Венкинс вытер лоб влажной ладонью и сказал:
– Позвольте, я возьму ваш чемодан!
Я покачал головой:
– Он не тяжелый.
К тому же я был гораздо выше его.
Мы шли через автостоянку к его машине. Я в первый раз вдыхал неповторимые запахи Африки. Смесь густых сладких ароматов, чуть отдающая затхлостью. Этот сильный, дразнящий запах преследовал меня дня три-четыре, пока наконец я не привык к нему и не перестал обращать на него внимания. Но мое первое сильное впечатление от Южной Африки – это именно ее аромат.
Слишком много улыбаясь, слишком сильно потея и слишком много болтая, Клиффорд Венкинс вез меня по дороге в Йоханнесбург. Аэропорт находился к востоку от города, на голой равнине Трансвааля, и до цели мы добирались добрых полчаса.
– Надеюсь, вам у нас понравится! – трещал Венкинс. – Нам нечасто удается… В смысле… Э-э… – Он отрывисто захихикал. – Ваш агент мне говорил по телефону, чтобы мы не устраивали никаких приемов, вечеров, встреч на радио и так далее… В смысле, обычно мы устраиваем такие встречи для звезд, которые нас посещают, – то есть, конечно, если наша компания выпускает в прокат их фильмы… Но… э-э… для вас мы ничего подобного не устроили, и мне это кажется… э-э… неправильным, но ваш агент настаивал, и потом, ваш номер… э-э… он сказал, не в городе… Не в самом городе и не в частном доме – надеюсь, вам понравится… В смысле, мы были потрясены… то есть польщены… узнав, что вы к нам едете…
«Мистер Венкинс, – устало подумал я, – вы бы добились в жизни куда большего, если бы поменьше болтали!» А вслух ответил:
– Я уверен, все будет прекрасно.
– Э-э… да. Но если вас не устраивает обычный порядок вещей, то чего бы вам хотелось? В смысле, до премьеры «Скал» еще две недели, понимаете? Так что…
На этот вопрос я решил пока не отвечать. Вместо этого я спросил:
– Насчет премьеры… Как вы намерены ее провести?
– О! – Он снова захихикал, хотя ничего смешного тут не было. – Э-э… ну… как можно больше шуму, разумеется. Приглашения. Билеты в помощь благотворительности. Ну и побольше шика, старик… то есть, в смысле… извините… ну вот. Понимаете, как только компания оправилась от шока, мы тут же решили сделать все возможное…
– Понимаю.
Я вздохнул про себя. Ничего не поделаешь, сам напросился. Надо честно вознаградить этих добрых людей за все их хлопоты.
– Послушайте, – сказал я, – если хотите и если вы думаете, что туда кто-то придет, можете организовать что-нибудь вроде приема а-ля фуршет перед показом или после него, и я туда приду. И в один из ближайших дней можете, если хотите, пригласить с утра этих ваших друзей из аэропорта и их коллег – всех, кого захотите, – чтобы мы встретились за кофе или за чем-нибудь еще. Идет?
Мой спутник обалдел. Я посмотрел на него. Рот у него беззвучно открывался и закрывался, как у рыбы.
Я хмыкнул. Ну и втравила меня Нерисса в переделку!
– А в остальное время можете обо мне не беспокоиться. Я и сам себе найду развлечения. На скачки съезжу, к примеру.
– О-о… – Он наконец справился со своей челюстью и вновь обрел дар речи. – Э-э… Я мог бы попросить кого-нибудь сопровождать вас на скачки, если вам будет угодно.
– Там видно будет, – уклончиво ответил я.
Путешествие закончилось в «Игуана-Рок», очень славной загородной гостинице на северной окраине города. Служители любезно меня приветствовали, проводили в роскошный номер и сообщили, что стоит мне хлопнуть в ладоши – и я получу все, что угодно, от ледяной воды до танцовщиц из кабаре.
– Я хотел бы нанять машину, – сказал я. Венкинс ринулся было вперед, говоря, что все уже устроено, что он уже все устроил, что по первому же зову мне подадут машину с шофером, их компания всегда рада услужить…
Я покачал головой.
– Я себе сам услужу, – сказал я. – Разве мой агент вас не предупреждал, что я намерен оплачивать все расходы сам?
– Н-ну… да, предупреждал, да, но… Компания заявила, что она с удовольствием оплатит все ваши счета…
– Нет, – отрезал я.
Венкинс нервно рассмеялся:
– Нет? Ну да, понимаю… э-э… в смысле, да…
Он еще немного побулькал и умолк. Глаза у него так и шмыгали, руки все время что-то беспокойно теребили, на губах играла бессмысленная улыбочка, он переминался с ноги на ногу… Нет, обычно я людей в такой страх не вгоняю. Господи, что ж такого наговорил ему мой агент, что его аж трясет?
Наконец Венкинс кое-как выполз из «Игуана-Рок», сел в машину и укатил. Слава тебе господи! Однако через час он позвонил мне по телефону.
– Завтра – в смысле утром – вас устроит? То есть эта, пресс-конференция?
– Да, – ответил я.
– Тогда… э-э… не попросите ли вы вашего… э-э… шофера привезти вас… э-э… к дому Рандфонтейна, в зал Деттрика… Понимаете, это вроде как гостиная, которую мы сняли, ну, понимаете, для такого случая…
– Во сколько?
– А… о… ну, скажем, в одиннадцать тридцать. Вы можете… э-э… подъехать к одиннадцати тридцати?
– Да, – коротко ответил я. После еще нескольких беканий и меканий Венкинс сказал, что будет… э-э… рад меня видеть.
Я повесил трубку, закончил распаковывать вещи, выпил кофе, вызвал машину и рванул на скачки.
Глава 4
Гладкие скачки в ЮАР проходят по средам и субботам круглый год. В другие дни тоже бывают, но изредка. Так что я счел удобным приехать в Йоханнесбург в среду утром и отправиться на единственные скачки, проходившие в тот день, – в Ньюмаркет.
Я заплатил за вход и купил программку. Один из Нериссиных неудачников должен был участвовать в одной из скачек того дня.
Ньюмаркет – он и в Африке Ньюмаркет. Трибуны, программки, лошади, букмекеры; деловитая суета; атмосфера традиций и порядка. Почти все как у нас. Я вышел в паддок, где уже вываживали участников первой скачки. Все те же кучки исполненных надежд тренеров и владельцев посреди паддока. Все те же серьезные игроки, стоящие, облокотясь на ограду, и изучающие фаворитов.
Различий было не так много. Вот разве что лошади по сравнению с английскими выглядели несколько мелковатыми, с чересчур прямыми бабками, и выводили их не белые конюхи в темных куртках, а черные конюхи в длинных белых плащах.
Ставок я делать не стал – я ставлю только на тех лошадей, о которых что-то знаю. В паддок вышли жокеи в ярких шелковых камзолах и сели в седла, лошади двинулись на скаковую дорожку, направляясь к кабинкам, – сухая и твердая, точно кость, земля звенела под копытами, – а я стал спускаться с трибун, собираясь пойти поискать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь участвовала в следующей скачке, так что сейчас он должен был ее седлать.
Но оказалось, что искать мне никого не придется. По дороге к денникам, где седлают участников, моей руки коснулся молодой человек:
– Гляди-ка! Вы, случаем, не Эдвард Линкольн?
Я кивнул, слегка улыбнулся и пошел дальше.
– Мне, наверное, стоит представиться. Данило Кейвси. Вы, кажется, знакомы с моей тетей?
Я, естественно, остановился. Протянул руку. Молодой человек тепло пожал ее.
– Я, конечно, знал, что вы приезжаете. Тетя Нерисса прислала Гревиллу телеграмму, что вы собираетесь сюда на какую-то премьеру, и просила позаботиться о вас, когда вы будете на скачках. Так что я вроде как вас ждал.
Он говорил с тягучим калифорнийским выговором, теплым и ленивым. Я сразу понял, почему он так понравился Нериссе. Загорелое славное лицо с открытым, дружелюбным выражением, чистые непослушные светло-русые волосы – короче, все в лучших традициях американской молодежи.
– Она не говорила, что вы здесь, в ЮАР, – удивленно заметил я.
– Ну да. – Он обаятельно наморщил нос. – Наверно, она и не знает. Я прилетел сюда всего несколько дней назад, на каникулы. Ну, как там наша старушка? В последний раз, когда я ее видел, выглядела она не блестяще.
Данило весело улыбался. Он ничего не знает…
– Боюсь, она очень тяжело больна.
– Что, правда? Надо же, как жалко… Надо будет ей написать, сообщить, что я тут, и сказать, что я приехал разобраться с состоянием лошадей.
– С состоянием лошадей? – переспросил я.
– Ну да. Здешние лошади тети Нериссы выступают не сказать чтоб блестяще. Точнее, хуже некуда.
Он снова весело улыбнулся:
– На вашем месте я не стал бы ставить на номер восьмой в четвертой скачке, если хотите умереть богатым.
– Спасибо, – сказал я. – Она мне говорила, что они показывают не очень хорошие результаты.
– Ну еще бы! Честно говоря, они не пришли бы первыми, даже если бы вы дали им десять минут форы и стреножили всех соперников.
– А вы, случайно, не знаете, в чем причина?
– Понятия не имею! – Данило пожал плечами. – Гревилл просто сам не свой из-за этого. Говорит, с ним такого отродясь не бывало.
– А это не может быть вирус какой-нибудь? – предположил я.
– Не может. Иначе бы все прочие лошади тоже заболели, не только тети Нериссы. Мы это уже сто раз обсуждали, понимаете? Гревилл только руками разводит.
– Я хотел бы с ним встретиться, – заметил я как бы между прочим.
– Ага. То есть да, конечно. Только, слушайте, чего мы тут стоим на ветру? Давайте куда-нибудь прогуляемся и выпьем по кружечке пивка или чего-нибудь такого. Сейчас у Гревилла скачка, но потом он с удовольствием с нами встретится.
– Ладно, – согласился я, и мы пошли пить пиво. Данило был прав: дул холодный южный ветер, а до весны было еще далеко.
Данило было на вид лет двадцать. Ярко-голубые глаза, светло-русые ресницы, безупречные калифорнийские зубы. У него был вид мальчишки, которого еще не затронули тяготы жизни; необязательно испорченного, но привыкшего получать от жизни слишком много.
Данило сказал, что учится в университете Беркли, изучает политологию, и ему остался год до выпуска.
– На следующее лето покончу с учебой…
– А что вы собираетесь делать потом? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Голубые глаза задорно блеснули.
– А, не знаю! Наверно, надо найти себе какое-нибудь занятие, но пока как-то ничего не придумывается…
«Ну да, – подумал я, – что-нибудь да подвернется… Хотя золотым мальчикам вроде Данило обычно подворачивается что-нибудь приличное».
Мы вместе посмотрели следующую скачку. Лошадь Гревилла пришла третьей, проиграв совсем немного.
– Вот зараза! – вздохнул Данило. – Еще бы чуть-чуть…
– Много проиграли? – сочувственно спросил я.
– Да нет, вроде не очень. Всего несколько рандов.
Курс ранда был без чего-то два за фунт стерлингов или чуть больше одного за доллар. Так что вряд ли Данило разорится.
Мы спустились с трибун и пошли к загону, где расседлывают лошадей.
– Знаете что? – сказал Данило. – Вы совсем не такой, каким я вас представлял.
– То есть? – улыбнулся я.
– Ну, понимаете… Я думал, что такой знаменитый актер, можно сказать звезда, будет, как бы это сказать, представительнее, что ли…
– В жизни звезды экрана выглядят достаточно тускло.
Данило посмотрел на меня с подозрением. Но я вовсе не шутил. Я говорил серьезно. Сам Данило бросался в глаза куда сильнее меня. Конечно, я был на пару дюймов повыше и на пару дюймов пошире в плечах, но тут дело не в росте.
Человек, обхаживавший лошадь, которая пришла третьей, тщательно осматривавший ей ноги и оглаживавший круп, был высокий, кряжистый, с недовольным выражением на лице.
– Да, это и есть Гревилл, – кивнул Данило, проследив направление моего взгляда.
Тренер бросил несколько слов женщине, про которую Данило сказал, что это владелица лошади. Насколько я мог разобрать с расстояния двадцати футов, тон тренера был резким и отнюдь не примирительным. Я знал, что, если тренер желает сохранить душевное здоровье, ему следует обрасти толстой шкурой: постоянно извиняться и оправдываться перед владельцами, чьи лошади проигрывают, невозможно. Надо дать людям понять, что лошадь может быть прекрасно ухожена и натренирована и все же найдется другая, которая окажется более резвой. Но Гревилл Аркнольд держался просто-таки по-хамски.
Вскоре лошадей увели, и толпа начала редеть. Аркнольд, поджав губы и упрямо вскинув голову, слушал то, что говорила ему владелица. Со стороны казалось, что женщина извиняется. Наконец она замолчала. Аркнольд не сказал в ответ ничего утешительного. Женщина пожала плечами, медленно развернулась и побрела прочь.
Аркнольд поднял глаза – и взгляд его упал на Данило. Он вопросительно вскинул брови. Данило чуть заметно кивнул в мою сторону – и Аркнольд переключил внимание на меня.
Медленно оценил. И только потом подошел.
Данило представил нас друг другу с таким видом, словно мы должны быть очень рады знакомству. Так сказать, взаимная привилегия.
Замечательно.
Гревилл Аркнольд мне не понравился – ни тогда, ни потом. Но со мной он был довольно любезен: улыбнулся, пожал руку, сказал, что приятно познакомиться и что миссис Кейвси прислала телеграмму, где говорилось, что я, возможно, приеду на скачки и чтобы он обо мне позаботился.
У него был характерный южноафриканский выговор. Потом я узнал, что он, как и многие южноафриканцы, одинаково хорошо владеет и английским, и африкаанс, и зулусским. Лицо Аркнольда казалось слепленным из грубых кусков мяса, а губы, наоборот, были очень тонкие. На подбородке и на шее виднелись шрамики от старых прыщей, под носом топорщились колючие рыжеватые усы. Он улыбался и говорил приветливо, но глаза у него оставались холодными.
– Ваша лошадь бежала совсем неплохо, – заметил я для поддержания разговора.
Недавний гнев тут же вспыхнул снова.
– Эта глупая баба настояла, чтобы конь выступал сегодня, хотя я хотел выставить его в субботу! В прошлую субботу у него была тяжелая скачка в Турффонтейне, ему нужно было отдохнуть еще дня три!
– Мне показалось, что она извинялась, – заметил я.
– Ja[2]. Извинялась, конечно. Да поздно. Раньше надо было думать. А жеребчик-то хороший. В субботу он бы выиграл. Глупо получилось. Вообще владельцам всегда следует делать то, что говорит тренер. Они ведь нам платят за то, что мы в лошадях разбираемся, разве не так? Вот и слушались бы специалистов!
Я неопределенно улыбнулся. Сам будучи владельцем лошади – хотя мой конь был всего лишь средненьким мерином-стиплером, – я не мог согласиться с ним насчет «всегда». Иногда, даже чаще всего. Но не всегда. Я знал по крайней мере одного победителя Большого национального, который вообще не вышел бы на старт, если бы владелец послушался тренера.
– Я вижу, в четвертой скачке участвует лошадь миссис Кейвси, – сказал я.
Решительное выражение лица сменилось хмурым.
– Ja, – сказал Аркнольд. – Наверно, она вам говорила, что ее лошади выступают не блестяще.
– Да, – кивнул я. – И что вы понятия не имеете почему.
Аркнольд покачал головой:
– Ничего не понимаю! Ухаживают за ними так же, как и за всеми прочими. Тот же корм, те же нагрузки, все то же самое. Они не больны. Я их несколько раз ветеринару показывал. Неприятно. Очень неприятно.
– Ну да, еще бы! – сочувственно кивнул я.
– А тесты на допинг! – воскликнул он. – Мы этих тестов, наверно, сотню сделали! И результат каждый раз был отрицательный.
– А как они выглядят? – поинтересовался я. – Я хочу спросить, можно ли ожидать от них хороших результатов, судя по внешнему виду?
– Сами увидите, – пожал плечами Аркнольд. – То есть я, конечно, не знаю, насколько вы разбираетесь в лошадях…
– Должно быть, неплохо, – вмешался Данило. – В конце концов, ни для кого не секрет, что его старик был конюхом.
– Вот как? – сказал Аркнольд. – Тогда вам, наверно, будет интересно посмотреть конюшни? Может, чего посоветуете насчет лошадей миссис Кейвси, кто знает.
Судя по его ироничному тону, он считал это невозможным. Одно из двух: либо он действительно не знает, что с лошадьми, либо знает, но абсолютно уверен, что я ни до чего не докопаюсь.
– Да, я бы с удовольствием побывал у вас на конюшне, – сказал я.
– Хорошо, побываете. Как насчет завтрашнего вечера? Приезжайте к вечернему обходу, в половине пятого.