Она шла, она скользила в толпе, пытаясь затеряться, – чужая среди чужих. А потом поняла, почувствовала, что ее заметили, что громадная страшная рука сейчас протянется и схватит… Она побежала.
Будильник прозвенел спасительной трелью. Она обрадовалась обычно неприятному звуку, оборвавшему ночной кошмар.
Радость оказалась короткой. Начался кошмар утренний.
Очередной.
Обычный.
Она снова проснулась в совершенно незнакомом месте.
05 августа, 07:26, станция Каннельярви.
Он не собирался убивать этих двоих – но так уж оно получилось…
Человек одет во все черное – черные джинсы с черными кроссовками, черная куртка-ветровка – утро сегодня прохладное. Вокруг – местный центр досуга и развлечений. Обломки вросших в землю свай и несколько чурбаков заменяют по вечерам мебель в этом клубе по интересам. До круглосуточного магазина – полторы сотни шагов, весьма удобно. Невысокие, но густые кусты скрывают от взгляда следы культурного и не очень досуга, изобильно покрывшие траву: пустые бутылки и банки, объедки, окурки, раздавленные одноразовые стаканы, засохшую блевотину…
Теперь кусты скрывают и кое-что еще: два трупа.
Два свежих трупа.
Судя по виду – типичные завсегдатаи сего райского уголка. Но почему так рано? Гулеванили всю ночь, оставшись в вертикальном положении последними из многих? Или – разгневанные супружницы не допустили на законные брачные ложа и праздник продолжился поневоле? Стесненный в финансах праздник – иначе не пришла бы неудачная идея поправить материальное положение за счет человека в черном.
Абсолютно неудачная идея. И самая последняя.
Но он не собирался убивать этих двоих – так уж оно получилось.
Не жалел о сделанном – в его представлениях у ног лежала мразь, не заслужившая право на жизнь, – но и не собирался. Мрази вокруг слишком много, а жизнь слишком коротка.
Тревожил отнюдь не сам факт убийства. Однако все чаще происходило то, чего он не планировал – а то, что планировал, шло наперекосяк и завершалось странно. Неясным оставалось одно – изменилась ли окружающая действительность, или мозг помалу начинал неадекватно на нее реагировать?
Раньше человек в черном был уверен, что уж этот-то орган откажет ему последним. Сейчас – сомневался и тревожился.
Он покинул клуб по интересам и отправился к своей стоящей поодаль машине – поиск предстоял долгий, стоило поспешить. Человек не сделал даже малейшей попытки прибрать трупы или еще каким-либо способом скрыть следы произошедшего.
Пусть себе лежат…
Резаных, колотых, стреляных ран нет – сначала стражи закона отработают версию с естественной смертью – если таковой можно считать кончину от паленой водки или другого суррогата. А после вскрытия начнут копать в сторону междусобойных рукопашных разборок… Или вообще не будут ничего копать, кроме двух могилок. Без всяких вскрытий, с емким вердиктом: сердечная недостаточность. Реальная возможность: лето, глубинка, кто не в отпусках – с работы бегом на огороды, кому охота играть на жаре в холмсов-ватсонов из-за пары дохлых маргиналов…
Человек в черном был оптимистом.
05 августа, 07:28, Пятиозерье, ДОЛ “Варяг”.
Белая, чуть неровная поверхность – нависает, грозит рухнуть и раздавить. Снизу – что-то другое, тоже белое, обманчиво мягкое, бугрящееся. Сейчас схлопнется с тем, с верхним чем-то, – и все, конец.
Спокойно, сказала себе она.
Без паники.
Потолок. Это называется потолок. А снизу – кровать. Все в порядке…
Да, все в порядке – за исключением того, что и кровать, и потолок она видела в первый раз.
Она приподнялась, повела взглядом вокруг. Чужие и чуждые предметы неохотно докладывали о себе: стол, стул, тумбочка, шкаф. Комната. Это моя комната, подумала она с каким-то бессмысленным ожесточением. Подумала, подспудно уверенная в обратном.
Встала, подошла к зеркалу. Долго всматривалась в отражение. Лицо казалось симпатичным, но незнакомым.
– Это я, – сказала она с нажимом. Слова прозвучали гулко и странно.
Кто – ты? – ехидно поинтересовался внутренний голос. Она беспомощно отвернулась от зеркала, огляделась. Ответа не было.
Белый лист на столе. Крупные черные значки видны издалека.
Она подошла, взяла в руки. Бессмысленные закорючки долго не хотели складываться в слова. Но сложились.
Это оказался спасательный круг, брошенный ей из совсем другой жизни, совсем другим человеком, чье место она почему-то заняла…
МЕНЯ ЗОВУТ СВЕТА. СВЕТЛАНА ИГОРЕВНА ПОЛЛАК. Я РАБОТАЮ ЗДЕСЬ, В ЛАГЕРЕ “ВАРЯГ”, БИБЛИОТЕКАРЕМ.
– Меня зовут Света, – дочитав, покорно повторила она.
Очередной утренний кошмар медленно рассеивался.
05 августа, 07:43, Пятиозерье, ДОЛ “Варяг”.
Света выскользнула из своей маленькой комнаты с отдельным входом. Постояла, вдыхая утреннюю прохладу. Проверила шнуровку кроссовок, поправила гетры и побежала по плавно поднимающейся в гору дорожке – мимо площадки для лагерных линеек, к пятому и шестому корпусам и БАМу.
Пробегая рядом с безмолвным, спящим последним, самым сладким сном БАМом (так прозвали стоящее на отшибе здание для вожатых и воспитателей), Света привычно оглянулась – никого; чуть сбавила скорость, через полсотни шагов снова оглянулась, пожала плечами и продолжила бег в среднем темпе, бодро приближаясь к вершине холма…
Лишь за верхними воротами лагеря (точнее, задними – никогда не запираемыми, выводящими на слабо накатанную лесную дорогу) ее догнал знакомый дребезжащий звук. Спустя минуту появился его источник – Доктор Пробиркин верхом на старом, видавшем всевозможные виды велосипеде.
– Доброе утро! Извиняюсь за задержку – колесо спустило, накачивал, – приветствовал Свету запыхавшийся Доктор, форсированный подъем на холм дался ему нелегко.
– Привет! – коротко, чтобы не сбить дыхание, ответила Света.
Две недели назад она выдвинула – сама перед собой – очередную версию: странные приступы утреннего беспамятства происходят от недостатка движения во время рабочего дня – и постановила возобновить утренние пробежки, заброшенные в последние два-три года.
Пробиркин (по мнению Светиных подруг, тайно и безнадежно в нее влюбленный) – заявил, что опасно удаляться в одиночку далеко от лагеря – в самое безлюдное время и по самому глухому проселку. И вызвался сопровождать Свету. Но в первое же утро позорно отстал, едва преодолев треть маршрута, и был поднят на смех Ленкой Астраханцевой, узнавшей о провале его телохранительной миссии.
Фиаско и последовавшие подколки не смутили Доктора. Он часто становился объектом беззлобных шуточек, но никогда на них не обижался. Вспомнив, что живет в век высоких технологий, а не грубой физической силы, Пробиркин призвал на помощь технику. С тех пор он сопровождал Свету на ветхом, одолженном у завхоза велосипеде.
…Они молча закончили подъем.
Вид с вершины открылся замечательный: отлично виднелся песчаный шрам речного русла и два ближайших озера, – третье вдалеке пробивалось сквозь сомкнувшиеся деревья осколками кем-то разбитого зеркала.
Здания “Варяга” притаились внизу, выглядывали из-под сосен – еще безмолвные, не проснувшиеся. Ни одного человека на густой паутине соединяющих их дорожек – серых асфальтовых и коричневых грунтовых, протоптанных многими поколениями пионеров, предпочитавших по юности лет ходить прямыми и кратчайшими путями…
Дальше, километрах в трех, на берегу Большого озера виднелись длинные низкие корпуса спортивного лагеря. А еще дальше, уже плохо различимая сквозь утренний, рассеивающийся туман – база отдыха судостроительного завода.
В западном же направлении, как утверждали некоторые знатоки этих мест, у самого горизонта можно было разглядеть белую полосу прибоя на заливе. Знатоки врали, – расстояние и рельеф местности ничего подобного не позволяли, – но небо на западе точно выглядело чуть иным, словно отражало серые, неторопливо катящиеся волны.
Света и Пробиркин немного постояли, выравнивая дыхание после подъема. И побежали-покатили дальше, по лесу, который в отличие от лагеря давно проснулся и жил своей малозаметной жизнью, – она впереди, он чуть сзади, старательно объезжая камни, валяющиеся сучья и торчащие из неухоженной дороги корни…
Ретроспекция. Доктор Пробиркин.
Доктор Пробиркин отношения к медицине не имел. Впрочем, научных степеней в иных областях знания он не имел тоже.
Редкостно невезучий Пробиркин закончил технический вуз восемь лет назад, в самый разгар рыночных реформ.
В то время, не имея опыта или блата, устроиться по специальности было трудно, – уволенные инженеры выстроились длинными очередями у центров трудоустройства. Недолго думая, обладатель новенького диплома с энтузиазмом окунулся в стихию рынка – стал менеджером в небольшой частной фирме. Несколько лет усердно продавал лабораториям больниц и предприятий химическую посуду: пробирки, колбы, мензурки и другие необходимые стекляшки…
Доктор считался неплохим специалистом, когда фирма рухнула. Прохиндеи-владельцы прихватили авансы клиентов и смылись. Подчиненные остались у разбитого корыта.
С тех пор Сергей (именно так родители назвали Пробиркина) настойчиво – и пока безуспешно – искал новую сферу применения своих талантов. Этим летом поиски привели, неожиданно для него самого, на должность инструктора по плаванию ДОЛ “Варяг”, или, сокращенно, – плаврука.
Оклад был символический, но идея провести лето на всем готовом в живописном курортном месте увлекла Доктора. Хотелось отдохнуть от круговерти последних месяцев и поразмыслить на лоне природы о жизненных планах…
На традиционной вечеринке в начале сезона, когда набранные с бору по сосенке вожатые, воспитатели и кружководы знакомились и приглядывались друг к другу (впрочем, имелся и костяк персонала, хранивший традиции, – люди, постоянно, из года в год, выезжавшие на все лето в лагерь), – на той вечеринке захмелевшего Сергея одолел бес словоохотливости. Былаая работа составляла большую часть жизненного опыта плаврука и он настойчиво развлекал присутствующих рассказами на специфичные темы. Начинались истории одинаково: “А вот когда я торговал пробирками…”
Тогда, с легкой руки Леши Закревского, он и стал Доктором Пробиркиным. Впрочем, намертво прилипшая кличка звучала не обидно, и Сергей откликался на нее, как ни странно, даже с некоторой гордостью.
05 августа, 07:48, ДОЛ “Варяг”.
Склон круто поднимался от Чертова озера к ограде лагеря – и приходилось хвататься за ветки и невысокие кустики, чтобы удержать равновесие.
Степаныч выглядел рыболовом, идущим с утренней ловли – чехол с демонстративно торчащей удочкой и нелегальным содержимым закинут за спину, на зажатом в левой руке прутике трепыхаются два толстеньких, с золотисто-черной чешуей карася – подарок Чубайсу. Рыжий разбойник обычно встречал хозяина у неприметной, скрытой кустами прорехи в тронутой ржавчиной железной ограде…
Но сегодня отнюдь не кот поджидал там Степаныча.
– Ну-у-у?!! – Вадим Васильевич Горловой, начальник “Варяга”, не счел нужным поздороваться с подчиненным или хотя бы констатировать, что утро сегодня действительно доброе.
Его “Ну-у-у?!!” звучало убийственно, как речь талантливого прокурора, – хотелось оправдываться и каяться во всех прошлых, настоящих и будущих прегрешениях.
– Опять браконьерствовал? До каких пор предупреждать?! Охота когда открывается, а?
Вопрос прозвучал риторически. Горловой сам баловался охотой и прекрасно знал, что стрельба уток начинается в предпоследние выходные августа.
– Дети сюда отдыхать, между прочим, приехали. А тут пальба по утрам! Ну а если дробь шальная вдруг залетит и кого зацепит?!
Положим, это он врет, подумал Степаныч. Заряды половинные, и от лагеря далеко… Не то что дробь, звук и тот не дойдет. А как сам начлаг ближе к осени с дружками-приятелями… с карабинами, небось, на кабанов пойдут… Вот там-то точно пуля версты на три улететь может…
– Да тебя за одну только пьянку увольнять пора!
Здесь Горловой тоже передергивал, с девяти утра до пяти вечера Степаныч к бутылке не притрагивался.
– И пьешь-то в одиночку, как бирюк – что тебе там в голову пьяную взбрести может? Отберу ружье на хрен…
Начальник сделал шаг вперед, словно желая немедленно привести угрозу в исполнение. Степаныч смотрел на него неподвижным взглядом, рука перекатывала в кармане нагревшиеся медные гильзы.
Горловой сменил тему:
– А котище твой?! Детишки чуть не в истерике, когда он птичек у них на глазах жрать начинает…
Рыжая настучала, думал Степаныч, больше некому… Принес ее черт тогда, ни раньше, ни позже… (Действительно, Ленка Астраханцева вела свой отряд в столовую, когда неподалеку Чубайс отнюдь не “жрал” – тащил, гордо подняв голову, с немалым трудом добытого дрозда.)
– В общем, этот разговор – последний. Еще одна жалоба, – и увольняю.
Начальник лагеря круто развернулся и направился в сторону административного корпуса, по-хозяйски оглядывая свои владения. А подчиненный продолжал смотреть на него. В удаляющуюся спину. Между лопаток. Неподвижным, слегка прищуренным взглядом – так смотрят сквозь прорезь прицела…
Горловой шагал и сам себя убеждал, что Степаныча надо все-таки уволить. Но – не хотел признаться, что истинная причина не имеет ничего общего со всеми перечисленными минуту назад проступками.
Ружья, и зарегистрированные, и нелегальные, держали почти все сторожа в окрестных лагерях. Они же часто втихую занимались незаконной охотой – и администрация, и местный участковый смотрели на это сквозь пальцы. Да и кто согласился бы сторожить зимой опустевшие ДОЛы со штатным смехотворным пугачом – сигнальным револьверчиком?
Трезвенники среди контингента сторожей и подсобников тоже не преобладали. Даже три совмещенных ставки давали мизерную сумму. Найти желающего заняться хлопотливым делом (пусть, как Степаныч, пьющего, немого и браконьерствующего) – было трудно. А увольнять найденного просто глупо.
Но Горлового подталкивал к такому решению страх – глубинный, затаившийся на дне подсознания страх.
…Однажды поздним вечером Горловой заинтересовался слабым отблеском света из подсобки. И заглянул сквозь мутное стекло.
Вопреки опасениям (или надеждам), собравшихся на тайную вечеринку подростков-токсикоманов начлаг не обнаружил. За шатким столом, сервированным свечой, стаканом и бутылкой водки, сидел Степаныч – спина упиралась в стену, голова откинута, глаза закрыты…
Разочарованный начальник отправился дальше, когда его догнал приглушенный, тоскливый, раздирающий душу вой – из подсобки. Звуки казались чуждыми для горла человека – так может выть волчица у разоренного охотниками логова. Затем высокий, переполненный болью и тоской вой-стон сменился другим – хриплым рычанием, полным обреченной ненависти.
Горловой тогда судорожно передернулся, втянул голову в плечи и резко ускорил шаг, почти перейдя на бег.
За суетой последующих дней он почти забыл, – вернее, заставил себя забыть этот случай. Но что-то покалывало глубоко засевшей занозой при виде Степаныча, – непонятное чувство необъяснимого стыда… И – опасение. Опасение, рождавшее напряженный дискомфорт в присутствии седого и немого сторожа.
От источников дискомфорта Горловой привык избавляться.
Глава 2
05 августа, 08:12, Пятиозерье, лес.
ЧП случилось в самом начале обратного пути.
Они добрались до конечной точки маршрута – маленького родника, журчащего в срубе из осклизлых досок. Света ополоснула разгоряченное лицо. Пробиркин сделал несколько жадных глотков. Назад двинулись другой дорогой – высоким берегом озера, среди выгоревших, пожелтевших покосов.