– Каким образом?
– Будем всех анализировать. Задавать каверзные вопросы. Я умею задавать каверзные вопросы.
– Да уж!
– Потом осмотрим все. Его каюту, например, – тихонько, чтобы никто не видел.
– Что ж, вполне здравая мысль, – сыронизировала я. – Не забудь еще про место преступления. Там наверняка можно найти какие-нибудь улики.
– Я знаю. Я бы и сама это сказала. Ты просто опередила меня, так нечестно.
Я рассмеялась – все-таки она была всего лишь ребенком, тринадцатилетней девочкой.
– Хорошо, хорошо. Прости.
– Ничего. В конце концов, мы же вместе… Ты и я. Правда?
– Правда!
– Тогда поклянемся быть вместе и никому ни о чем не рассказывать, пока все не выясним.
– Клянусь. – Я снова рассмеялась. – Клянусь молочными пенками.
– Это нечестно, – надулась Карпик. – Ты же ненавидишь молочные пенки. Подожди, я сейчас приду.
Карпик выпросталась из одеял и, прихрамывая, направилась к трапу, ведущему внутрь корабля.
– Только никуда не уходи, обязательно дождись меня!
Я подняла руку: никуда не уйду, буду ждать тебя верно и преданно.
Как это ни странно, напряжение, не отпускавшее меня с момента гибели старпома, неожиданно прошло. В лице Карпика я получила неожиданную союзницу: она не знает того, что знаю я, но ей и не нужно это знать. Для нее это игра, немножко страшная, но все равно – игра. Пусть для нее все и остается игрой. И почему бы не сыграть вместе с ней? Выдвинуть игрушечную версию, обсудить ее вдвоем, без всякой боязни, что об этом кто-то узнает. Карпик даст мне возможность думать вслух, она даст мне возможность ошибаться и исправлять ошибки… Пожалуй, в ее предложении есть рациональное зерно…
– Я вернулась, – торжествующе объявила Карпик, взбираясь ко мне на колени.
– Здорово! А я уже успела соскучиться.
– Хочешь леденцов?
– Леденцов?
Не дожидаясь ответа, Карпик сунула мне в ладонь пакетик с леденцами. Это был довольно странный пакетик с обтрепанными краями, почему-то вымазанный мазутом. Леденцы тоже были не лучше: засахарившаяся, плотно склеенная масса неопределенного цвета. До чего же странными бывают пристрастия дочерей банкира.
– Господи, девочка, где ты их взяла?
– В плотике.
– В каком плотике?
– В спасательном. Нам же их показывали перед отплытием, разве ты не помнишь? А там, между прочим, много всяких вещей: крючки, вода, пиротехника какая-то. И вот – леденцы.
– Отвратительно они выглядят.
– Зато вкусные.
– Их, наверное, еще в русско-японскую войну делали.
– Зато вкусные. Ешь.
– Сначала ты.
– Я уже съела целую пачку, но могу еще…
Карпик разломила бурую леденцовую массу пополам и сунула свою половину в рот. И даже причмокнула. Я последовала ее примеру, удивляясь про себя и задавая себе только один вопрос: неужели я всегда буду следовать ее примеру?.. Плясать под ее дудку, под ее волынку… Как же она назвала этот музыкальный инструмент?
Кажется, корнемюз.
– Ну, как? – пуская сладкую слюну, спросила Карпик.
– Превосходно.
– Я знала, что тебе понравится. Всегда нравится то, что достается не просто, – у Карпика была удивительно верная философия. – А теперь дай сюда руку.
– Зачем?
– Дай, не бойся.
Я выпростала руку из-под одеяла. Карпик цепко ухватилась за нее и тотчас же достала золотую заколку для галстука. На ее конце посверкивал крупный бриллиант.
– Это что еще такое? – удивилась я.
– Это папочкина заколка.
– А зачем ты ее принесла?
– Сейчас ты все поймешь.
Обхватив мой указательный палец своими цепкими руками, она с силой надавила на него. Кончик пальца сразу покраснел, к нему прилила кровь. Карпик же молниеносным движением воткнула острый конец заколки прямо мне в руку. Это было так неожиданно, что я даже вскрикнула. Но Карпик не дала мне опомниться: то же самое она проделала и со своим указательным пальцем, и выдавила на поверхность капельку крови.
– Теперь давай его сюда, – деловито сказала она.
– Кого?
– Свой палец. Мы смешаем нашу кровь, чтобы быть как будто сестры. Чтобы все делать вместе… Все и всегда. Это как клятва. Как будто клянешься на крови. Мы ведь решили все делать вместе, правда, Ева?
Самым удивительным было то, что и на этот раз я подчинилась. Убедившись, что обряд совершен, Карпик прижалась ко мне и крепко поцеловала в щеку. Я слабо верила в реальность происходящего, только палец колола острая, как жало, боль. Впрочем, очень скоро боль прошла и ко мне вернулся мой собственный, иронический взгляд на мир.
– Надеюсь, все ритуалы закончены? Есть землю не придется? И помет корабельных крыс…
– Не придется. Тем более что здесь нет никакой земли. Только вода. И крыс тоже нет. Макс говорит, что здесь сильные магнитные излучения. Раньше у них была кошка, так они ей сделали специальный ошейник из меди…
Опять этот таинственный Макс, никогда не виденный мною рефмеханик, сидящий где-то внизу, в столовой для матросов, в матросском кубрике, у холодильных камер… Гефест в своей кузнице, Аид в своем царстве мертвых… Когда только Карпик успела подружиться с ним? Когда только Карпик успела подружиться со мной? И не только подружиться, а еще и обменяться капелькой такой одинаковой крови…
– Слава богу, ни земли, ни крыс. Нужно отметить это событие.
– Ну вот. Теперь мы всегда должны доверять друг другу. И друг другу помогать.
Привязанность ко мне Карпика, так внезапно вспыхнувшая, ставила меня в тупик. Впрочем, ей всегда можно найти здравое объяснение: девочка тянется к взрослым, только и всего. Девочка потеряла мать в возрасте трех лет, только и всего…
– Ты согласна, Ева?
– Хорошо. Я согласна.
– А теперь давай думать об убийстве.
– Ты полагаешь, что можно думать об убийстве?
– Конечно. Сначала решим, кого мы будем подозревать.
– Я не знаю, кого тут можно подозревать.
– Подозреваются все! – провозгласила Карпик и рассмеялась.
– Все?
– Ну, кроме тебя, меня и папы. И еще – Мухи.
– Так не пойдет. Почему мы не можем подозревать Муху?
– Потому что он гомик. А гомики никого не убивают. Они слишком заняты собой и всего боятся.
– А вдруг старпом не ответил Мухе взаимностью, и Муха убил его из ревности? – теперь рассмеялась я.
– Нет. Муха мне нравится.
Это был убийственный аргумент.
– Хорошо. Оставим Муху в покое. А как насчет папочки? – Это был запрещенный прием, но я не могла отказать себе в удовольствии подразнить девчонку. Тем более что в глубине души вовсе не была уверена в невиновности преуспевающего банкира Валерия Адамовича Сокольникова.
Моя реплика привела девочку в ярость – такую сильную, что из глаз у нее брызнули слезы.
– Как ты можешь так говорить?
– Ну, если уж мы приняли условия игры…
– Это не игра. – Слезы высохли так же внезапно, как и появились, и Карпик внутренне напряглась. – Это не игра.
Тут ты права, девочка. Труп, лежащий в одной из морозильных камер, – это не игра.
– Сдаюсь. Это была не самая лучшая шутка сезона. Что мы будем делать?
– Пойдем в машинное отделение… Осмотрим все на месте.
– Когда?
– Прямо сейчас. Если у тебя нет никаких других планов.
– У меня нет никаких других планов.
Это была чистая правда. У меня не было никаких планов. Никаких планов относительно совершенного преступления. Никаких планов относительно его расследования. Забыть как страшный сон, забыть, вот чего я страстно желала, – только и всего… Но теперь все изменилось. Вдвоем можно попытаться распутать чертово убийство. И хотя бы приблизиться к истине. К тому же Карпик умна, парадоксальна, наблюдательна. И я всегда сумею защитить ее… Господи, сделай так, чтобы убийцей не оказался ее отец. Тебе ведь ничего не стоит это сделать, господи…
* * *
Самым поразительным оказалось то, что всего лишь за два дня плавания на «Эскалибуре» Карпик излазила его вдоль и поперек. Для меня, с раннего детства страдающей топографическим идиотизмом, было совершеннейшей неожиданностью то, как уверенно Карпик ориентируется в хитросплетениях узких коридоров, как быстро она находит нужные повороты, как легко карабкается по устрашающего вида, почти вертикальным трапам. Пожалуй, эти трапы – ее стихия, они скрадывают хромоту, они дают ей ощущение полноценности и радости движения… Со мной дело обстояло гораздо сложнее: несколько раз я поскользнулась на крутых ступенях, а однажды чуть бездарно не свалилась вниз – меня спасли только поручни. К тому же я все время забывала о высоких порогах дверей – комингсах и благополучно спотыкалась уже на ровной поверхности.
…Нижняя палуба разительно отличалась от палуб пассажирских: здесь не было ковров и стены не были обшиты деревом. Зато дверь в машинное отделение была открыта. Мы добрались до нее, так никого и не встретив по пути.
– Пришли, – сказала Карпик, – помоги мне открыть, дверь очень тяжелая…
Вдвоем мы справились с металлическими заклинками и сразу же оказались в царстве грохочущих механизмов. Шум стоял такой сильный, что Карпик даже прикрыла уши. Немного привыкнув к грохоту, мы двинулись в глубь отделения. Карпик замечательно ориентировалась и здесь.
…Мы без труда нашли место падения старпома. И даже добросовестно исследовали его. И пока Карпик с упоением ползала на коленях, рассматривая пол на предмет возможных улик, я предавалась совершенно другим мыслям. Прошлой ночью в наполненном людьми машинном отделении я даже не сообразила, что главной уликой может являться само падение. Вернее, не падение даже, а траектория, которую описало тело падающего старпома. И то расстояние от трапов, на котором оно лежало.
Слишком далеко.
Для того чтобы упасть так, как упал Митько, необходимо было для начала разогнаться, оттолкнуться от пола и постараться прыгнуть как можно дальше. И если принять версию Антона и Альберта Венедиктовича о том, что старпом оступился, то становится непонятным, почему тело лежало так далеко от трапов и от стены машинного отделения.
А положение трупа свидетельствует об одном из двух: либо Митько действительно с силой оттолкнулся от площадки, и тогда это сильно смахивает на самоубийство, либо…
Либо Митько просто выбросили.
Странно, что никого не смутил этот факт. Странно, что его вообще оставили без внимания. Может быть, Карпик права, и все эти далеко не глупые, респектабельные господа бегут от криминала как черт от ладана? И не хотят замечать очевидных вещей. И это играет на руку убийце, – возможно, самому респектабельному из всех респектабельных господ.
– Посмотри, что я нашла, Ева! – Торжествующий голос Карпика вывел меня из задумчивости. – Это то, что нам нужно. Иди сюда.
Я подошла к девочке и опустилась на корточки рядом с ней. Карпик указала мне на пуговицу, валяющуюся на полу, возле маховика, который соединял один из двигателей с генератором. Нельзя сказать, что сообщение об этой находке как-то особенно взволновало меня: я начала рассматривать ее только для того, чтобы подыграть щенячьему энтузиазму Карпика. Но тут мне пришлось согласиться с Карпиком: пуговица действительно представляла собой довольно необычное зрелище. Во всяком случае, ничего подобного я раньше не видела. Она была сделана из немного сточенной и довольно крупной монеты, чуть больше двух сантиметров в диаметре.
Пять рейхсмарок 1938 года. С маленькой изящной свастикой в когтях орла и бульдожьим профилем Гинденбурга.
К монете было приварено ушко, что, собственно, и делало ее пуговицей. Теперь в ушке торчали нитки и микроскопический кусочек темной ткани. Очевидно, пуговицу оторвали. И не просто оторвали, а оторвали с мясом.
– Ты когда-нибудь такое видела? – прошептала Карпик.
– Нет.
– Ничего себе пуговичка, ею убить можно!
– Не преувеличивай, Карпик! Ею убить нельзя…
– Ну, все. Теперь он у нас в кармане. – Карпик крепко сжала пуговицу-монету в руке, она даже не могла скрыть своего ликования.
– Кто?
– Убийца!
Я поспешила остудить пыл не в меру ретивой девчонки:
– Ну, это совсем не факт.
– Как – не факт? – Карпик даже вспыхнула от негодования. – Все же очень просто! Они боролись, старший помощник выдрал пуговицу, перед тем как его сбросили с площадки. Ведь она же рядом с ним лежала, ты же не будешь этого отрицать…
Карпик шла тем же путем, каким шла и я сама, и от этого мне сделалось не по себе.
– Лежала… Она могла лежать здесь с незапамятных времен.
– Ага. С тысяча девятьсот тридцать восьмого года, – пошутила Карпик. – Это же не обычная пуговица… Или ты думаешь, что кто-то из матросов носит такие на кителе?
– Не знаю.
– Это очень заметная вещь, – продолжала страстно убеждать меня девочка. – Ты правда такую не видела?
– Нет, – снова честно сказала я.
– И я тоже. Хотя у папы много пиджаков. Он любит «Живанши» и «Армани». А ты?
– Изделия Трехгорной мануфактуры. Идем. Поднимемся по лестнице наверх. Думаю, что все, что мы могли обнаружить здесь, мы уже обнаружили…
Непрерывный подъем по крутым трапам был немного тяжеловат для Карпика, и мы остановились на одной из площадок, чтобы передохнуть. Я закурила неизменный «Житан Блондз», а Карпик, прижавшись лицом к решетке ограждения, долго смотрела вниз. А потом повернулась ко мне:
– Это хорошие сигареты?
– Это любимые сигареты.
– А какая разница?
– Никакой. Любимые – всегда хорошие. Это не только к сигаретам относится.
– Дай мне затянуться, – неожиданно попросила Карпик.
– Еще чего! Не хватало, чтобы я приучила ребенка курить. Можешь стрелять сигареты у своего папочки, если хочешь…
– Он не курит.
– Видишь, какой положительный человек. Должен служить тебе живым примером.
Так, легко пикируясь, мы добрались до площадки, с которой упал Митько. Или с которой его сбросили. Лампа аварийного освещения уже была поставлена, и в ее свете мы принялись за поиски деталей, более весомых, чем немецкая пуговица-монета. Но здесь нас поджидало разочарование: ничего, заслуживающего внимания, мы так и не нашли. Это несколько обескуражило Карпика, которая ожидала от пролета весь джентльменский набор улик: луж крови, кастетов, стилетов, стреляных гильз и визитную карточку убийцы для полноты картины. Но поле гипотетической битвы оказалось абсолютно стерильным.
Карпик позволила мне выкурить еще одну сигарету и, пока я с наслаждением выпускала дым, принялась размышлять вслух:
– Главное у нас уже есть. Пуговица.
– Ценное приобретение. И что ты думаешь с ней делать?
– Сначала нужно выяснить, от чего она была оторвана.
– Интересно, каким образом?
– Будем следить за каждым. Кто во что одевается… Хорошенько ко всем присмотримся. Наверняка у него нет больше запасной… И пришить ее он не сможет.
Я улыбнулась и приподняла Карпику подбородок:
– Это спорный тезис.
– Почему?
– По разным причинам. Во-первых, я уже говорила тебе, – совсем не факт, что эта пуговица оказалась здесь вчера ночью. Во-вторых, если это действительно пуговица с пиджака убийцы – на минуту предположим такой вариант, – то нет никаких гарантий, что убийца уже не обнаружил потерю. Он мог спуститься сюда и попытаться найти ее…
– Но ведь нашли-то ее мы!
– Да. Следовательно, ее он не нашел. И потому спрячет пиджак куда подальше, наверняка этот пиджак у него не единственный. И спокойненько проходит все путешествие в другой одежде. Лично я бы поступила на его месте именно так. К сожалению, мы совершенно не были готовы к такому развитию событий.
– Ты имеешь в виду убийство, Ева?
Я помялась, а потом все-таки сказала:
– Да. Вряд ли преступник, для того чтобы убить кого-то, специально переодевался именно в этот пиджак. Следовательно, он носил его раньше, он носил его вчера. И мы могли его уже видеть. Мы просто не обратили внимания на эти пуговицы… Мы и не могли обратить на них никакого внимания. Так ведь, девочка?
– Да, – вздохнув, призналась Карпик. – Если бы я знала!.. За нашим столиком ни у кого нет такого пиджака. И этот твой гнусный Вадик был в джемпере…
И я услышала нотки сожаления в голосе Карпика: о, как бы она была счастлива, если бы оказалось, что кровожадным преступником был мой оператор. Или «эта сука Клио, фак ю». Тогда бы Карпик торжествовала, тогда ее глухая неприязнь к ним была бы полностью оправданна. Мне даже на секунду показалось, что Карпик и затеяла это сюрреалистическое расследование только для того, чтобы вывести этих двоих типов на чистую воду.
– Да. Вадик был в джемпере, а твой отец в пиджаке.