Водителя, без сомнения, стоило бы оставить на какой-то срок в покое – дабы спокойно и результативно расспросить через день-другой. Но человек в черном не желал попусту терять даже столь короткое время.
Результатом попытки форсировать разговор стал труп с торчащим из глазной впадины инородным предметом. Нехорошо вышло. Ничем, в принципе, не виноватого экс-десантника он не хотел убивать, – но так уж оно получилось.
Впрочем, как только что выяснилось, – потеря оказалась небольшая.
Повезло.
05 августа, 09:15, ДОЛ “Варяг”
Света резко остановилась.
Впереди на дорожке, лицом к ней, находились трое: начлаг Горловой и двое незнакомых – высокий, представительный мужчина и мальчик лет двенадцати.
Именно мальчик привлек наибольшее внимание: стройная фигурка в черной футболке и белых брюках; лицо тонкого восточного типа с огромными темными глазами.
Такое лицо естественно дополняют черные кудри – но мальчик не был жгучим брюнетом. Наоборот. Его волосы останавливали и притягивали любой мимолетный взгляд. Притягивали абсолютно белым цветом, не выглядевшим мертвенной белизной альбиноса или удивительно ранней сединой, – но и классическим блондином мальчик не был. Цвет волос напоминал крыло парящей над морем чайки – и придавал странное выражение правильным чертам лица.
Света не успела приглядеться к мальчику – на дорожке разворачивалась напряженная сцена. На пути у Горлового и его спутников стоял кот Чубайс.
Даже не стоял, а медленно, буквально по миллиметру, отодвигался – хотя Свете казалось, что ни одна из напружиненных лап не переступает назад. Шерсть поднялась дыбом, спина выгнулась дугой – в низком, на границе инфразвука рычании звучала обреченная ярость последнего боя.
Начальника лагеря, похоже, единственно присутствие гостей удерживало от желания мощным пинком подкорректировать жизненную позицию наглого зверя. Горловой не любил, когда ему преграждали путь. И – не любил братьев меньших. Но пока сдерживался.
Хотя, может, и не в гостях было дело. Вид кота никак не располагал к близким с ним контактам.
Света шагнула вперед.
Взгляд ее скрестился со взглядом белоголового мальчика – и зацепился. Прилип. Ей показалось, что все вокруг замерло и застыло – и в этой долгой-долгой тишине и неподвижности она всматривается и всматривается в бездонно-черные глаза. Впервые она поняла, увидела, почувствовала, – что значит в применении к глазам слово “бездонные”… И лишь спустя долгие часы (годы! века!) смогла отвести взгляд.
На деле, конечно же, прошли доли секунды.
Света нагнулась к Чубайсу, она всегда замечательно ладила с детьми и животными.
Подхватила кота, не думая об острых когтях. Торопливо поздоровалась с Горловым и незнакомцами. Свернула и быстро пошла в сторону столярки, где в это время обычно бывал Степаныч… Она шептала в рыжее ухо что-то бессмысленно-успокаивающее и чувствовала, как медленно расслабляются под ее ладонями тугие мышцы Чубайса.
Света не видела, но белоголовый мальчик смотрел ей в спину.
Очень внимательно смотрел.
Глава 3
05 августа, 09:22, ДОЛ “Варяг”, верхние ворота.
Визитная карточка гостя извещала о его роде занятий просто: предприниматель. Понимайте, как знаете, – не то перед вами владелец овощного ларька, не то президент совета директоров крупной корпорации.
Горловой склонялся ко второму варианту. Предпринимателей-азербайджанцев он вообще-то представлял по-другому – кепка, кожаная куртка, синеющие щетиной щеки и избыток безвкусно-массивного золота. Булат Темирханович Хайдаров, августовским снегом свалившийся с утра пораньше на голову начлага, – в сложившийся образ никак не вписывался.
Живущий с тринадцати лет в Ленинграде-Петербурге, он вызывал ассоциации не с рыночными торговцами, но скорее с профессурой. Причем не с нашей, а с хорошо обеспеченной и по-настоящему культурной профессурой. С оксфордской. Или с кембриджской.
Легкий светлый костюм, сшитый идеально по фигуре, и наверняка очень, очень дорогой. Мягкая, без малейшего акцента, речь и сдержанные манеры. Из золотых украшений – только узкий ободок обручального кольца на безымянном пальце.
Они с Горловым медленно шли по лесной дороге, – за воротами лагеря. Машина предпринимателя (серебристый “сааб”) стояла рядом. Предшествующие сорок минут занял осмотр лагеря – гидом Булату Темирхановичу служил сам начальник, снисходивший до такого в редких случаях, для особо важных гостей…
– Понимаете, меня это тревожит, хотя врачи и говорят, что со здоровьем у мальчика все сейчас абсолютно в порядке, но мне почему-то кажется, что они… – Хайдаров на секунду замялся, пытаясь подобрать наиболее точное выражение. – …Не совсем понимают, с чем столкнулись в данном случае. Я и сам за последние месяцы стал крупным специалистом по поражениям электричеством – прочитал все, что можно достать на трех языках по этому вопросу. И если подобные физические изменения описаны во многих известных случаях: внезапно побелевшие волосы, шрам (или ожог) на груди странной формы… – то некоторые вещи для меня необъяснимы. Например, два месяца назад я совершенно случайно обнаружил, что Тамерлан заговорил по-азербайджански!
– В самом деле? – вяло поинтересовался Горловой.
Медицинские аспекты его не интересовали, пусть ими занимается Нина Викторовна. Начальнику не терпелось перейти к вопросам финансовым.
– Да! – Булат Темирханович, наоборот, был рад поговорить о наболевшем. – Представляете, два месяца назад застал его беседующим с приехавшими из Баку родственниками… По-азербайджански!
И, отвечая на непонимающий взгляд Горлового, пояснил:
– Дело в том, что моя жена – русская, в доме по-азербайджански не говорили давно, с тех пор, как умерла моя мать… А Тамерлану тогда было полтора года.
Рассеянно слушавший Горловой напряженно пытался определить сумму, – и боялся продешевить. Он чувствовал, что торга не будет. Или ему заплатят сразу, или этот высокий статный мужчина с седеющими висками (язык не поворачивался назвать его айзером, даже в мыслях) развернется и уедет.
– Психотерапевты объясняли мне, что от сильного шока могут вспомниться вещи, слышанные чуть ли не внутриутробно… Не знаю, не знаю…
– Почему вы выбрали именно наш лагерь? В середине сезона, когда все путевки давно распределены, несколько затруднительно… Вы понимаете… – Горловой, как опытный лоцман, повел разговор к интересующей его теме.
– Мы вообще-то… ехали к друзьям под Приозерск… У них там охотничий домик… – Хайдаров говорил с легким недоумением, словно сам удивляясь, как он очутился здесь, неподалеку от ворот “Варяга”. – Но… сыну место почему-то понравилось… сказал, что был бы рад…
Речь Булата Темирхановича потеряла недавнюю стройность и четкость. Горловой слегка удивился несуразности его рассказа. Чтобы добраться от Приозерского шоссе до лагеря, приходилось долго плутать отнюдь не живописными проселками, мимо торфоразработок. Достойные кисти художника пейзажи Пятиозерья открывалась как раз с шоссе Выборгского…
Предприниматель провел ладонью по лбу, будто стирая что-то невидимое и липкое. Спросил в другой манере, конкретно и жестко:
– Полторы тысячи долларов вас устроят?
Сумма оказалась большая, даже чересчур, но Горловой был почему-то уверен, что с нежданного гостя можно запросить дороже. И начальник пустился в объяснения, какие затраты несет он лично, стараясь обеспечить всем необходимым подрастающее поколение…
– Две тысячи. – Собеседник уже не спрашивал Горлового, просто ставил перед фактом.
Это превышало все мыслимые пределы – на порядок. И Горловой отмел странности и несуразности в рассказе Хайдарова. Предпочел не заметить. Не обратить внимания.
Хотя только что бес подозрительности вопил в его душе во весь голос: да как же так?! да где такое видано?! Случайно ехали мимо, мальчику понравился ландшафт, – и нате вам, любящий отец тут же пристраивает чадо отдыхать в это самое приглянувшееся место?! Сразу, с лету, ничего не разузнав толком?!
Но сейчас бес подозрительности умолк – очевидно, занятый пересчетом долларов в рубли по курсу.
– Устроят, – сказал Горловой, уверенный, что при любом раскладе хорошо наживется.
Начальник ДОЛ “Варяг” сильно ошибся.
И – продешевил.
05 августа, 09:23, ДОЛ “Варяг”, столярка.
– Доброе утро, Николай Степанович!
Увидев Свету, Степаныч обрадовано улыбнулся. Это было редкое зрелище – улыбка на его лице, обычно нахмуренном, с глубокими морщинами на загорелой коже.
Света осторожно опустила кота на землю рядом с верстаком.
– Вот, получайте. Сошелся с Горловым на узкой тропинке и не хотел уступать дорогу.
Степаныч удивленно посмотрел на рыжего разбойника. Сделал приглашающий жест в сторону чурбаков, служивших стульями.
– Извините, Николай Степанович, побегу. Планерка у начальника, а мне надо еще в библиотеку заскочить.
И она исчезла из засыпанной стружками столярки.
Степаныч снова улыбнулся, – уже ей вслед. Ему казалось, что его младшая дочь выросла бы похожей на Свету. Выросла бы… Если бы успела с матерью и сестрой уехать восемь лет назад… Уехать с последней благополучно прорвавшейся из Цхинвала колонной беженцев.
А Света, уходя, вспомнила недавнюю сцену на дорожке и вдруг поняла: боевая стойка кота была направлена никак не на Горлового. Начальник лагеря стоял чуть-чуть, но в стороне. Объектом густо замешанной на страхе ярости Чубайса стал мальчик с волосами белыми, как крыло чайки.
05 августа, 09:28, ДОЛ “Варяг”, библиотека.
“СЕГОДНЯ БИБЛИОТЕКА ОТКРО…” – Светин фломастер выписывал ровные крупные буквы, когда рыжим вихрем ворвалась незнакомая женщина.
– Светик! Приветик!! – радостно пропела она, ловко перегибаясь через библиотечную стойку и чмокая Свету в щеку.
Та сморщилась, как от зубной боли. Опять… Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять: это – Ленка. Ленка Астраханцева. Давнишняя подруга…
Ленка не поняла значения странной паузы, но что-то заметила.
– Чего грустишь? – И, не дожидаясь ответа, Астраханцева затараторила дальше: – Ты знаешь, Масик приехала, сегодня утром, пока ты с Пробиркиным… хе-хе… бегала.
Кто такая Масик, вспоминать не пришлось. Воспоминания полностью вернулись. На какое-то время…
Света спросила:
– Масик? Она же вроде где-то в Сибири?
Света с Масиком были знакомы между собой поверхностно, как и многие другие бесчисленные подруги Астраханцевой.
– Да ну, опять все та же история… – Ленка вздохнула, искренне опечалившись (впрочем, ненадолго). – Вроде старалась: косметики едва-едва, никаких мини; ну и за компьютером, как бог, да еще два языка в придачу… И директор нормальным казался… здесь, в Питере… А приехали в Красноярск – такой же козел, как и прочие… Короче, ночью ничего не добился, а утром услал с каким-то поручением; вернулась в гостиницу – номер сдан, ни шефа, ни вещей, ни билетов, ни денег…
– Как же она выбралась? – Света представляла материальное положение семьи Масика, перевода на билет той ждать не приходилось.
– Да некогда выспрашивать мне было, оглоедов своих на завтрак вела… Ты приходи вечером, надо успокоить Масика, а то совсем никакая приехала… Кстати, Клайд сегодня заскочит, он новый альбом сочинил, один, без “Пном-Пеня”, споет…
– Ну-у, – задумчиво протянула Света, в отличие от Ленки она от общения с Клайдом в восторг не приходила; и, чтобы сменить тему, спросила:
– А что за срочное собрание у Горлового?
– Это насчет бумаги из УО. – Астраханцева, как всегда, узнавала все раньше всех. – Получил наш Вадим Васильевич вчера циркуляр насчет усиления военно-патриотического воспитания. Пятнадцать лет не вспоминали, однако… Предписано растить героических солдат для любимого президента: наглядная агитация, встречи с ветеранами… А гвоздь программы – возрождение “Зарницы”. Короче, мальчишки будут бегать по лесу с деревянными автоматами под командой Закревского и Доктора; а мы… а мы засядем шить чепчики, чтобы было что кидать в воздух при встрече героев…
Прозвучала наверняка цитата, очень знакомая, хоть и слегка искаженная… Но откуда? Не вспомнить… И Света решила (далеко не в первый раз) все-таки проконсультироваться с врачом.
Ни одного из предыдущих решений в жизнь она не воплотила.
Ретроспекция. Астраханцева.
Давно, в конце восьмого класса, Ленка Астраханцева глянула в зеркало и с редкой самокритичностью поняла, что красивой ей не стать никогда.
Высокий лоб был слишком узким; непропорционально расширяющееся книзу лицо дисгармонировало с маленьким ртом и подбородком – тоже узким; длинноватый, отнюдь не классической формы нос чересчур приближался к верхней губе, по любым меркам излишне тонкой; веки – тяжелые, словно набухшие изнутри – придавали взгляду мрачное выражение… Словом, победы на конкурсах красоты Ленку никак не ожидали.
И даже волосы красивого золотисто-рыжего оттенка росли редко, вынуждая подолгу возиться с расческой и лаком перед любым выходом из дома. А фигура… на фигуру она давно уже перестала обращать внимание, решив, что выигранные жестокой диетой граммы никак не окупают перенесенных страданий…
Сделанное открытие у Ленки особых моральных терзаний не вызвало и комплекса неполноценности не развило. Отметив сей безрадостный факт, Астраханцева постановила пойти другим путем: она решила стать умной . И не просто умной. Желательно – еще и талантливой.
Задача оказалась непростой, тем более что наследственность не предрасполагала: мать – простая учительница, тонущая в беспросветном болоте тетрадок, диктантов и сочинений; отец – добрый, мягкий, всегда и всем готовый помочь пролетарий – но медленно спивающийся.
Ленка с младшей группы детского сада отличалась редкой целеустремленностью и умением добиваться своего. Она запоем читала – книги исключительно умные , детективы и фантастика были исключены по определению; она ворвалась в околобогемную тусовку, настойчиво заводя знакомства с непризнанными поэтами и рок-музыкантами (порой доводилось пообщаться и с настоящими ). Она мелькала среди кухонных философов, запросто жонглирующих Юнгом и Хайдигером – и научилась у них гладкословно оперировать звучными красивыми терминами.
Выбранный путь требовал высшего образования – и она пошла в педагогический по языку и литературе, абсолютно не разбираясь в точных науках и обоснованно побаиваясь поступления в университет, на гуманитарные факультеты…
В итоге цель оказалась достигнута – среди своих многочисленных знакомых Ленка слыла интеллектуальной особой, способной рассуждать о Кафке и Борхесе, и дочитавшей известного любителя наркотических полетов во сне и наяву Кастанеду аж до пятого, а то и до шестого тома…
Что удивительно – вся эта суета не помешала ей рано выйти замуж и родить дочку. Впрочем, муж спустя три года куда-то задевался, оставив на память о себе лишь фамилию, ныне носимую Ленкой. О наличии же дочери (в основном проводившей время с бабушкой) иные Ленкины друзья-приятели и не догадывались.
Знакомство с людьми по-настоящему талантливыми у Ленки почему-то не затягивалось. Например, она никому не показывала автограф известного поэта (действительно поэта, а не попавшего в струю рифмоплета). Это было прощальное двустишие, посвященное ей, Астраханцевой:
Так хочется прослыть интеллигентной…
Но хромосомы выдают, мешают гены…
Не бог весть какая поэзия, – маэстро, сочиняя сей шедевр, был, сказать по правде, уже изрядно пьян. Но Ленка листок с неровными строчками, датой и подписью не выбрасывала – чем черт не шутит, вдруг когда-нибудь – после смерти – произведут из известных в гении и начнут продавать на аукционах всякую ерунду: кресло, продавленное гениальным задом; навевавшие вдохновение домашние тапочки; и такие вот, спьяну щедро рассеянные по многочисленным знакомым мятые бумажки…