«Это смерть Хьялмара Великодушного, – продолжал голос. – Сошелся в схватке со шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего Одина».
Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз, на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу. Комната была явно не из главных, может чулан, холодный и неудобный. На подстилке старуха корчилась в муках, но делала это осторожно. Шеф знал: ей недавно было сказано, что она умирает. Сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников; если были муж или сыновья, они уже умерли или оставили ее; она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть малейшее беспокойство – и лишится даже подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.
Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо, не привлекая внимания. Все они сойдут в могилу и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.
От увиденного на Шефа накатила волна безнадежности, какой он еще никогда не испытывал. А еще в происходящем было что-то странное. Эта медленная смерть может произойти в далеком будущем, подумал он в самом начале, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла случиться в прошлом, много лет назад. Но спустя миг Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?
Проснувшись как от толчка, Шеф испытал облегчение. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.
На следующее утро они почти сразу ушли с болот. Только что пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких ручьев, которые, казалось, никуда не текли; затем земля со скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой армии, по которой взад-вперед шагали путники. Шеф оглянулся на Дитмаршен – тот, как одеялом, был укрыт туманом. На солнце марево рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршенцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.
Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками на дороге. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над соседями. Здесь же сразу притихли, стушевались, боясь обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.
Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать, с навьюченными лошадьми, – соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, эти люди переговаривались на языке норманнов.
– Ишь ты, утконогие вылезли из болот. Куда они тащатся? Смотри, один высокий, – должно быть, мамашка его согрешила. Эй, болотные, вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?
Шеф улыбнулся самому громкому насмешнику и откликнулся на хорошем норманнском языке, которому научился от Торвина, а затем от Бранда и его людей.
– Что ты лопочешь, ютландец! – Он преувеличил гортанную хрипоту диалекта Рибе, на котором говорили всадники. – Ты по-норманнски говоришь или у тебя простуда? Попробуй размешать в пиве мед, тогда, может, откашляешься.
Купцы придержали коней и уставились на него.
– Ты не из Дитмаршена, – заявил один из них. – И на датчанина не похож. Откуда родом?
– Enzkr em, – твердо сказал Шеф. – Англичанин.
– Говоришь как норвежец, притом как норвежец с края света. Я слыхал такой говор, когда торговал мехами.
– Я англичанин, – повторил Шеф. – И не торгую мехами. Я иду с этими людьми на невольничий рынок в Хедебю, где они надеются продать меня. – Он вытащил на всеобщее обозрение амулет-лесенку, полностью повернул свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. – Нет смысла делать из этого тайну. В конце концов, я должен подобрать себе покупателя.
Датчане переглянулись и тронулись в путь, оставив Шефа вполне довольным. Англичанин, одноглазый и с серебряным амулетом-лесенкой на шее. Теперь достаточно, чтобы о нем услышал кто-нибудь из друзей Бранда, или из прошлогодних шкиперов, вернувшихся домой, или любой человек Пути, и тогда у Шефа будет шанс вернуться в Англию. Правда, не хотелось бы на Балтийском побережье нанять судно из Хедебю.
На него хмуро глядел Никко, заподозривший неладное.
– Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.
Шеф молча показал копьем на деревянный частокол показавшегося вдали Хедебю.
На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль торговых рядов, Шеф почувствовал, что сердце забилось учащенно. Его не покидало внутреннее спокойствие – или это было безразличие – с тех пор, как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли. И хотя Шеф знал, что намеревается сделать, когда настаивал на путешествии в Хедебю, он не мог заранее угадать, как все обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек.
Невольничий рынок был просто расчищенной площадкой на берегу, а посередине – насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На заднем плане не знающая приливов Балтика лениво лизала волнами узкую полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный пирс, к нему приставали груженные товаром широкогрудые кнорры. Вокруг рынка высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по сравнению с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но содержащийся в должном порядке и строго охраняемый. Шеф мало слышал о подвигах короля Хрорика, который правил в Хедебю и на тридцать миль к югу, до самого Датского Вала. Его казна полностью зависела от пошлин, которые он брал с купцов в порту, поэтому он пекся о свободе торговли и вершил суд скорый и суровый. Время от времени Шеф поглядывал на виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу, на которых болталось с полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам, что их права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не знал Шеф, – не сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае, утром, когда силуэты виселиц обрисовались яснее, настроение резко ухудшилось.
В этот заход на торг выставили только женщин – шесть рабынь, вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую держали за руку, а хозяин расхаживал вокруг насыпи, расхваливая достоинства товара. Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде с них стащили одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и до колен; в ярком солнечном свете белая кожа была открыта всем взорам. Толпа заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.
– Откуда они? – спросил Шеф вооруженного стражника, стоявшего возле невольничьего ряда.
Тот с любопытством оценил телосложение и осанку Шефа и фыркнул в ответ:
– Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы. Их поймали на южном берегу Балтики.
– А кто покупатели? – Шеф теперь увидел группку темнокожих людей в странных одеяниях, проталкивающихся вперед, чтобы осмотреть рабынь вблизи. Они были не в шлемах, а в тюрбанах и носили на поясах изогнутые клинки, поблескивающие дорогим металлом. Некоторые все время озирались по сторонам, будто опасаясь нападения.
– Люди из южных земель. Они молятся какому-то богу, который соперничает с христианским. Любят покупать женщин и платят золотом. В этом году им придется платить дорого.
– Почему?
Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:
– Говоришь по-норманнски, но ты вообще хоть что-нибудь знаешь? Цена на женщин подскочила, потому что испортился английский рынок. Из Англии раньше получали много хороших женщин.
Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача. Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.
– Хочет знать, все ли они девственницы?
Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:
– Альфр, я знаю, что та высокая – уже нет! Я видел, как ты ее вчера попробовал за палаткой!
Предводитель арабов оглянулся, пытаясь сердитым взором принудить зевак замолчать. Покупатели подозвали своего переводчика, столпились для совещания. Наконец назвали цену. Негодование, отказ, но новая цена не названа. Сделка состоялась – Шеф увидел блеск отсчитываемых монет и затаил дыхание: это не серебро, а золотые динары. Часть денег выплачивается распорядителю торгов и ярлу короля Хрорика, внимательно наблюдающему за происходящим. Женщин закутали и погнали прочь.
Затем был выставлен мужчина средних лет. Он выглядел странно: одет в обрывки черного рубища, вроде лысый, но на макушке пробивается черный пушок. Христианский священник, догадался Шеф, с давно не бритой тонзурой. Когда раб вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой человек, словно хотел обнять, – еще один священник, еще одна черная ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его, распорядитель стал спрашивать цену.
Мгновенный ответ последовал от ватаги высоких людей, крепких телосложением и красующихся в мехах, несмотря на весеннее солнышко. Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного и других, кого он встречал в рядах Великой армии Рагнарссонов. Шведы предлагали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и бросил наземь, чтобы подкрепить свои слова.
Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от стражников, распростер руки, страстно что-то выкрикивая.
– Что он говорит? – пробормотал стражник.
– Пытается сорвать торги, – ответил Шеф, прислушиваясь к обрывкам норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в воплях священника. – Говорит, они не имеют права покупать служителя истинного Бога.
– Они и его купят, если не заткнется, – проворчал стражник.
Действительно, шведы бросили на землю еще один мешочек серебра, обменялись какими-то фразами с распорядителем торгов и с довольными лицами направились к обоим священникам.
Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло, сменившись выражением озабоченности. Шеф, привыкший оценивать бойцов, сразу же понял почему.
Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из шведов. Но он был на диво широк в плечах. И еще он двигался со спокойной уверенностью, которая расчищала ему дорогу. На нем была утепленная кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями, вшитыми тут и там. Левая рука покоилась на навершии длинного рыцарского меча. Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом, как будто отчеканенным из металла – чисто выбритым, со здоровой кожей. И он улыбался.
Светловолосый пинками отправил кошельки к хозяевам.
– Он вам не достанется, – раздалась во внезапно наступившем молчании спокойная норманнская речь. – Ни один из них. Это слуги Христовы, и они под моей защитой. Под защитой ордена Копья, – неожиданно тихо добавил он и повел рукой вокруг.
Шеф увидел поблизости с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было больше, чем шведов. Но за событиями наблюдали добрых две сотни норманнов, тоже при оружии. Если они бросят общий клич против христиан или люди короля Хрорика решат защитить свободу торговли…
– Мы заплатим за одного из них, – сказал светловолосый примирительно. – Восемь унций. Христианские деньги так же хороши, как и языческие.
– Десять унций, – перебил цену предводитель шведов.
Распорядитель торгов вопросительно посмотрел на светловолосого.
– Двенадцать унций, – проговорил тот раздельно и выразительно. – Двенадцать унций, и я не стану спрашивать, как к вам в руки попал христианский священник и для чего христианский священник нужен этим. Двенадцать унций, и считайте, что вам повезло.
Швед потянулся к своему топору и сплюнул на землю.
– Двенадцать унций, – сказал он. – И деньги людей Одина лучше, чем деньги бритых христианских кастратов.
Шеф почувствовал, что стражник позади него дернулся, и увидел, как ярл короля Хрорика шагнул вперед. Швед, договорив, взмахнул топором, чтобы ударить. Но прежде чем кто-либо из них завершил свое движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вздох. Швед скрючился; из его туловища торчала медная рукоятка. Шеф понял, что светловолосый даже не пытался достать меч, а вместо этого выхватил из-за пояса тяжелый нож и метнул его снизу. Прежде чем эта мысль оформилась, незнакомец сделал три шага вперед и застыл, направив острие длинного меча точно под кадык работорговца.
– Мы договорились? – спросил он, бросив короткий взгляд в сторону растерянного ярла.
Продавец осторожно кивнул.
Светловолосый вернул меч в ножны.
– Просто небольшая ссора между друзьями, – пояснил он ярлу. – Торговле не мешает. Мы с товарищами будем счастливы уладить это дело где-нибудь за пределами города.
Ярл поколебался, затем тоже кивнул, не обращая внимания на крики шведов, склонившихся над телом своего предводителя.
– Плати деньги и забирай своего попа. И хватит шуметь, эй, вы там. Когда хочешь кого-то обозвать, сначала научись уворачиваться. Если недовольны, пожалуйста, можете драться. Но не здесь. Плохо для торговли. Давайте подходите, кто там следующий?
Когда христианские священники обнялись, а светловолосый вернулся к горстке ощетинившихся оружием бойцов, Шеф почувствовал, что его толкают на насыпь. На мгновение его охватила паника, как актера, забывшего свою роль. Затем, увидев суетящегося впереди Никко и встревоженного Карли позади, он вспомнил, что должен делать.
И начал медленно стаскивать грязную шерстяную рубаху.
– Что тут у нас? – спросил распорядитель торгов. – Сильный молодой мужчина, может выполнять простую кузнечную работу, продают его какие-то утконогие… Да без разницы, кто его продает.
Шеф швырнул рубаху на землю, поправил на груди серебряный амулет Рига и напряг мускулы, подражая поведению крестьянских батраков при найме. Солнце высветило на спине старые шрамы от порок, которым много лет назад подвергал его приемный отец.
– А он смирный? – выкрикнул кто-то. – Он совсем не выглядит послушным.
– Раба можно сделать послушным! – закричал Никко, стоявший рядом с распорядителем торгов.
Шеф задумчиво кивнул, подходя к ним. При этом он аккуратно расправил пальцы левой руки и сжал их в кулак, большим пальцем прикрывая вторые суставы указательного и среднего, как показывал Карли. Это должно смотреться эффектно. Не толкотня и не возня.
Выдвинув вперед левую ногу согласно наставлениям Карли, он нанес левой рукой короткий боковой удар, подкрепляя его всем весом тела и как бы стараясь бросить кулак за свое правое плечо. Левый хук пришелся не в челюсть Никко – Карли не советовал так делать начинающему, – а в правый висок. Грузный мужчина, не ожидавший удара, сразу же рухнул на колени.
Шеф схватил его за ворот, поднял на ноги и развернул лицом к толпе.
– А вот утконогий! – крикнул он по-норманнски. – Болтает много. Ни к чему не пригоден. Сколько за него дадите?
– А я думал, это он тебя продает, – раздался голос.