– Ничего. Все как обычно. – Она старалась говорить спокойно. Она ни в чем не была виновата и прекрасно это знала. Больше того, и Леонтьев это прекрасно знал.
– Обычно – это когда журналист договаривается с кем-то, едет и берет интервью, – процедил Леонтьев сквозь зубы, опуская глаза на бумаги. – Так все происходит обычно. А сейчас у нас что происходит?!
Это был «наезд» ради «наезда», и они – все трое! – понимали это и делали вид, что не понимают.
– Игорь Владимирович, – начала Лидия тоном, несколько более официальным, чем обычно, – вчера на летучке я докладывала о положении дел с компанией «Янтарь». С ее главой пообщаться невозможно. Пресс-служба и юридическая служба стоят насмерть, как наши под Брестом. Пока не начался процесс, они не хотят разговаривать ни с кем из журналистов.
– Ни с кем? – переспросил Игорь неприятным голосом. – Ни с кем из журналистов? Если вы не читаете газет, Лидия Юрьевна, могу вам сообщить, что Тимофей Кольцов заявлен сегодня в программе «Зеркало» на втором канале.
– Как? – ошарашенно переспросила Лидия, совершенно позабыв о том, что должна «делать лицо и держать тон».
– Очень обыкновенно. Дать посмотреть программу или ты мне и так поверишь?
– Игорь, я честно долблю их каждый день по сорок раз. Барышни на ресепшэне уже знают меня по голосу. Пресс-служба переадресовала меня к главе юридической службы, но с ним тоже поговорить невозможно, я общаюсь с каким-то его пятнадцатым помощником, да и то не каждый день, а только когда он до меня снисходит…
– Ты понимаешь, что это – все? – Как настоящий журналист Игорь несколько сгущал краски. – Твоя статья после «Зеркала» никому не будет нужна! Я не хочу подбирать объедки за теми, кто успел раньше, ясно тебе? Это информация, а не фабрика по производству галош! Нужно работать, землю рыть, а не ссылаться на какую-то там, черт побери, юридическую службу!
Это было обидно и несправедливо. Даже для Игоря Леонтьева, большого начальника и вообще «первого в Риме».
Он давно был осведомлен о том, что с судостроительной компанией «Янтарь» у Лидии все застопорилось на самой начальной стадии. Пресс-служба охраняла Великого и Могучего Тимофея Кольцова, как целая стая преданных сторожевых собак. Раньше такого никогда не было.
Промышленник и политик Тимофей Кольцов не особенно ладил с прессой, но все же был лоялен, и пробиться к нему на интервью было делом сложным, но в принципе возможным. В прошлом году он с блеском выиграл губернаторские выборы в своей родной Калининградской области и стал еще менее доступен, но все же какие-то шансы у журналистов оставались. Добраться до него стало совсем невозможно, когда начался судебный процесс. Директор судостроительного завода «Янтарь», одного из многочисленных кольцовских промышленных предприятий, подал в суд на хозяина.
Случай был совершенно беспрецедентный.
Журналисты насторожились.
Директор завода выступил по первому каналу и объявил на весь белый свет, что Тимофей Кольцов бандит и жулик. Это утверждение повторила влиятельная московская газета, и пишущее сообщество задумалось: одни выборы – в удельные князья – только что прошли, другие выборы – в цари – были еще далеко. Связываться с такой акулой, или скорее королевской коброй, просто так не стал бы даже самоубийца. Значит, решили журналисты, за этой внезапной атакой стояло что-то – или кто-то! – еще более тяжелое и влиятельное.
Тимофей Кольцов прославился тем, что никого и ничего не боялся, в большую политику никогда не лез и к олигархам «первого эшелона», которые шеренгами маршировали по телевизионным экранам, не принадлежал. Его победа на выборах казалась совершенно невероятной. Он медленно и тяжело говорил, почти ничего не обещал, был грузен и неповоротлив и на фотографиях выглядел так, что казалось, будто его насильно втиснули в слишком узкие рамки. Но на него работали профессионалы, самые лучшие профессионалы, которых только можно было найти. Все его минусы они ловко и незаметно обращали в плюсы, а недостатки использовали так, что они становились достоинствами. Даже покушение на него было подано пресс-службой не как бандитская разборка, а как попытка избавиться от честного и неподкупного предпринимателя. Говорили еще, что в области у него действительно порядок, что он задавил и извел наркоту – неслыханное дело для портового города! – что в отделе кадров завода «Янтарь» заявлений о приеме лежит на десять лет вперед, что дороги он починил, что рыболовную флотилию прибрал к рукам, а не продал за бесценок норвежцам. Искушенный журналист Лидия Шевелева была совершенно уверена, что девяносто процентов из этого можно отнести на счет недюжинного таланта сказителей из его пресс-службы, но даже оставшиеся десять процентов вызывали уважение и некоторую робость.
Когда директор завода затеял судиться, дверь в империю под названием «Тимофей Кольцов», и так приоткрытая лишь наполовину, захлопнулась с чудовищным чугунным грохотом. Неизвестно, кто именно принял решение не подпускать журналистов на пушечный выстрел – сам ли Тимофей Ильич или его продвинутая пресс-служба, – но решение было принято, чугунная дверь захлопнулась, журналисты остались по эту сторону. И сколько они ни подпрыгивали, сколько ни вытягивали шеи, сколько ни становились друг другу на плечи, разглядеть, что происходит за стеной, никому не удавалось.
И вот теперь «Зеркалу» удалось.
Неужели удалось?
– Может, это просто… реклама? – осторожно спросила Лидия. – Никакого Кольцова они не ждут, но хотят, чтобы все их смотрели?
– Очень умно, – ответил Леонтьев зло, – и очень похоже на правду. Кроме того, мне совершенно наплевать, чего они там хотят. Я знаю, чего я хочу! Я хочу интервью с Кольцовым, а у меня его нет и, я так понимаю, не будет. А? Не будет?
– Игорь… – начала расстроенная Лидия, но он перебил:
– Сегодня вечером я жду точного ответа, будет или не бу дет интервью. В зависимости от этого я приму решение.
– Какое решение, Игорь? – Лидия начала злиться. Она не студентка-практикантка с журфака и не пустоголовая фифа, едва умеющая писать по-русски. Она журналист, и у нее есть чувство собственного достоинства.
– Пойди и позвони Кольцову, – приказал Леонтьев. – О результатах доложишь.
Стас курил и углубленно изучал собственный макет, как будто это было нечто невиданное. Грязное оконное стекло заливал серый дождик. Лидия зачем-то потрогала пунцовые щеки, повернулась и пошла к двери, очень прямо держа спину.
– Зря ты так, – негромко проговорил Стас, когда дверь за ней закрылась.
– Нормально, – поморщившись, ответил Игорь. – Проглотит.
Он не мог и не хотел ничего объяснять. Он знал, что механизм запущен, время пошло и изменить уже ничего невозможно.
– Егор Степанович, газета «Время, вперед!», – прозвенел в селекторе голос секретарши. – Будете говорить?
– Нет, – буркнул Егор, – не буду.
– Егор Степанович, – поколебавшись, сказала секретарша, – они уже седьмой раз звонят. И нам, и в пресс-службу. Что мне им сказать?
Оторвавшись от бумаг, Егор взглянул на селектор, как будто секретарша выглядывала оттуда. Она была ни при чем, но, как всегда, Егор раздражался.
– Переведите на Журавлева, – велел он.
– Журавлева нет и не будет целую неделю, Егор Степанович. Он и Панов с понедельника на трейнингe в Дюссельдорфе.
Егор и сам должен был знать об этом, но секретарша говорила таким тоном, как будто это она виновата в том, что шеф забыл, куда делись два начальника отделов. Она была гораздо более опытная и классная секретарша, чем вчерашняя перепуганная мышка.
Егор еще подумал. Селектор ждал.
– А, черт возьми, – пробормотал он себе под нос и бросил ручку, – какая линия?
– Третья, Егор Степанович! – бодро доложила секретарша и отключилась.
– Да, – бросил Егор в трубку отрывисто. Он листал ежедневник, вспоминая, где вчера записывал что-то такое относительно этой газеты. И секретарша позабыла сказать ему, кто именно там должен быть, в этой трубке. Вот дура. – Да! – повторил Егор раздраженно.
– Здравствуйте, меня зовут Лидия Шевелева, – донеслось из трубки. – Газета «Время, вперед!».
Голос был низкий и теплый. Шубин вдруг подумал, что этот голос похож на дорогой коньяк в широком бокале.
– Мне хотелось бы прояснить ситуацию вокруг интервью господина Кольцова нашей газете…
– Нет никакой ситуации, – ответил Егор любезно, – и интервью никакого не будет. Пока по крайней мере.
Он нашел наконец свою запись в ежедневнике. Там была фамилия Леонтьев и никакой Шевелевой не было. В трубке помолчали.
– Егор Степанович, в пресс-службе утверждают, что именно вы не даете разрешение на интервью, но это по меньшей мере странно. Наша газета поддерживала Тимофея Ильича на выборах, мы ни разу не написали ничего такого… что могло бы показаться вам обидным…
Егор слушал только голос, напоминавший французский коньяк, и совершенно не вникал в смысл слов. Он знал, что разговор этот ничего не изменит и никакого интервью не будет, что бы ни сказал ему теплый и низкий женский голос. В данный момент с прессой вполне можно и не заигрывать. Егор знал, что даже если он поссорится со всеми журналистами на свете, пресс-служба в два счета с ними помирится, когда они вновь понадобятся.
– Госпожа Шевелева, – произнес он, смутно сожалея, что голос в трубке умолк, – наше решение не имеет никакого отношения ни лично к вам, ни к вашей газете. До процесса никакой информации обнародовано не будет. Ни в вашей газете, ни в любой другой. Мы понимаем, что создаем вам определенные неудобства, но наше решение окончательное, и, боюсь, мы не сможем его изменить.
– Дело не в неудобствах, – решительно заявила она. – Дело в том, что вы теряете имидж открытой и демократичной компании, а пресса этого никогда не прощает.
Ничего себе!
– Уверяю вас, наш имидж переживал и не такие потрясения, – пробормотал Егор и пожалел об этом. Почему-то девица на том конце провода с ее коньячным голосом странно беспокоила его.
– Вы недооцениваете прессу, Егор Степанович, – задушевно произнес голос в трубке. – Мне ведь ничто не мешает дать в завтрашний номер статью о том, как окружение господина Кольцова скрывает информацию. Причем написать это я могу так, что все моментально заподозрят, что в вашей компании происходят какие-то ужасные вещи.
Господи, да она никак пытается взять его за горло!
– Вы меня шантажируете, госпожа… – он заглянул в ежедневник, проверяя фамилию, которую он предусмотрительно записал, – Шевелева? Или просто угрожаете?
– Я не шантажирую и не угрожаю. – Голос утратил коньячную мягкость и стал похож на горький шоколад – твердый, гладкий, в блескучей серебряной обертке. – Я пытаюсь понять, почему вы не хотите, чтобы Тимофей Ильич общался с прессой.
Интересно, она записывает разговор или нет? Скорее всего записывает, конечно. На секунду Егор почувствовал, что всей душой разделяет нелюбовь шефа к журналистам.
– Наше нежелание общаться с прессой на данном этапе обусловлено только интересами дела. Конечно, мы не придаем особого значения прискорбному инциденту с господином Долголенко, – так звали директора завода «Янтарь», – но нам не хотелось бы, чтобы пресса делала какие-то выводы до начала слушания дела в суде.
– Вы опасаетесь, что всплывут неприятные подробности, которые смогут повредить репутации господина Кольцова?
– Никакие подробности, связанные с господином Долголенко, Тимофею Ильичу повредить не могут, – сказал Егор мягко. – Но, согласитесь, очень неприятно, когда получаешь неожиданный удар, к которому совершенно не готов. Да еще в спину. Да еще от своих же.
В трубке замолчали.
Егор усмехался, рисуя в ежедневнике рожи.
Он виртуозно умел менять тон – с самого официального на са мый задушевный. С самого грозного на самый нежный. И ни горький шоколад, ни старый французский коньяк не имели при этом никакого значения.
– Вы… расцениваете обращение директора «Янтаря» в суд как удар в спину? – осведомился голос.
– Никаких комментариев, – заявил Егор.
Повисло молчание, которое Егор Шубин не собирался прерывать. Пусть молчит сколько угодно. Раз уж он вынужден был ввязаться в этот разговор, он доведет его до победного конца.
– С вами трудно разговаривать, Егор Степанович, – неожиданно вздохнули в трубке, и Егор перестал рисовать рожи.
Очевидно, эта Лидия Шевелева неплохая журналистка, потому что она тоже виртуозно меняла интонации, на ощупь как бы примеряясь, пытаясь установить, на что в конце концов клюнет этот сухарь, не умеющий общаться с прессой.
– Мы выпустим пресс-релиз, – пообещал Егор, которому неожиданно надоел разговор. Он не любил, когда кто-то пытался нащупать его слабые места да еще так откровенно. – Следите за нашими сообщениями.
– Буду следить, если больше ничего не остается. Скажите, а ваш бойкот средств массовой информации не распространяется на программу «Зеркало»?
«А, дьявол тебя возьми! При чем здесь «Зеркало»? Я ничего не знаю ни про какое «Зеркало»!»
– Боюсь показаться неоригинальным, – заявил Егор холодно, – но все же повторюсь – никаких комментариев.
– Означает ли это, что бойкот все же существует, но на отдельные средства массовой информации не распространяется?
– Это означает то, что означает, – Егор старался быть терпеливым, – никаких комментариев.
– Ясно, – подытожили в трубке. – Вы сослужите вашему шефу плохую службу, если будете с ходу отметать журналистов, Егор Степанович.
– Спасибо, что предупредили. – Егор захохотал, еще не донеся трубку до аппарата.
Наверное, она услышала, как он захохотал, эта леди с голосом, похожим на теплый французский коньяк. Даже скорее всего услышала. Но, елки-палки, никто уже много лет не учил его жить и не пытался так откровенно заставить плясать под свою дудку.
«Что происходит на свете, а? Вчера ночью я подрался у подъезда собственного дома, сегодня почему-то разговариваю с никому не известной журналисткой, трачу на нее время и сдерживаюсь из последних сил, что бы не начать оправдываться!
Да, и еще «Зеркало», о котором она говорила. Что там наду мали в пресс-службе? Он не даст разрешения на интервью даже Ларри Кингу из Си-эн-эн, не то что «Зеркалу»… Хотя шеф вроде дружит с ведущим этого самого «Зеркала». Или это не он дружит, а его жена?..»
Егор несколько секунд подумал.
Ситуация требовала прояснения. В конце концов, он привык быть последовательным.
Он нажал кнопку и негромко сказал в селектор:
– Соедините меня с Игорем Абдрашидзе.
Так звали зама по прессе. Егор не слишком его любил, потому что Абдрашидзе был ближе к шефу, чем сам Егор, и следовательно, имел больший вес и влияние.
Если Абдрашидзе решил что-то через голову Егора Шубина, значит, нужно заставить его отыграть назад и дать понять, что через эту самую голову перешагнуть нельзя. Или вместе, или никак.
Он умел ставить людей на место и делал это так же виртуозно, как менял тон в разговоре.
– Слушаю, Егор Степанович, – раздался в селекторе прокуренный голос с чуть слышным грузинским акцентом. – Доброе утро. Мы с тобой вроде не виделись сегодня?
– Не виделись, Игорь Вахтангович, – подтвердил Егор. – Доброе утро. Вопрос у меня к тебе. Есть время, чтобы ответить?
– Что это? – спросил Леонтьев недовольно. Он пил в редакционном буфете кофе, одним глазом читал чью-то уже размеченную статью и мерно постукивал по столу мобильным телефоном, как будто это карандаш или сигарета. На лице у него была сосредоточенная скука, и, оглянувшись по сторонам, Лидия моментально поняла, откуда весь его байроновский вид. За соседним столиком сидели две неизвестные красотки и во все глаза рассматривали погруженного в задумчивость Леонтьева.