бьет ногой по добитой Ваней крысе – крысиный труп улетает. Вместе с хвостом. Матерный ураган подходит к двенадцати баллам Бофорта.
Но о Ване и его матери – ни слова.
Ваня молчит.
Прохор его тревожит, и началось это давно. Ваня все сильнее подозревает, что Прохор никогда не относился к очистке как к работе – тяжелой, поганой, но необходимой. Просто Прохору это нравится.
Нравится убивать.
* * *
Фонари укреплены над стволами – вместо снятой оптики. Но выключены. Рано. Фонари потом – ослепить, парализовать дичь.
Славик и Ваня идут в темноте. Бесшумно. В инфрасвете кирпичный лабиринт кажется еще гнуснее. Ваня недоумевает – почему логово в подвале? Ведь свободна вся фабрика… Лето, тепло… Закрепившаяся до стойкого рефлекса тяга к подвалам? Хм… Что-то многовато странного на сегодняшней охоте. С самой встречи с Мельничуком… Или Полухин и тут напортачил? Логово не здесь?
Ваня недоуменно думает, чего ему хочется больше: чтобы Славик не ошибся или наоборот…
Азарта нет. Боевой злости нет. “Везерби” в левой руке кажется тяжелее.
С тревогой отмечает, что опять задумался об уходе из “Хантера”. Отставить! Не расслабляться! Не время! Дичь опасная, с такими мыслями недолго словить перо… Или кирпич в затылок… Тем более – пять голов…
Непрошеные мысли все равно лезут в голову.
Ничего придумать он не успевает, Славик дважды легонько толкает в плечо. Бесшумные сигналы давно разработаны:
Здесь!
Логово!
Дверь. Мертво вросшая в земляной пол, но полуоткрытая – пролезть можно. За дверью – тишина и темнота. Что, впрочем, ничего не значит. Они снимают приборы ночного видения, аккуратно убирают в подсумки – в ближайшее время не потребуются. Свет белой ночи откуда-то сочится, они ждут, пока глаза привыкнут. Пора. Славик готовится к броску, поворачивается к Ване. Их поднятые ладони легонько соприкасаются – ритуал, “ни пуха, ни пера” в бесшумном варианте.
Ладонь Славы подрагивает и влажна от пота.
В первый раз всегда так.
Ваня отступает от двери – метра на два.
Славик включает фонарь.
Пошел!
С воплем спятившего каратиста Славик врывается в логово.
И тут же вопль гаснет, вместо него – глухие хлопки выстрелов.
Один, другой, третий – подряд, панически, целиться при такой стрельбе некогда. Рваные хлопья света мечутся за дверью. Ваня напрягается, вскидывает карабин к левому плечу. Внутрь – нельзя, у Славки все пули шальные. Но из двери дичь не выйдет. Живой – не выйдет.
Стрельба кончается вместе с обоймой.
Секундная пауза.
И – крик. Высокий, громкий…
Славкин.
* * *
Ваня ныряет в логово – готовый убивать.
Луч фонаря пляшет по стенам.
В логове пусто.
Только Славка. Отчаянно визжит. В визге – вселенская тоска и разочарование.
Это действительно логово, Полухин не ошибся. Но пустое. Грязное тряпье собрано в некие подобия постелей. Скудные подобия мебели – явно с помоек. И жили здесь – подобия людей. Человекокрысы. Но сейчас нет никого.
С кем же ты воевал, хочет спросить Ваня, но молчит. И так ясно – палил во все стороны с закрытыми глазами. Ваня молчит.
Зато орет Полухин:
– Суки-и-и! Бляди-и-и!! Смылись!!! Услышали, как мы блядских крыс – и смылись! Где-то здесь они… Ничего…
Пихает новую обойму. Та не лезет, перекашивается. Наконец с лязгом становится на место. Славка выскакивает за дверь – искать сбежавшие уши. Его крики мечутся там, в кирпичном лабиринте.
Ваня остается. Хочет кое-что проверить.
Подходит к крысиному ложу, с отвращением щупает грязные тряпки. Второе… Третье… Последнее…
Все ясно. Хочется вымыть руки. Полухин опять ошибся. Тепла крысиных тел тряпки не хранят. Дичь ушла давно… В углу блеснуло. Подошел – бутылка “Льдинки”. Вот это уже интересно… И совсем непонятно. Если только… Он сковыривает пробку и принюхивается – в ноздри бьет аромат сивухи. Да-а… Многое Ваня видел в жизни. Но чтобы дичь свалила с логова, бросив спиртягу… Под ядерной бомбежкой вынесут.
Загадка природы. Еще одна. Но одно понятно – ничего там Славка не найдет.
Ваня ошибся.
Кое-что Полухин нашел.
Или кое-что нашло его.
С какой стороны смотреть…
Глава 5.
Славка вернулся в логово странно молчащим. Винтовка в левой руке, в правой – нож.
Нож-ухорез. Короткое кривое лезвие с заточенной вогнутой стороной.
Ваня не понял: неужели нашел? Странные дела…
– Пойдем, – сказал Славка, не объясняя – куда и зачем.
А Ване вдруг никуда не захотелось идти. Точнее захотелось – но не с Полухиным и не в темный лабиринт, ему захотелось наверх, на свежий воздух, и шарнуть вдребезги карабином о первый камень, и идти налегке, долго-долго идти, и чтоб вокруг была трава, и не было темных подвалов, и темных подъездов, и темных лабиринтов, и темных колодцев, и темных людей. Чтоб было светло.
– Пойдем, – сказал Ваня, не спрашивая – куда и зачем.
И шагнул в темноту, мимо навеки вросшей в землю двери.
Ваня Сорин шагнул – и встал на Путь.
Сам не зная этого.
Путь вел наверх. Туда, где светло.
Но и этого он не знал.
Путь был страшный, и многой крови суждено было пролиться на нем – об этом Ваня догадывался.
А еще на пути его ждала Любовь.
* * *
– Ну ты нашел так нашел.
Других слов не было.
Девушка лежала на спине. Прямо на сырой земле. И, казалось, спала. Впрочем, не только казалось, поглядев внимательно, можно было заметить легкое дыхание – грудь легко, едва заметно поднималась-опускалась. Весьма красивая, кстати, грудь. Лежа на спине – отнюдь не самая выгодная поза для демонстрации бюста. Девушку это не портило. Как и отсутствие бюстгальтера под тончайшим платьицем. Черным платьицем.
М-да… Находочка. Спящая царевна. Пардон, а где хрустальный гроб? Где работяги-гномы? И, самое главное, кто тут королевич – Ваня или Полухин? Кому ее целовать-то?
Длинные черные волосы разметались по черной земле – и были гораздо чернее. Наряд прост и скромен – ничего, кроме короткого, до середины бедра, платья. И на ногах – ничего. Ни обуви, ни чулок-колготок… А ноги… Не часто Ваня встречал такие ноги. Особенно в темных подвалах заброшенных птицефабрик.
Он склонился. Взял ее за руку. Легонько потряс. Коснулся лба.
Девушка не реагировала.
А целовать принцессу отчего-то не хотелось…
– Это не бомжиха, – констатировал Ваня и так очевидное.
Полухин с очевидным готов был поспорить. Что и сделал.
Кто живет в скворечниках? Скворцы. А в крольчатниках? Кролики. В петушатниках? Петухи, ясное дело…
Тогда вопрос: кто это у нас тут в бомжатнике отдохнуть прилег, э?
Неисповедимые пути полухинской бессмертной души читались легко, как азбука для первого класса.
Рыскал по подвалу, пытаясь отыскать улизнувшие уши. Взбешенный сорвавшимся очком. Увидел, ошалел – и схватился за нож-ухорез. Но по хилости своей натуры заколебался. И пошел за Ваней – поделиться ответственностью. Поделился. Спасибо, Славик, век тебе не забуду…
Самое поганое, что с формальной стороны придурок прав на все сто. Бомж – это ведь аббревиатура… А имеющие определенное место жительства девушки спят обычно на белых простынях. Некоторые эстетки – на цветных, более эротичных. Но никак не на сырой подвальной земле…
И жизнь ее принадлежит Полухину – это так. Так записано в документе, скрепленном их кровью.
Секунды капали.
Надо было решать.
Решать быстро такие проблемы Ваня не мог. Не умел…
Полухин нервно улыбнулся и перехватил поудобнее ухорез.
Решение сверкнуло мгновенно.
Кровь – это серьезно. И своя, и чужая.
Подписанные ей бумаги – тоже.
Пусть делает, что хочет.
Но тогда в подвале появится крыса.
Большая.
С мелкокалиберной винтовкой в руке.
Появится – и долго не проживет.
– Делай, что хочешь… – сказал Ваня.
Ваня не стал перехватывать карабин поудобнее, манипулировать с затвором и предохранителем. К чему давить на человека, пока он еще человек?
Ждал и смотрел.
– Это же наркоманка обширявшаяся… Я уж будил, будил…– сказал Полухин жалобно. – Через несколько лет будет старухой, седой, грязной, вонючей, ты сам…
– Делай, что хочешь, – сказал Ваня. – Только подумай хорошенько, чего же ты на самом деле хочешь.
Полухин завыл и швырнул ухорез в угол.
– Пойдем, Слава? – мягко сказал Ваня.
– Ну нет… – голос Полухина звучал почти как у мужчины. – Я не Санта-Клаус, и жизнь ей не подарил. Она ее у меня выкупит…
И резко, как клинок из ножен, выдернул из нагрудного кармана что-то маленькое. Ваня вгляделся – презервативы…
Ну, комик… Да зачем они ему? И здесь, и вообще? Полухин женщин боится и ничего у него с ними не получается… Даже блядешек боится – из-за СПИДа, клофелина и сутенеров с большими кулаками… Единственный для него выход, дабы спастись от прелестей мастурбации, – жениться на волевой женщине себя старше и зажить моногамной жизнью… Идеальный выход. Если, конечно, не считать крепко спящих по подвалам принцесс-наркоманок… Ладно, хрен с ней, не смозолится красотка, и так из-за нее чуть…
Он шел к выходу. Без фонаря и «ночного глаза». В темноте, по сочащимся откуда-то лучикам ночного полусвета. Ремень “Везерби” был небрежно зажат в левой руке. Карабин болтался, цепляя о кирпич стен. На темном орехе приклада и ложи оставались царапины.
Сезон охоты заканчивался.
* * *
– Эй, Полухин, где твои ухи? – придурочно завопил Прохор, попытавшись хлопнуть по плечу. Узнал Ваню, сдержал замах:
– Виноват, обознался… За нашего Соколиного Глаза принял.
Прохор лгал.
Совершенно точно лгал.
Он не принимал его за Славку.
И крик, и замах предназначались Ване. А еще – тем, кто на это смотрит.
Вот так.
Ваня понял все и не понял ничего.
Как он почувствовал?
Нет, не почувствовал – узнал абсолютно точно. Как пишут в романах, понял с кристальной ясностью.
Как?
В сумраке ни глаз, ни вазомоторики не разглядеть. Тон и голос обычно-дебильные. Загадка. Ладно, проехали…
На самом деле – не проехали. Никак не проехали. Только еще подъезжали.
– Ну где он шляется? Валить пора отсюда… – а сейчас Прохор искренен. Интересно…
– Подождем минут десять, дело у него там…
– Обгадился? – деловито предположил Прохор. Дружное ржание. – Так это надолго…
– Десять минут. – отрезал Ваня.
Куда уж ему больше… Изнуренный воздержанием полухинский организм на долгие тантрические игры не способен.
Но все происходит быстрее.
Вопль.
Из подвала.
Полухин. Ну что там с ним опять? Наступил на грабли? Забыл дома виагру?
Славка вылетает, не прекращая воплей.
Окровавленный.
– Она меня укусила, она меня укусила, она меня укусила, она меня… – Однообразие с лихвой окупается громкостью.
Молодец, боевая девчонка, неожиданно думает Ваня и командует:
– Аптечку! Быстро!
Дезинфицируя два следа зубов, отпечатавшихся где-то между горлом и подбородком, Ваня не вспомнил майора Мельничука.