– Погода нынче хорошая, – задумчиво заговорил он. – А, Восса? Гляди, какой закат…
– Хорошая, – кивнул я. – И закат хорош. Только не люблю я закаты. У меня от этих полос багровых все время чувство, будто там, на горизонте, полыхает чего-то.
Интересно, думаю, сам все-таки гауптфельдфебель разнюхал или настучал кто? У Акселя, конечно, чутье на всякую неуставщину, как у фокстерьера, но если Гуго, когда говорил, что не ходил никто, не соврал, то… то просыпается у меня насчет одной баварской рожи нехорошее подозрение.
– Есть такое, – согласился Аксель. – Слышал про Белостокскую бойню? Ну да, откуда тебе… ты ж в начале войны еще шорты за партой протирал, а я – видел. Седьмая панцердивизия в атаку там пошла. Полнокровная, по довоенному еще штату укомплектованная – двести пять машин. И попала: панцер-артиллерийская засада, огневой мешок. Тяжелые гаубицы на прямой наводке, панцеры, по башню врытые, и АБО на флангах… семь машин из той атаки вернулись, а остальные вот так же – вдоль всего горизонта, как угли, горели.
Я решил – лучше промолчать. То есть, конечно, можно было сказать, что ни в какой школе я уже не сидел, а в мастерской вовсю шуровал. Можно, а зачем?
Полез в карман, достал «Кельн».
– Будете, господин гауптфельдфебель?
– Да уж не откажусь.
Чего в гауптфельдфебеле Акселе хорошего – так это зажигалка. Французская, массивная, корпус позолоченный, хотя… чем черт не шутит, может даже и золотой. От такой даже оберст небось прикурить не постесняется. В батальоне нашем – точно знаю! – минимум пятеро спят и видят, как бы зажигалку эту схомячить. Только сдается мне, что гауптфельдфебель Аксель их самих еще по три раза переживет.
Затянулся он, облачко в мою сторону выпустил.
– С майором ты про нее уже говорил?
– Говорил.
О чем говорил, не уточняю – имеющий глаза, да увидит. Раз я вот так, не таясь, открыто мешок для нее волоку – значит, начальственного гнева не опасаюсь.
– Восса, Восса… – ласково так заговорил гауптфельдфебель Аксель. – Будь на твоем месте кто другой – отымел бы его по полной, банником от восемь-восемь на всю глубину. Но не тебя. И не потому, что ты у Кнопке в любимчиках, а потому, что дурак ты, Эрих, причем дурак честный. Ты ведь ее не для траха приволок – доброе дело тебе сделать захотелось. Так?
А ведь, думаю, и вправду – смешно, но до этого самого момента у меня и мысли подобной не было.
Попытался, чистого интереса ради, вообразить: как бы это у нас могло быть, и – ничего. Не складывается. Умом как бы понимаю, что, будь она раньше хоть пять раз княгиня-герцогиня, сейчас просто шлюшка дешевая, и, по идее, стоит мне глазом моргнуть… а не получается.
– Вот я и говорю, – не дождавшись от меня ответа, продолжил Аксель. – Дурак ты, Эрих Восса. Может, потому и гуляешь на свете этом без отметин да подпалин, что сам Господь за таким олухом с небес приглядывает. Ну а если так, – усмехнулся он, – то куда уж мне против Господа… и майора идти.
Я только сейчас заметил – сигарета у меня уж минуту как погасла. А я ее все из угла в угол гоняю, еще минуты две – и, наверное, жевать бы начал, словно конфету.
Выплюнул ее, смотрю – мы уже почти до кухни дошли. Аксель мне оскалился дружелюбно напоследок, шагнул было вбок – и тут меня как под руку толкнуло.
Не меня он пожалел… сказки это… перед ним таких вот Воссов за последние годы прошло – на хорошее кладбище. И не тяну я на мальчика, щенка наивного – та еще дворняга жилистая, и уж Аксель-то это знает.
Ее он пожалел.
– Господин гауптфельдфебель, – окликнул я его, – ну а все-таки… почему?
Замер гауптфельдфебель Аксель от этого вопроса, словно от окрика «Хальт». Потом повернулся, медленно так, посмотрел и ответил тихо, почти шепотом:
– Да потому, унтер, что дома у меня две дочурки остались… старшей как раз на днях семнадцать. Я и подумал – а вдруг ей тоже какой-нибудь Эрих Восса встретится?
Глава 3
Может, на мотоцикле оно и быстрее бы получилось, а только «кузнечик» мне больше нравится. И потом, с мотоциклом крюк бы пришлось делать до мостика, а на «кузнечике» р-раз – и напрямик, через поле. И вообще – привык я гусеницам больше доверять! Тем более что дорога знакомая – три дня назад как раз этим путем доктора нашего, господина Баруха вез, причем ночью. У мельника местного, пана Семецкого, жена рожать надумала, тот дернулся – ближайший местный врач километрах в двадцати будет, а наш лагерь – в пяти, по темноте выигрыш во времени очень даже значимый. Так что пришлось нашему батальонному эскулапу в роли акушера побыть – ничего, справился. Ну и мельник, соответственно, за сыночка Юрия, первенца, пять мешков муки в пользу батальона, а лично герру доктору – бутыль горилки, шнапса местного. Бутыль немаленькая, раза в три больше новорожденного – так что протиркой для скальпелей своих господин Барух теперь надолго обеспечен.
Влетел в деревушку – куры в стороны так и брызнули, и только затормозил, навстречу баба несется, визжит.
– Рятуйте, люди добри! Вбивають! Изю мово вбивають!
Я вообще-то по делу гнал – отыскать ротного и доложить, что пополнение обещанное вот-вот прибыть должно. Но вспомнил, что баба эта – жена трактирщика здешнего, по-местному, шинкаря, и решил сходить, поглядеть.
Завернул за забор, смотрю, а это как раз мой ротный, оберлейтенант Розенбаум, шинкаря левой рукой за рубаху держит, а правой методично так, смачно и с чувством избивает. У того уже и шнобель давно набок свернулся, юшкой полрубахи заляпано, даже на перчатку попало, а лейтенанту все мало.
Подошел я, встал рядом – не мешать, конечно, раз оберлейтенант бьет, значит, за дело. А просто посмотреть – интересно же. «Обер Мойша», он, когда не в бою, человек исключительно мирный, даже когда ремонтников материт, и то вполголоса и уважительным тоном.
Стою, смотрю. Рядом еще пара дядькив местных встала, но разнимать не торопятся, наоборот, кивают одобрительно. Потом краем глаза блеск в лопухах засек, наклонился: бутыль полупустая посреди лужицы валяется и запах от нее… лично я бы такую отраву на тараканов лить побоялся, а ну как паров нанюхаюсь да траки откину? Эге, думаю, а ведь и «Обер Мойша» и впрямь добряк. Это ж «умышленное снижение боеспособности», саботаж в чистом виде, за такое и на яблоню можно.
С минуту еще обер-лейтенант шинкаря этого несчастного метелил, потом, наконец, перчатку разжал и тот, как стоял, точнее, болтался на перчатке этой, так мешком и осел. Розенбаум его еще сапогом напоследок приложил и ко мне обернулся.
– Вот из-за таких пархатых жидов, нас, евреев, и не любят.
И такая горечь в его голосе звучала… Я откозырял, доложил, что собирался: так, мол, и так, в пятнадцать сорок намечено прибытие техники, а в шестнадцать двадцать – прилагающегося к ней личного состава. И от себя добавил, что надо бы прежде всего насчет дележки пополнения обеспокоиться, потому как технику нам все равно чужую не дадут, а вот народ приличный растащат запросто.
Оберлейтенант руку вскинул, на часы поглядел – без пары минут два было, увидел перчатку заляпанную, скривился, начал глазами по сторонам шарить, пока я ему лист лопуха не протянул.
– По разделу пополнения, – тщательно вытирая руку, начал отвечать он, – мы все уже вчера у майора решили. Первые сливки гауптман Зиберт снимет, потом мы, ну а что после нас останется – в две первые роты. Ну и внутри роты, – тут он усмехнулся, – отбирать будем по старшинству – сначала я, потом вы, взводные, а потом остальные. – И добавил: – Меня как раз техника больше волнует – что за хлам эта «группа сбора и восстановления» по полям наискала. Ты на машине, Эрих?
– На «кузнечике».
– Сойдет. А ты, – это уже шинкарю, – гнида лысая, если еще раз хоть одному солдату свою пейсаховку клопоморную толкнуть попытаешься… я твой шинок учебной целью назначу. Пошли, взводный.
Насчет техники ротный, как оказалось, зря волновался. Не знаю, как эти ребята из «восстановления» сумели, но машины, наши я имею в виду, а не для первых рот, выглядели, словно прямо с завода. Десять тяжелых панцеров на роту. Соответственно мой взвод – это целых три «смилодонта», версия «фу». Смилодонт, поясняю специально для тех, кто вроде меня раньше «в панцере», то бишь в естественных науках не силен, вымершая черт-те когда зверюга с клычищами неимоверной длины. Изображен на обложке соответствующего наставления. Черно-белый, правда, рисунок, да и печать не очень, но заценить зубки можно. Ну и опять же, даже самый тупой ремонтник спросонья не перепутает.
Говорят, после того как всякие обычные хищники, типа волков и львов лет за пять до войны закончились, – техники-то много, а поименовать все хочется красиво и грозно, – в Имперском Палеонтологическом институте целый отдел от мобилизаций прикрыли – всяческих ископаемых чудищ для названий подбирать. На страх врагам и к вящей радости личного состава, который через это дело тоже к науке приобщается.
Потому буду я кататься на «смилодонте», а прикрывать меня будут штурмовые орудия типа «трицератопс», они же, по-простому говоря, «триппер». Хорошо хоть, моего зверика в «сифилиса» не переиначили, а то вовсе получилось бы нечто непотребно-венерологическое.
Мне до сих пор на «смилодонтах» воевать не приходилось, – нас из средних сразу в «мамонты» пересадили. Но кому довелось, те хвалили. Простая, надежная машинка, с хорошей пушкой и подвижностью. Чего еще панцернику для счастья надо?
Позывной, правда, не очень… «Котенок-1» – ну не серьезно это.
А панцеры и впрямь как новенькие. Я, пока время было, их облазил, в одном только след и нашел. Дыра от попадания в МТО: ее, конечно, залатали, но след даже под краской виднеется. Интереса ради добыл линейку, замерил калибр: восемьдесят с пфеннигами. Значит, от бриттов подарочек вышел, в смысле, от союзнической поставки. У самих русских-то их любимые три дюйма, а дальше либо сто два, либо сто семь мымы, а восемьдесят – это английская 20-фунтовка, на «Колеснице» стоит и еще на чем-то. Два остальных – у одного внутри следы осколков заметны, а другой и вовсе без всяких видимых отметин. Я так прикинул – у него, скорее всего, башню целиком заменили.
Зато пополнение составом – просто швах!
Понимал я, конечно, что не фенриков из Куммерсдорфа нам пришлют. Но хотя бы австрийцев каких накопали…
Ага. Три раза. Русские – сплошняком!
Прошелся я вдоль этого строя раз, другой. Ну да, тот еще, откровенно говоря, контингент – а что делать? Другое меню тут не принесут.
Проще всего было, понятно, заряжающего выбрать. От него ни ума, ни фантазии не требуется, одна грубая сила – знай кидай. Углядел парня поздоровее, молодой, грудь колесом, в плечах косая сажень, стоит себе в строю и улыбается широко так, по-детски. Форма на нем новая, необмятая еще толком – из мобилизованных, видать, свежачок последнего улова. Подошел, ткнул его для пробы кулаком вполсилы по груди, эффект примерно как по лобовой плите садануть.
– Как звать?
– Рядовой Серко, пан кайзеровец.
Ох, чувствую, намаюсь я еще с этим ясноглазым дитем природы, пока нормальной субординации выдрессирую.
– До трех считать умеешь?
– Забижаете, пан кайзеровец. Нешто мы…
– А лево от право отличаешь?
– Ну дык…
– За моей спиной, – перебил я его, – вдоль кромки леса стоит десять панцеров. Твоя задача – добежать до них и встать прямо перед третьим слева. Понял?
– Ну… добежать, а дальше?
– Дальше, – зарычал я, – стоять и ждать. Пока новое распоряжение не воспоследует. Понял?
– А? Ну…
– Бегом!
Дальше в шеренге я еще одного занятного типа приметил. Лет тридцати, невысокий, плотный такой дядя, поверх гимнастерки кожанка накинута, но меня больше всего руки его заинтересовали. Точнее – цвет их, темный, точь-в-точь, как у наших механиков-ремонтников, которым всякая смазка, наверное, уже до самой кости въелась.
– Имя?
– Алексей Михеев.
– Панцерник?
– Танкист, – чуть заметно усмехнулся в ответ. – Приходилось. Но в основном «Джимми», разведывательная коляска от канадцев. 312-й отдельный разведывательный мотобатальон.
Голос его мне тоже понравился. Чуть с хрипотцой, спокойный, обстоятельный.
– Воевал где?
– Сначала Западный, потом Юго-Западный. Как Смута пошла – у Грищука, после – у Опанасенко. До ротного дослужился…
– А чего ж к нам решил вызваться? Понимаешь ведь, тут тебе и взвода не дадут.
– В курсе. Только, – вновь улыбнулся он, – я так прикинул, что лучше рядовым у вас, чем ротным у «синих». Для здоровья полезнее.
– Ну, это как посмотреть.
– Так и посмотреть. Снаряд в бою, он и мимо пролететь может, а вот «благополучник» куда реже мажет, особенно когда в затылок лупит.
– На наших, в смысле, – кивнул я за плечо, – кайзеровских машинах когда-нибудь ездил?
– Один раз, три часа, трофейную «черепаху» до станции перегонял.
– Стоп. «Черепаха» – это же английское чудо, А39-й, кошмарик под восемьдесят тонн с зенитной дурой?
– Не, – покачал головой русский. – Не знаю, что там бритты насобирали, а мы так ваш средний танк типа «Фороракос» назвали. Башня у него приметная.
– Как думаешь, сколько времени на освоение новой машины у тебя уйдет?
– По-разному. Смотря как с моточасами решите.
– Тоже верно. Мехводом ко мне пойдешь?
На самом деле я уже для себя все решил: скажешь «нет», все равно тебя за рычаги посажу, но спросить – спросил.
– Пойду.
– Даже мой чересчур юный вид, – улыбнулся я, – не смущает?
– Не смущает, – серьезно отозвался Михеев. – Раз уж тебе офицерские погоны навесили, не глядя на возраст, то чего мне заглядываться? Кстати, что это за погоны такие – без звезды, но с полоской поперечной? Лейтенант?
– Фельдлейтенант[14].
– Понятно.
– Что ж, – протянул я ему руку, – значит, будем под одной броней кататься. Выходи из строя и вперед. Наш панцер – третий слева. Можешь пока внутрь заглянуть, за рычаги подержаться.
Ну вот, думаю, и второй есть.
Теперь самое сложное – наводчика подобрать. А как его подберешь, если передо мной вдоль этой шеренги орлы гауптмана Зиберта из четвертой вовсю попировали, артиллеристы наши недоделанные. Нет, я не спорю, штурмовое орудие – вещь в хозяйстве небесполезная, и «триппер» с его морским калибром в этом смысле очень даже. Но в принципе, так сказать, обобщая, по сравнению с нормальным панцером, ублюдок ублюдком.
Еще пару раз вдоль строя прошелся – ни одного подходящего лица не засек. Сплошь рыла, мыслительной работой не отягощенные. Такого за прицел сажать – проще боекомплект заранее, перед боем, к свиньям выкинуть. Хоть какая-то выгода проистечет – скорость за счет облегчения, опять же, если «подарок» поймаем, детонировать нечему.
В крайнем случае можно было бы, конечно, самому сесть – те же русские живут при экипаже из четырех и ничего. Но не знаю я, как они там живут, а как подумаю, что придется в бою одновременно цели отыскивать, обнаруженные расстреливать и еще при этом взводом управлять… не-е, ребята, не для меня это.
Пошел в третий раз, и вдруг в уголок глаза словно кольнуло. Развернулся, вгляделся… ага!
С виду он такой же замухрышистый был, как и соседи его, – зольдатик в мятой, грязной гимнастерке, волосы сальные дыбом торчат, ссадина здоровенная на скуле. А вот пальчики длинные и тонкие из ряда выбивались.
– Выйти из строя!
Вышел он. Я вокруг него обошел, как мышь вокруг приманки, мозгами пошевелил…
– Ну, отойдем в сторонку!
Отвел его не прямо к панцерам, а для начала вбок. Сели на ящики, я сигареты достал, протянул – глаза у него полыхнули, но взял одну, аккуратно, а не горстью и полпачки. Дождался, пока я щелкну, и с таким наслаждением затянулся… глаза полузакрыты, пальцы треморят слегка, что даже последнему ежику понятно – давно человек без курева маялся.
Ну, мне торопиться особо не надо – подождал, пока докурит.
– Откуда ты?
– Из Фастова.
Эге… Фастов – это весело. Тамошним «санаторием» комитетовским вся Малороссия детишек пугает. Хотя нет, не пугает – таким пугом дите можно заикой оставить. Но решил уточнить.
– Из «черной ямы»?
– Да.
– Имя, фамилия?
– Иван… Ваня Севшин.
– А отчество?
Кажется, он уже начал подвох чувствовать. По крайней мере удивился заметно. Но из роли пока не вышел.
– Эта… Петром батяню звали.
– Ясно, – кивнул я. – Ну а со званием у вас, Иван Петрович, как дело обстояло?
Русский вздохнул… огляделся по сторонам, тоскливо так, словно собака побитая.
– Закурить еще раз можно?
– Можно. – И добавил, когда он задымил уже: – Только вы, Иван Петрович, сейчас этим особенно не злоупотребляйте. А то с отвычки, да еще на фоне общего истощения организма – оно вам надо? Сколько вы без табака сидели? Полгода? Больше?