Еще бы не хотел. Всякий бы захотел.
– Удалось? – небрежно спросила я.
– Нет. Мои мальчики ему два ребра сломали и зуб выбили.
Точно. Незакомплексованный Серега улыбался мне в переходе на «Киевской» щербатым ртом.
Мы выпили еще. Вино с крепким трубочным табаком дало неожиданный эффект – меня начало подташнивать.
Венька пристально смотрела на меня.
– Что, не нравлюсь? – в открытую спросила я.
– Ты просто не затягиваешься, когда куришь. Затягиваться надо, иначе это просто перевод табака, никакого кайфа. А табак, между прочим, хороший. Мой отец такой курит.
– Рада за него. – Я попыталась непринужденно затянуться, и голова у меня поплыла.
– Вот так примерно, – одобрила меня Венька, – тренироваться надо почаще. И тренировок не пропускать.
– Учту.
– А ты какие сценарии пишешь?
– Да муру всякую.
– И хорошо платят?
– Нормально. На хлеб с маслом хватает. И на французское белье. – Я сроду не носила французского белья.
– Я бы, наверное, тоже могла писать.
– Счастливое заблуждение.
– Слушай, а кинцо-то по твоим сценариям уже сняли?
Действительно – сняли или нет? Нимотси, ау!.. Хоть бы весточку подал – я-то исправно обряжала щиколотки своих героинь в серебряные цепочки…
– Сняли, – высказала смелое предположение я.
– А как называются? Может, я видела?
Один из моих сценариев имел рабочее название «Вспоротые ножом», а другой – «Время оргазма». Остальные именовались не менее тухло.
– Да вряд ли… Я для иностранцев работаю. Да ну его в задницу, это искусство, – я достала из холодильника еще одну бутылку вина.
– Много пьешь, – соплячка вздумала сделать мне замечание. – Ну его в задницу, это искусство, точно… А то я уже подумала, что ты начнешь спрашивать у меня про любимого режиссера.
– Что, произвожу впечатление рахитичной старой девы от интеллектуального кинематографа?
– Ага. Христовой невесты, – Венька засмеялась, – но ты мне нравишься. Давай – за тебя.
Мы выпили за меня. А потом – за нее. Ничего себе девичник получается… Я снова закурила трубку, внимательно следуя провокационному Венькиному совету затягиваться.
Язык у меня развязался, я рассказала Веньке об Иване, и в моем изложении это получилось похожим на страсть и отчасти оправдывало мою пустую, свободную от постоя и мужского бритвенного прибора квартиру.
– Ненавижу смерть. И злюсь на тех, кого уже нет. Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Я тоже злюсь, – помолчав дольше, чем было нужно, наконец сказала Венька. – Просто злюсь, и все, ничего больше.
– Он глупо погиб.
– А бывает, что умно?
– Бывает, наверное. Наплодить детей и внуков и умереть во сне. Или сочинить пару-тройку вещей в стиле позднего Кортасара, а потом взять и повеситься на мужниных подтяжках. Сразу признают гением, потому что мертвый гений не опасен ни для чьего честолюбия. И хоть ты увидишь это из райских кущей, с высоты птичьего полета, но игра стоит свеч.
– Это мужской взгляд на вещи.
– Это нормальный взгляд на вещи.
– Слушай, заведи себе любовника из слесарей-карусельщиков, и все эти мысли пойдут на фиг, взявшись за руки.
Мы сидели с Венькой на кухне уже полдня, мы выпили дикое количество вина, и пассаж о слесаре я восприняла как совет близкого человека.
– А почему слесаря-карусельщика?
– Ну, токаря-расточника.
Вот тогда-то мне и стало по-настоящему плохо: в горле стоял табак, обильно смоченный вином. «Неплохо начатый дебют человеческого общения может закончиться весьма плачевно», – сказала я сама себе.
«Точно-точно, пьянству бой», – шепнул мне на ухо мертвый Иван.
«Говорил же тебе, кури траву – обойдешься без ненужных эксцессов», – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.
– Я сейчас, – выдавила я из себя и бросилась в ванную.
Все остальное я помнила смутно: кажется, Венька поливала меня водой и накачивала марганцовкой, полное отсутствие брезгливости, удивительное для девочки с такими надменными капризными губами.
Венька уложила меня – совсем слабую, но пытавшуюся соображать.
– На видаке последний фильм Антониони, кассета стоит, – выдавила я из себя. – Можешь посмотреть.
– Рискну.
…Когда я пришла в себя, Веньки в комнате не было, а с кухни доносились приглушенные голоса.
Ничего себе.
Проклиная все на свете, я по стенке добралась до кухни.
Их было трое – Венька и два молодых человека.
Один – явно узбек, но узбек породистый. Я знала этих узбекских отпрысков из хороших киношных семей еще по ВГИКу – узкие тела, гордые головы, небольшие руки превосходной лепки, аристократический разрез глаз. Уж эти-то точно никогда не десантировались на хлопок и не махали кетменями на строительстве арыка.
Второй произвел на меня гораздо меньшее впечатление – обыкновенное лицо, никакой экзотики. Только лоб хороший – давно я не видела таких высоких крутых лбов.
– Ну как Антониони? – светски спросила я, сгорая от стыда за марганцовку в ванной.
– Туфта полная, – честно призналась Венька, – меня только на двадцать минут хватило. И почему только творческие работники не выходят на пенсию?.. Знакомьтесь – это Мышь. А это – Фархад и Марк. Фарик и Марик.
На Фарика и Марика я произвела впечатление не большее, чем замызганный окурок, брошенный на асфальт. Они смотрели только на Веньку.
– Мышь сценарии пишет.
Никакой реакции.
– Фарик журналист, а у Марика здесь бизнес намечается.
– Радостно за него, – я вдруг позавидовала Веньке. Мне вполне хватило бы кого-нибудь одного.
– Ты не бойся, мы не останемся. Мы квартиру сняли на «Алексеевской».
– И когда только успели?
– Лето. Дни длинные, – лениво разлепил губы Марик.
– Мы поедем. А я тебе завтра позвоню. Здорово было, правда. Я рада, что так получилось.
Я поморщилась.
Фарик и Марик поднялись как по команде – оба высокие, хорошо сложенные и еще не заматеревшие.
«Ну и черт с вами». Входная дверь хлопнула.
Я опять осталась одна.
* * *
Венька действительно позвонила мне на следующий день. Мы встретились на нейтральной территории, на Новом Арбате (я не была там года три, хотя все это время, за исключением месячной эпопеи с продажей бабушкиной квартиры, безвылазно просидела в Москве).
Мы сидели в летнем кафе у кинотеатра «Октябрь» и пили отвратительно теплый сок. После вчерашних возлияний мне все еще было муторно, и трубку взять с собой я не решилась. Зато купила пачку самых дорогих сигарет – вообще-то, мне было всегда все равно, что курить, я так и не научилась получать от этого удовольствие. Но сигареты были моим спасением в общении с другими людьми, они придавали мне иллюзию независимости и незакомплексованности – это был психологический барьер, преодолеть который не представлялось никакой возможности.
Иван, читавший меня даже не как беллетристику средней руки, а как комикс, сказал однажды: «Если у тебя такие проблемы, то, чем наживать рак легких, купи себе четки. Займешь руки, а все остальное приложится».
Я вдруг вспомнила об этом сегодня, в летнем кафе, за соком, сидя напротив девятнадцатилетней соплячки с восхитительно длинными ногтями.
Ее мальчики сидели рядом, за соседним столиком, с видом угрюмых телохранителей.
– Слушай, – непринужденно сказала Венька, – меня тут мысль озарила… Только не подумай, что это наглость с моей стороны… Словом, мы могли бы работать вместе, почему нет? Фарик, между прочим, – криминальный журналист, так что все свеженькое, полный эксклюзив. Сейчас это хавается, почему не попробовать. Могли бы объединить усилия.
«Поздравляю, девочка, у тебя собачий нюх на такую безвольную инфузорию, как я».
Я выбила сигарету из пачки:
– Шла бы ты лучше в топ-модели.
Венька заговорщицки скосила глаза на своих телохранителей и прощебетала:
– Десять сантиметров не хватает до стандарта. Так что это отпадает.
Я вдруг подумала, что спустя семь лет все может повториться снова. И мой позвоночник впервые за долгое время дал слабину и превратился в плющ, готовый обвиться вокруг этой девчонки. Искушение закрыть глаза и положиться на чужую волю было таким сильным, что я даже зажмурилась.
– Серега говорил, что ты просто классно пишешь.
– Да?
– …так гениально, что просто крышу сносит!
– Ну, не я конкретно, а уже распавшийся коллектив авторов.
– Можно придумать что-нибудь подобное.
– Подобного уже не будет.
– Будет лучше.
– Что, хочешь попасть в обойму? – проницательно спросила я.
– Очень! Причем сразу – и в яблочко.
– А при чем здесь я?
– Ты пока не говори ничего, просто подумай. В любом случае – позвони.
…Я не позвонила – ни на следующий день, ни через неделю. С одной стороны, каждому человеку нравится быть соблазненным: все равно чем – главное, соблазненным. Но с другой – я терпеть не могла эту провинциальную прыть, эту нахрапистость, эту железобетонную уверенность, что именно твоя свежая кровь окажется нужной группы.
И все-таки Венька не выдержала и позвонила. Первой. Не знаю, чего уж там наплел неугомонный оператор Серега Волошко о моих литературных экзерсисах.
– Ну… как? – спросила Венька. – Решила что-нибудь?
– Знаешь, я, пожалуй, не гожусь. Возраст, знаешь… Пора о душе подумать. А ты приезжай – просто так, без всяких меркантильных интересов…
Но приехала не Венька, приехал один из мальчиков – Марик.
Он заявился вечером, без предварительного звонка, с бутылкой вина и цветами – очень самоуверенно с его стороны. Я была наслышана о таких вот мужских штучках.
– Лучше бы водку принес, – вместо приветствия сказала я.
Марик растерялся:
– Сбегать, что ли?
– Сбегай.
Он развернулся на каблуках и как был – с цветами и вином – отправился за водкой. Я выиграла время, чтобы собраться с мыслями и оценить ситуацию. Конечно, это определенный жест, только вот чей – его самого или Веньки?
Я мельком взглянула на себя в зеркало – конечно же Веньки, она решила пожертвовать фигурой. Но нужно отдать должное, фигура была весьма привлекательной.
…Мы сидели на кухне битый час и пили водку. Но, несмотря на выпитые полбутылки, разговор не клеился – я слишком отвыкла от людей вообще и таких молодых – в частности. Марик рассказал дюжину анекдотов, из которых удачными были только два: какие-то уморительные истории из жизни узбекских аборигенов. Я ответила ему заезженными, пятилетней давности, киношно-постельными новостями.
А потом кончилась водка.
Мы оба были восхитительно трезвы.
– Ну? – спросила я. – Что дальше?
– Еще сбегать? – предложил он.
– Пожалуй, не надо. Ненавижу это делать на пьяную голову. Ты ведь за этим пришел? К малознакомой стареющей женщине на ночь глядя?
«Лихо», – одобрил меня мертвый Иван.
«Лихо, лихо», – одобрил меня уехавший Нимотси.
Марик неожиданно покраснел как мальчишка. «Мои мальчишки», – вспомнила я Веньку.
– Кофе хочешь? – спросила я.
– Да.
– Я сварю. – Мне вдруг понравилось амплуа проницательной стервы, выскочившее из меня, как черт из табакерки.
– Я помогу, – сорвался с места он.
В крошечной кухне, у крошечного столика нам обоим было тесно, то и дело мы задевали друг друга. Видно было, что он на что-то решается – во всяком случае, его нечаянные прикосновения стали более осмысленными.
«Давай-давай, – мысленно подбадривала я его. – Самое время коснуться губами моих волос. Вот только губы не забудь приоткрыть, иначе двойка по актерскому мастерству тебе обеспечена».
Он действительно коснулся губами моих волос, только забыл приоткрыть их.
Хреновый актер, что и требовалось доказать.
Я улыбнулась и опрокинула затылок ему в лицо. Марик обнял меня за плечи и опять прокололся – руки были легкими и равнодушными, в них не было тяжести желания. Но я-то знала, что она должна быть – Иван сам натаскивал меня на эти немудреные и требовательные мужские штучки.
Я не двигалась. Я была хладнокровна.
Я дождалась, пока сбежит кофе, чтобы дать возможность этому дурачку как-то выйти из ситуации. Марик с облегчением отстранился от меня и подхватил кофеварку.
– Убежал, – сокрушенно сказал он.
– Ну и черт с ним!
Теперь я нагло повернулась к нему лицом и нагло взяла его голову в свои ладони.
Я видела, как загнанными зверями метнулись его зрачки под приспущенными ресницами, как подобрался почуявший опасность рот. Только огромный лоб оставался безмятежным. Лоб мне нравился.
Я сосредоточилась на этом и поцеловала его в губы.
Он зажмурился – так сжимают веки начинающие самоубийцы, стоя на краешке крыши, – и нехотя ответил мне.
Я не выпускала его рот до тех пор, пока не почувствовала легкий привкус крови – должно быть, у него были слабые десны. Я не заметила даже, что он обнял меня, а когда поняла это – легко расстегнула его ремень.
– Пойдем в комнату, – шепнула я.
Он безропотно пошел за мной, ягненок на заклании. Перед тем как загнать его в двенадцатиметровую мышеловку с видом на редкий подмосковный лес, я сказала:
– Мне нужно помыться… Подожди, я быстро.
…В ванную я взяла телефон и по памяти набрала Венькин номер. Она сняла трубку сразу же.
– Это я. Приезжай, забери своего щенка. – И, не дожидаясь ответа, положила трубку на рычаг.
…Марик уже лежал в кровати, прикрытый легким одеялом.
Я прыснула:
– Оперативно!
Одежда его была аккуратно сложена на стуле, и это вдруг вызвало во мне приступ легкой ярости. «Бедная страшненькая Мышь, ничего похожего на беспорядочность страсти. А от всех твоих случайных любовников, если они по неведению забредут в этот заброшенный сад наслаждений, всегда будет нести формалином».
Марик испытующе смотрел на меня.
– Ты не разденешься? – спросил он.
– Не сейчас, – я присела на краешек кровати, – хочу посмотреть на тебя.
– Смотри! – откинул он одеяло.
Я присвистнула.
– Ну как? Нравлюсь?
Еще бы! Уменьшенная копия копии греческой скульптуры в музее Пушкина; тот же маленький аккуратный член, даже и не помышляющий возбудиться.
– Иди сюда, – сказал Марик. Как в плохом американском фильме десятилетней давности, я так и слышала гнусавый голос синхронного переводчика с бельевой прищепкой на носу.
– Сейчас…
Если Венька не будет краситься, если сразу возьмет такси (а она должна взять такси!), если не будет пробок – то появится здесь минут через сорок плюс-минус десять минут. Остается время на имитацию страстных поцелуев, имитацию петтинга и легкое препирательство по поводу «Полета валькирий» Вагнера.
Я прошлась по комнате, включила музыкальный центр и поставила свой любимый «Полет валькирий».
Малогабаритную клетушку потрясли мощные аккорды.
– Это еще что такое? – удивился Марик.
– Вагнер. Тебя не устраивает?
– А почему именно Вагнер?
– Стимулирует любовные игрища и забавы. У меня во всяком случае.
– А что-нибудь полегче есть? Не такое концептуальное?
– Есть Брамс, Равель и болгарские духовные песнопения.
Марик вздохнул:
– Давай болгарские…
Под болгарок я села в кресло на противоположной стороне комнаты и уставилась на Марика.
Он явно начал беспокоиться.
– Ты придешь ко мне?
– Приду-приду…
– А то странно получается: я в кровати голый, ты в кресле – одетая… По-моему, мы не на равных.
– Наоборот. Именно сейчас мы на равных.
– Ты меня интригуешь.
Я подошла к кровати, села на пол и обняла Марика. И впервые поняла, что ненавижу себя за эту циничную проницательную отстраненность. Ну что тебе стоит закрыть глаза и хотя бы на секунду подумать, что этот мальчик пришел только для того, чтобы переспать с тобой – именно с тобой! – что ему нравится эта твоя дурацкая ирония в ответах на вопросы, эта твоя дурацкая джинсовая рубаха, этот твой дурацкий «Полет валькирий».
«Давай, не бойся! Один раз, всего лишь один», – искушала я себя.
«А падать-то будет больно. Ой как больно будет падать!» – говорила я себе.
«Какая разница, главное – ты проснешься не одна, а во сне он может обнять тебя…»
«Все может быть. Вот только назовет он тебя совсем другим именем…»
Я боролась с собой и тянула время.
– Ты меня интригуешь, – снова повторил Марик, так и не дождавшись ответа.
– А ты – меня. Зачем ты все-таки пришел?
Он поцеловал меня:
– За этим.
Теперь поцелуй получился если не страстным, то вполне правдоподобным, и я почти сдалась.