Но все вышло иначе.
Начало смеркаться, когда на второй день путешествия, верхом на лошадке, Филип добрался до места, которому суждено было стать его новым домом. В те дни там стояла лишь одна каменная постройка – часовня. (Опочивальню из камня Филип построил на следующий год.)
Остальные же представляли собой полуразвалившиеся лачуги. Филипу это не понравилось: все, что создавали монахи, должно было служить долгие годы, будь то свинарник или храм. Оглядевшись, он заметил и другие свидетельства небрежения, так неприятно поразившего его в Кингсбридже: заборов не было, сено вываливалось через открытую дверь сарая, а рядом с прудом, где разводили рыбу, возвышалась навозная куча. «Спокойно, спокойно», – сказал он себе, каменея лицом.
Сначала он никого не увидел. Так и должно было быть, ибо наступило время вечерней молитвы и большинство монахов обязаны были находиться в часовне. Понукая лошадку, он пересек поляну, направляясь к похожей на конюшню постройке. Юноша с соломой в волосах и бессмысленным взглядом просунул голову в дверь и удивленно уставился на Филипа.
– Как зовут тебя? – спросил Филип и, на мгновение смутившись, добавил: – Сын мой.
– Все зовут меня Джонни Восемь Пенсов, – ответил юнец.
Филип спешился и передал ему поводья.
– Что ж, Джонни Восемь Пенсов, можешь расседлать мою лошадь.
– Хорошо, отче. – Привязав поводья к перилам, тот пошел прочь.
– Ты куда? – резко окликнул его Филип.
– Сказать братьям, что приехал странник.
– Тебе бы поучиться послушанию, Джонни. Расседлай лошадь. Я сам скажу братьям, что я здесь.
– Да, отче, – испугался Джонни.
Филип огляделся вокруг. В центре поляны стояло длинное здание, похожее на большой зал. К нему притулилась круглая постройка с отверстием в крыше, из которого поднимался дымок. Должно быть, кухня. Он решил взглянуть, что готовят на ужин. В строгих монастырях пищу принимали один раз, в полдень, но этот был не из таких, очевидно, после вечерней молитвы здесь позволяли себе легкий ужин: хлеб с сыром или соленой рыбой, а то и кружку ячменного пива, настоянного на травах. Однако, подойдя к кухне, он почуял дразнящий, наполняющий рот слюной аромат жарящегося мяса. Филип остановился, нахмурившись, затем вошел.
Два монаха и мальчик расселись вокруг очага. Филип видел, как один из монахов передал другому кувшин и тот отпил из него. Мальчик поворачивал вертел, на котором жарился поросенок.
Когда Филип вступил в полосу света, все трое удивленно уставились на него. Не говоря ни слова, он взял из рук монаха кувшин и принюхался.
– Почему вы пьете вино? – спросил он.
– Потому, незнакомец, что оно веселит душу, – ответил монах. – Испей и ты.
Было ясно, что их не предупредили о прибытии нового приора. Так же ясно было и то, что их не пугали последствия, которые могли иметь место, если бы проезжий монах рассказал в Кингсбридже об их поведении. Филипа так и подмывало разбить кувшин с вином о голову этого человека, но он глубоко вздохнул и спокойно произнес:
– Дети бедняков голодают ради того, чтобы у нас было мясо и питье. И делается это во славу Божию, а не для увеселения наших душ. Сегодня вы больше не получите вина. – Он повернулся и вышел, захватив с собой кувшин.
– А ты-то кто такой? – бросил ему вслед один из монахов.
Филип не ответил. Сами скоро узнают.
Поставив кувшин на землю, он направился к часовне, сжимая и разжимая кулаки, чтобы справиться с гневом. «Не спеши, – говорил он себе. – Будь осмотрительным. Жди своего часа».
На паперти часовни он на минуту остановился, затем, успокоившись, толкнул массивную дубовую дверь и бесшумно вошел.
Спиной к нему неровными рядами стояли несколько монахов и послушников. Лицом к ним – ризничий, читавший молитву по раскрытой книге. Служба велась второпях, монахи бездумно вторили ему. С трех свечей разной длины с шипением капал воск на грязное покрывало алтаря.
Два стоявших сзади молодых монаха, не обращая внимания на службу, оживленно беседовали. Когда Филип подошел ближе, один из них сказал что-то смешное и другой рассмеялся, заглушая нечленораздельное бормотание ризничего. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Филипа, и его намерение быть мягким исчезло без следа. Он открыл рот и как можно громче крикнул:
– Молчать!
Смех оборвался. Ризничий перестал читать. Часовня погрузилась в тишину, и монахи, обернувшись, уставились на Филипа.
Он приблизился к смеявшемуся монаху и схватил его за ухо. Тот, хотя и был ростом выше и примерно его же возраста, был так поражен, что не нашел в себе сил сопротивляться.
– На колени! – взревел Филип.
Какое-то мгновение казалось, что монах попытается вырваться, но, как и предвидел Филип, его воля к сопротивлению была подавлена сознанием вины, так что, когда Филип сильнее потянул за ухо, молодой человек повиновался.
– Вы все! – приказал Филип. – На колени!
Все они давали обет послушания, и те безобразные порядки, которые, похоже, установились в обители с некоторых пор, не успели вытравить годами выработанную привычку. Половина монахов и все послушники опустились на колени.
– Вы нарушили клятву, – произнес Филип, давая волю презрению. – Вы богохульники, каждый из вас! – Он смотрел им прямо в глаза. – С сегодняшнего дня начинается ваше раскаяние.
Медленно, один за другим, стали опускаться на колени остальные, и только ризничий продолжал стоять. Это был упитанный человек, с сонными глазами, лет на двадцать старше Филипа. Обойдя стоящих на коленях монахов, Филип подошел к нему.
– Дай мне книгу.
Ризничий с вызовом взглянул на него и ничего не сказал.
Филип протянул руку и взялся за увесистый том. Ризничий крепче сжал пальцы. Филип медлил. Два дня он провел, размышляя, как осторожно и взвешенно он будет действовать, и вот теперь – еще не облетела дорожная пыль с его ног – рискует потерять все в прямом столкновении с человеком, о котором ничего не знает.
– Дай мне книгу и стань на колени, – повторил он.
По лицу ризничего пробежала презрительная ухмылка.
– Кто ты? – спросил он.
Филип колебался. Судя по одежде и по тому, как подстрижены его волосы, было видно, что он монах; и они должны были догадаться по его поведению, что он наделен определенной властью; но он не был уверен, является ли его чин выше чина ризничего. Единственное, что он должен был сказать: «Я ваш новый приор», – но он не хотел этого делать. Ему вдруг представилось важным одержать победу исключительно с помощью морального авторитета.
Ризничий заметил его нерешительность и не замедлил ею воспользоваться.
– Прошу, поведай, – заговорил он с насмешливой учтивостью, – кто это приказывает нам преклонять колена перед своей персоной?
Сомнения мгновенно покинули Филипа. «Со мной Бог. Чего я боюсь?» – подумал он. Филип сделал глубокий вздох, и, словно раскаты грома, под каменными сводами прогремели его слова:
– Это Бог приказывает вам преклонить колена перед Его персоной.
Уверенности у ризничего поубавилось. Филип воспользовался возможностью и выхватил книгу. Потеряв власть, ризничий наконец неохотно опустился на колени.
Стараясь скрыть облегчение, Филип обвел всех взглядом и произнес:
– Я ваш новый приор.
Остаток службы он заставил их провести на коленях. Это заняло много времени, так как он потребовал, чтобы они снова и снова повторяли строки Священного писания, пока их голоса не зазвучали в унисон. Затем, в полном молчании, братия проследовала за ним в трапезную. Там Филип приказал унести жареного поросенка на кухню и подать хлеб и легкое пиво, а одного из монахов назначил читать молитву, пока остальные ели. Когда ужин закончился, так же молча он отвел их в опочивальню.
Филип распорядился принести из дома приора его ложе – он будет спать вместе с монахами. Это было простейшим и наиболее эффективным способом избавить братию от плотского греха.
В первую ночь Филип не сомкнул глаз. Он сидел с зажженной свечой и про себя молился, пока не наступила полночь – время будить монахов на заутреню. Службу он провел быстро, дав им понять, что он не совсем безжалостный. Монахи снова отправились спать, а Филип продолжал бодрствовать.
На рассвете, прежде чем братья начали просыпаться, он вышел на воздух и оглядел окрестности, размышляя о предстоящем дне. Перед ним расстилалось недавно очищенное от леса поле, посередине которого возвышался огромный пень, должно быть, оставшийся от векового дуба. Это натолкнуло его на мысль.
После утренней службы и завтрака Филип велел монахам прихватить веревки и топоры и повел их на поле выкорчевывать пень. Одни подрубали корни, другие изо всех сил тянули за веревки. «На-ва-лись!» – раздавались дружные крики. Когда наконец работа завершилась, Филип дал всем пива, хлеба и по куску свинины, которую днем раньше запретил им есть на ужин.
Нельзя сказать, что с того момента закончились все проблемы, но он ознаменовал начало их решения. С самого первого дня Филип распорядился больше не просить у монастыря ничего, кроме зерна для хлеба и свечей для часовни. Осознав, что отныне они будут иметь только то мясо, которое сами произведут или добудут, монахи быстро превратились в рачительных хозяев – скотоводов и птичников; и если прежде они рассматривали церковную службу как способ уклониться от работы, то теперь были рады, когда Филип сокращал часы молитвы и они могли провести больше времени в полях.
Через два года обитель уже обеспечивала себя всем необходимым, а еще через два начала снабжать и Кингсбриджский монастырь мясом, дичью и сыром из козьего молока, который сделался настоящим деликатесом.
Обитель процветала, служба велась безукоризненно, а братья выглядели здоровыми и счастливыми.
Филип мог быть доволен, если бы не Кингсбриджский монастырь, дела в котором шли все хуже.
Кингсбридж мог стать одним из религиозных центров королевства, проявляя кипучую деловую активность, привлекая в свою библиотеку иностранных ученых, к мнению приора прислушивались бы даже лорды, а поклониться монастырским гробницам потянулись бы паломники со всех уголков страны, его гостеприимство вызывало бы уважение у знати, а милосердие – у бедняков. Но церковь ветшала, половина монастырских построек пустовала, а сам монастырь погряз в долгах. Филип посещал Кингсбридж не реже, чем раз в год, и каждый раз, возвращаясь, кипел от негодования, видя, как богатство, переданное благочестивыми прихожанами и приумноженное монахами, беспечно проматывалось монастырем, словно наследство – блудным сыном.
Отчасти это объяснялось местонахождением Кингсбриджа, который представлял собой небольшую деревню, стоящую на второстепенной дороге, ведущей в никуда. Со времени правления первого короля, Вильгельма, которого одни называли Завоевателем, а другие Незаконнорожденным, – большинство соборов переместилось в крупные города. Но Кингсбриджа это не коснулось. Правда, Филипу проблема не представлялась неразрешимой: преуспевающий монастырь с кафедральным собором должен сам по себе стать городом.
Истинной проблемой была бездеятельность приора Джеймса. Когда штурвал находится в слабых руках, корабль несется по воле волн навстречу беде.
К величайшему сожалению Филипа, при жизни приора Джеймса Кингсбриджский монастырь был обречен на все больший упадок.
Они закутали ребенка в чистое полотно и уложили в большую корзину для хлеба, которую приспособили под люльку. Насосавшись козьего молока, он сладко заснул. Ухаживать за малышом Филип велел Джонни Восемь Пенсов, так как, несмотря на слабоумие, тот умел бережно и нежно обращаться с маленькими и слабыми существами.
Филип сгорал от нетерпения узнать, что привело к ним Франциска. За обедом он попытался выяснить причину приезда брата, но Франциск хранил молчание, и ему пришлось умерить любопытство.
После обеда наступил час занятий. В обители не было для этого подходящего помещения, но монахи могли посидеть с книгой на паперти часовни или пройтись взад-вперед по двору. Им разрешалось время от времени заглядывать на кухню и греться у огня. Филип и Франциск прохаживались бок о бок вдоль поляны, как они это делали, когда были монахами Уэльского монастыря. Франциск говорил:
– Король Генрих всегда относился к Церкви как к структуре, подчиненной его королевской власти. Он издавал указы, касающиеся епископов, устанавливал налоги и всячески противился влиянию папы.
– Знаю, – кивнул Филип. – Ну и что?
– Король Генрих умер.
Филип остановился как вкопанный. Этого он не ожидал.
– Он умер в своем охотничьем домике в Лион-ля-Форе, в Нормандии, – продолжал Франциск, – отведав блюдо из миног, которые очень любил, хотя они были ему противопоказаны.
– Когда?
– Сегодня первый день года, значит, ровно месяц назад.
Филип был потрясен. Он еще не родился, когда Генрих уже стал королем. И ему еще не доводилось переживать смерть монарха, но он знал, что она повлечет за собой беды, а возможно, войну.
– И что сейчас происходит? – с тревогой спросил Филип.
Они возобновили движение.
– Проблема в том, – сказал Франциск, – что наследник короля погиб в море много лет назад. Ты, возможно, помнишь.
– Помню. – Тогда Филипу было двенадцать, и это было первое событие общегосударственной важности, которое запечатлелось в его мальчишеском сознании и которое открыло для него существование мира за стенами монастыря. Королевский сын погиб во время крушения судна, называвшегося «Белый корабль», неподалеку от Шербура. Аббат Питер, поведавший об этом Филипу, был обеспокоен, как бы смерть наследника не ввергла страну в войну и безвластие, но королю Генриху удалось удержать ситуацию под контролем, и жизнь маленьких Филипа и Франциска продолжила свое привычное течение.
– Разумеется, у короля было много детей, – говорил Франциск. – По крайней мере двенадцать, включая и моего господина, графа Роберта Глостера. Но как ты знаешь, все они внебрачные. Несмотря на безудержную плодовитость, ему удалось стать отцом только одного законного ребенка, и это была девочка, Мод. Незаконнорожденный не вправе наследовать трон, но женщина на престоле – не лучший выход из положения.
– Но разве король Генрих не назначил себе наследника? – спросил Филип.
– Назначил. Он выбрал Мод. У нее есть сын, тоже Генрих. Это была заветная мечта старого короля: посадить на трон своего внука. Но мальчишке нет еще трех лет. Так что король заставил лордов присягнуть на верность Мод.
Филип недоумевал:
– Но если король сделал Мод своей наследницей и лорды уже присягнули ей… в чем проблема?
– Не все так просто в жизни при дворе, – сказал Франциск. – Мод замужем за Джеффри Анжуйским. А Анжу и Нормандия – старые враги. Наши нормандские сюзерены ненавидят анжуйцев. Откровенно говоря, старый король был слишком большим оптимистом, если надеялся, что вся эта компания англо-нормандских лордов отдаст Англию и Нормандию в руки анжуйцу, какие бы клятвы они ни произносили.
Филип был озадачен осведомленностью младшего брата и его фамильярным отношением к могущественнейшим особам государства.
– Но как ты узнал?
– Лорды съехались в Ле-Небур, чтобы решить, как быть дальше. Нет необходимости говорить, что мой господин, граф Роберт, тоже был там, а я при нем, писарем.
Филип вопросительно посмотрел на брата, подумав, как, оказывается, отличается жизнь Франциска от его собственной. Затем, что-то вспомнив, спросил:
– Граф Роберт – старший сын покойного короля, не так ли?
– Да, и он очень честолюбив. Но он придерживается общей точки зрения, что внебрачные дети должны завоевывать свои королевства, а не наследовать их.