– Ведьмы – это совсем другое дело, – отрезала матушка Ветровоск. – Это магия, исходящая из земли, а не с неба, и мужчинам ею никогда не овладеть. А о чародейках вообще лучше не говорить. Послушай моего совета, сожги посох, похорони тело и сделай вид, будто знать ничего не знаешь.
Кузнец неохотно кивнул, подошел к наковальне и принялся работать мехами. Когда из горна полетели яркие искры, он вернулся за посохом.
Сдвинуть его с места не удалось.
– Он вроде как прилип!
Кузнец дергал упрямую палку, пока у него на лбу не выступил пот. Посох упорно отказывался поддаваться его усилиям.
– Дай-ка я попробую, – предложила матушка и потянулась к посоху.
Что-то щелкнуло, и в воздухе запахло каленой жестью.
Кузнец, слегка поскуливая, торопливо бросился вслед за матушкой, приземлившейся вверх ногами у противоположной стены.
– Ты не ушиблась?
Она открыла глаза, похожие на гневно сверкающие бриллианты.
– Понятненько. Значит, вот ты как, да?
– Как? – переспросил совершенно обалдевший кузнец.
– Помоги мне подняться, болван. И принеси топор.
Ее тон ясно давал понять, что кузнец поступит очень благоразумно, если немедленно послушается. Он разворошил кучу старого хлама в глубине кузницы и достал старый обоюдоострый топор.
– Отлично. А теперь сними передник.
– Зачем? Что ты задумала? – удивился кузнец, явно утративший контроль над ситуацией.
Матушка раздраженно вздохнула.
– Это кожа, идиот. Я оберну ее вокруг ручки. На одну и ту же уловку я дважды не поймаюсь!
Кузнец кое-как стянул тяжелый кожаный передник и осторожно подал его ведьме. Она обернула топор и сделала пару пробных взмахов. Изрядно смахивающая на паука в свете раскалившейся почти добела наковальни, матушка Ветровоск пересекла кузницу и, торжествующе крякнув, с размаху опустила тяжелое лезвие на середину посоха.
Что-то щелкнуло. Что-то вжикнуло, как куропатка. Что-то гулко стукнуло.
Наступила тишина.
Кузнец, замерев на месте, медленно поднял руку и коснулся острой стали. Топорище отсутствовало, а сам топор впился в дверь рядом с головой кузнеца, отхватив крошечный кусочек уха.
Матушка, которая выглядела слегка размыто из-за того, что удар ее пришелся по абсолютно неподвижному предмету, уставилась на кусок дерева, оставшийся у нее в руках.
– Н-н-н-н-у и л-лад-н-но, – заикаясь, выговорила она. – В-в-в т-т-так-к-ком с-сл-лучае…
– Нет, – твердо сказал кузнец, потирая ухо. – Что бы ты ни собиралась предложить – нет. Оставь посох в покое. Я завалю его чем-нибудь. Никто и не заметит. Не трогай его больше. Это обыкновенная палка.
– Палка?
– А ты можешь придумать что-нибудь получше? Боюсь, что в следующий раз я вообще без головы останусь…
Матушка Ветровоск свирепо смерила глазами посох, который, похоже, полностью игнорировал ее.
– Прямо сейчас не могу, – наконец призналась она. – Но если ты дашь мне немного времени…
– Хорошо, хорошо. А пока извини, у меня дел невпроворот, всякие незахороненные волшебники, ну и так далее…
Кузнец взял лопату, которая была прислонена к задней двери, но вдруг, засомневавшись, остановился.
– Матушка…
– Что?
– Ты случаем не знаешь, как правильно хоронить волшебника?
– Знаю!
– Ну и как?
Матушка Ветровоск задержалась у подножия лестницы.
– Очень осторожно.
Последний медлительный луч оставил долину, и на деревню мягко опустилась ночь, а в усеянном звездами ночном небе засияла бледная, умытая дождем луна. Из темного сада, что располагался позади кузницы, доносились стук лопаты о камень и приглушенные проклятия.
В колыбельке на втором этаже первая женщина-волшебник Плоского мира спала и не видела во сне ничего особенного.
Белая кошка дремала на личной полочке рядом с горном. Единственным звуком, раздающимся в теплой кузнице, было потрескивание углей, остывающих под пеплом.
Посох стоял в углу, где ему и хотелось стоять, окутанный тенями, которые были чуть более черными, чем обычные тени.
Время шло, в чем, собственно, и состояла его основная работа.
В кузнице что-то слабо зазвенело, пронесся порыв воздуха. Какое-то время спустя белая кошка уселась на своей лежанке и принялась с интересом наблюдать за происходящим.
Наступил рассвет. Здесь, в Овцепикских горах, рассветы выглядят очень впечатляюще, особенно если гроза очистит воздух. Из долины, занимаемой Дурным Задом, открывался вид на менее высокие горы и предгорья, озаряемые ранним утренним светом, который медленно лился по их склонам (потому что в мощном магическом поле Диска свет никуда не спешит) пурпурными и оранжевыми красками. Дальше расстилались обширные равнины, все еще утопающие в тени. Еще дальше поблескивало море.
По сути дела, отсюда можно было увидеть весь Плоский мир до самого Края.
Причем это не поэтический образ, а простой и непреложный факт, поскольку Диск имеет плоскую поверхность. Более того, всем известно, что передвигается Плоский мир на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на панцире А’Туина, Великой Небесной Черепахи.
Внизу, в долине, Дурной Зад начинает просыпаться. Кузнец только что зашел в кузницу и с удивлением обнаружил, что в ней царит порядок, коего за последние сто лет не наблюдалось здесь ни разу. Все инструменты лежат на своих местах, пол подметен, а горн подготовлен к тому, чтобы разжечь в нем огонь. Кузнец сидит на наковальне, которая оказалась передвинутой в другой конец кузницы, смотрит на посох и пытается думать.
В течение семи лет не происходило ничего важного, если не считать того, что одна из яблонь в саду кузнеца заметно обогнала в росте своих сестриц. На эту яблоню частенько лазила маленькая девочка с каштановыми волосами, дыркой между передними зубами и чертами лица, которые обещали стать если не красивыми, то, по крайней мере, интересными.
Ее назвали Эскариной – без всяких на то особых причин, просто ее родной матери нравилось, как звучит это имя. Хотя матушка Ветровоск не переставала внимательно присматриваться к девочке, ей так и не удалось обнаружить никаких признаков магии. Ну да, Эскарина, в отличие от обычных маленьких девочек, проводила гораздо больше времени, лазая по деревьям и носясь с воплями по двору, но девочке, четверо старших братьев которой до сих пор живут дома, можно многое простить. Так что ведьма постепенно успокоилась и начала думать, что магия все-таки не привилась.
Но магия имеет привычку прятаться, словно грабли в траве.
Снова наступила зима, которая на этот раз выдалась суровой. Облака, точно большие толстые бараны, висели над Овцепикскими горами, заполняя лощины снегом и превращая леса в безмолвные, мрачные пещеры. Перевалы завалило, и следующий караван ожидался только весной. Дурной Зад превратился в маленький островок тепла и света.
– Беспокоюсь я за матушку Ветровоск, – как-то раз за завтраком сказала мать Эскарины. – Что-то в последнее время ее не видать.
Кузнец мрачно посмотрел на жену поверх ложки с овсяной кашей.
– А я и не жалуюсь. У нее…
– Слишком длинный нос, – вставила Эск.
Родители уставились на девочку свирепыми взглядами.
– Нехорошо так отзываться о взрослых людях, – строго заявила мать.
– Но папа сам говорил, что она вечно сует свой…
– Эскарина!
– Но он…
– Я сказала…
– Да, но он действительно говорил, что у нее…
Кузнец дотянулся до дочери и шлепнул ее по попе. Шлепок вышел не очень сильным, но кузнец все равно пожалел о содеянном. Мальчишкам доставалось и от его ладони, и – когда они того заслуживали – от его ремня. Однако беда с дочерью заключалась не в обычном непослушании, а в досадной привычке продолжать спор, когда его давно следовало закончить. Это всегда приводило кузнеца в смятение.
Эскарина ударилась в слезы. Кузнец, злой и сконфуженный своим поведением, поднялся из-за стола и, громко топая, удалился в кузницу.
Оттуда донесся громкий треск, за которым последовал глухой удар.
Кузнеца нашли лежащим на полу без сознания. Впоследствии он утверждал, что ударился лбом о притолоку. Правда, роста он был невысокого и раньше без труда проходил в дверь… Во всяком случае, к смазанному пятну, мелькнувшему в самом темном углу кузницы, случившееся не имело никакого отношения – так очень хотелось думать кузнецу.
Каким-то образом эти события наложили отпечаток на весь день, который стал днем битой посуды, днем, когда все мешались друг у друга под ногами и раздражались без причины. Мать Эскарины разбила кувшин, который принадлежал еще ее бабке, а на чердаке заплесневел целый ящик яблок. Горн в кузнице заупрямился и наотрез отказывался разгораться. Джаймс, старший сын, поскользнулся на обледенелой дороге и вывихнул руку. Белая кошка, или, возможно, кто-то из ее потомков – кошки вели свою уединенную и сложную жизнь на сеновале рядом с кузницей, – ни с того ни с сего залезла в дымоход и наотрез отказалась спускаться вниз. Даже небо, нависающее над деревней, стало похоже на старый матрац, а воздух, несмотря на свежевыпавший снег, казался каким-то спертым.
Истерзанные нервы, скука и дурное настроение заставляли атмосферу гудеть, словно перед грозой.
– Ну ладно! Все. С меня хватит! – выкрикнула мать Эскарины. – Церн, возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку… Кстати, а где Эск?
Два младших брата, затеявшие под столом лишенную всякого энтузиазма драку, подняли головы.
– Она ушла в сад, – сообщил Гальта. – Снова.
– Ну так приведи ее, и отправляйтесь.
– Но там холодно!
– И снег вот-вот пойдет!
– До матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме того, кому это так не терпелось выскочить на улицу, когда впервые пошел снег? Марш отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.
Эскарину нашли сидящей в развилке большой яблони. Это дерево мальчишки недолюбливали. Прежде всего, оно настолько заросло омелой, что даже зимой выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были мелкими и за одну ночь из кислятины, от которой сводило животы, превращались в переспевшие, прогнившие, гудящие осами огрызки. Хотя с виду на яблоню было нетрудно залезть, в самый неподходящий момент на ней, как правило, ломались ветки. Церн клятвенно заверял, что как-то раз одна ветка нарочно вывернулась у него из-под ног. Но Эск дерево терпело, и девочка обычно залезала на него, когда была чем-то раздражена или сыта по горло и когда ей хотелось побыть одной. Интуитивно мальчишки осознавали, что неотъемлемое право каждого брата нежно мучить свою младшую сестричку заканчивается у ствола этой яблони. Так что они кинули в Эск снежком. И промахнулись.
– Мы идем проведать старуху Ветровоск.
– Но ты за нами не ходи.
– Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее. А еще ты плакса.
Эск бросила на них серьезный взгляд. Она редко плакала, ей всегда казалось, что слезами мало чего добьешься.
– Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я пойду, – заявила она.
Среди братьев и сестер подобные заявления считаются очень даже логичными.
– О, мы очень хотим, чтобы ты пошла с нами, – быстро откликнулся Гальта.
– Рада слышать, – сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.
Они прихватили с собой корзинку, в которой лежали копченые колбаски, вареные яйца и – поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой – большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.
Жители Дурного Зада научились уживаться с долгими зимними снегами, и ведущие из деревни дороги были ограждены с обочин досками, чтобы уменьшить заносы и не дать путникам заплутать. Впрочем, если человек жил поблизости, он мог плутать сколько угодно, потому что какой-то невоспетый потомками местный гений, заседавший в деревенском совете несколько поколений назад, выступил с идеей пометить зарубками каждое десятое дерево в лесу в радиусе двух миль от деревни. На это ушли века, и с тех пор каждый мужчина, у которого выдался свободный часок, немедленно отправлялся обновлять зарубки, зато зимой, когда во время снежного бурана человек может заблудиться в нескольких шагах от собственного дома, не одна жизнь была спасена узором из зарубок, нащупанным испытующими пальцами под налипшим снегом.
Когда трое детей свернули с дороги и начали подниматься по тропе к домику ведьмы, который летом утопал в буйно разросшихся кустах малины и странной ведьмовской траве, снова пошел снег.
– Никаких следов, – заметил Церн.
– Кроме лисьих, – поправил Гальта. – Говорят, она умеет превращаться в лису. В кого угодно. Даже в птицу. Поэтому всегда знает, что происходит вокруг.
Они с опаской оглянулись по сторонам. На торчащем в отдалении пне сидела подозрительного вида ворона и внимательно наблюдала за ними.
– Поговаривают, что за Треснувшим пиком живет целая семья, которая умеет оборачиваться волками, – продолжал Гальта (он никогда не отказывался от многообещающей темы, не развив ее до конца). – Однажды ночью кто-то подстрелил волка, а на следующий день их тетка хромала, и у нее на ноге была рана от стрелы…
– А мне кажется, люди не могут превращаться в животных, – медленно произнесла Эск.
– И с чего ты это взяла, госпожа Всезнайка?
– Матушка очень большая. Если она обернется лисицей, что станет с теми кусками, которые не поместятся под шкуру?
– Она их просто заколдовывает, и они исчезают, – заявил Церн.
– По-моему, магия действует несколько иначе, – возразила Эск. – Ты не можешь взять и заставить что-то случиться, это как… Это как качаться на доске – когда ты опускаешь один конец, другой обязательно поднимается…
Ее голос постепенно затих.
Братья смерили сестру испытующими взглядами.
– Не могу представить себе матушку качающейся на доске, – заметил Гальта.
Церн хихикнул.
– Да нет, я хотела сказать, каждый раз, когда что-то происходит, должно произойти и что-то другое… Мне так кажется, – неуверенно произнесла Эск, огибая более высокий, чем обычно, сугроб. – Только… в противоположном направлении.
– Глупости, – перебил ее Гальта. – Вот помнишь, в прошлом году на ярмарку приехал настоящий волшебник? Он еще делал так, что всякая всячина и птицы появлялись из ниоткуда. То есть это просто происходило, он произносил нужные слова, взмахивал руками, и все случалось. Не было там никаких досок.
– Зато были карусели, – вставил Церн. – И такая штука, где надо было бросать одни штуки в другие штуки, чтобы выиграть разные штуки. Ты, Гальта, ни разу не попал.
– И ты тоже, ты еще сказал, что эти штуки специально приклеены к другим штукам, чтобы их нельзя было сбить, а потом сказал…
Разговор убрел куда-то в сторону, словно пара щенков. Эск прислушивалась к нему вполуха. «Я-то понимаю, что хотела сказать, – заверила она себя. – Творить магию легко, нужно только найти место, где все находится в равновесии, и подтолкнуть. Это может кто угодно. Здесь нет ничего магического. Чудные слова и размахивание руками – это просто… это для…»
Она окончательно запуталась, удивляясь самой себе. Мысль присутствовала в ее сознании, маячила перед самым носом. Только Эск не могла выразить ее словами…
Ужасно, когда находишь в своей голове всякие интересные вещи и не знаешь, что они там делают. Это…
– Шевели ногами, мы так целый день проходим.
Она тряхнула головой и поспешила за братьями.
Домик ведьмы состоял из стольких флигелей и пристроек, что понять, как он выглядел изначально и существовал ли когда-нибудь вообще, было очень трудно. Летом он был окружен грядками, густо заросшими тем, что матушка неопределенно величала «травами», то есть необычными растениями, волосатыми, переплетающимися и стелющимися по земле, с любопытными цветками, ярко окрашенными плодами и неприятно набухшими стручками. Только матушка знала, для чего они предназначаются, а любой дикий голубь, который с голодухи решал позавтракать «травами», появлялся из грядок, хихикая себе под клюв и натыкаясь на все подряд (а иногда и вовсе не появлялся).