Стивен Кинг идет в кино (сборник) - Кинг Стивен 6 стр.


Что же касается Майка Энслина, то ему, можно сказать, еще повезло. И он это знает. Он мог бы обгореть куда сильнее. Если бы не мистер Диаборн и его ведерко со льдом, ему пришлось бы пройти через двадцать, а то и тридцать операций по пересадке кожи, вместо четырех. На левой стороне шеи пока остались рубцы, но доктора из Бостонского ожогового института заверили Майка, что со временем они сами по себе побелеют. Он также знает, что именно ожоги, при всей своей болезненности, при том, что заживали многие недели и месяцы, спасли ему жизнь. Если бы не спички с надписью «ЗАКРОЙТЕ КОРОБОК ПЕРЕД ТЕМ, КАК ЧИРКАТЬ СПИЧКОЙ» на этикетке под изображением отеля «Дельфин», он был умер в номере 1408, и конец бы его ждал жуткий. Нет, врач зафиксировал бы инсульт или инфаркт, но в действительности смерть ему выпала бы гораздо более страшная.

Куда как более страшная.

Ему также повезло, что он опубликовал три книги о призраках до того, как сдуру вломился туда, где действительно обитало что-то непознанное… он знает и об этом. Сэм Фаррелл, возможно, не верит, что Майк как писатель кончился, но это не так и важно. Майк знает, и достаточно. Он не может написать почтовую открытку, не почувствовав, как его прошибает холодный пот, а желудок болезненно сжимается. Иногда одного взгляда на ручку (или на магнитофон) хватает, чтобы в голове мелькнула мысль: «Картины скособочились. Я пытался их выровнять». Он не знает, что это означает. Он не может вспомнить картины или что-то еще из интерьера номера 1408, и рад. Это счастье. С давлением в эти дни у него не очень (врач сказал ему, что после заживления ожогов у пациентов часто повышается давление, и назначил медикаментозное лечение), зрение тоже подводит (офтальмолог прописал капли), побаливает спина, увеличилась простата… но с этим можно жить. Майк знает, что он – не первый, который вышел из номера 1408, в действительности не покинув его, Олин пытался ему это сказать, но все не так уж и плохо. По крайней мере он не помнит. Иногда ему снятся кошмары, довольно часто (фактически каждую ночь, каждую гребаную ночь), но он редко помнит их, когда просыпается. Остается лишь ощущение, что все углы закруглялись, оплывали, как закруглились, оплыли от жара углы мини-диктофона. Сейчас он живет на Лонг-Айленде и, если погода хорошая, подолгу гуляет вдоль берега. На одной из таких прогулок ему удалось внятно сформулировать впечатления, оставшиеся от короткого (семьдесят минут) пребывания в номере 1408. «В ней не было ничего человеческого, – срывающимся голосом поведал он набегающим волнам. – Призраки… они хоть когда-то были людьми. А эта тварь в стене… эта тварь…»

Со временем его состояние улучшится, он, во всяком случае, на это надеется. Время затянет туманом случившееся, как уберет красноту со шрамов на его шее. А пока он спит, не выключая света в спальне, чтобы сразу понять, где находится, когда проснется от кошмара. Он убрал из дома все телефоны, потому что где-то в подсознании засел страх, боязнь, сняв трубку, услышать гудящий, хриплый, нечеловеческий голос: «Это девять! Девять! Мы убили всех твоих друзей! Все твои друзья уже мертвы!»

А когда ясным вечером солнце скатывается к горизонту, он закрывает все жалюзи и шторы. Сидит в темноте, пока часы не подсказывают ему, что день полностью сдал вахту ночи, светлой полоски не осталось даже там, где земля встречается с небом.

Его глаза не выносят закатного света.

Желтого, переходящего в оранжевый, как свет в австралийской пустыне.

«Мясорубка»

Когда мы с братом Дэвидом были маленькие, наша мать работала на гладильном прессе в прачечной «Стратфорд лондри» в Стратфорде, штат Коннектикут. Она нам говорила, что есть такая машина, которую работники называют «мясорубка», и она опасна. Я тогда еще думал: «С таким названием – как ей не быть опасной?»

Мама урабатывалась до смерти – и там, и в других прачечных с минимальной зарплатой, – чтобы ее мальчики могли закончить колледж. И первую работу после колледжа я нашел… в прачечной,!В основном я занимался простынями из мотелей – суровая специальность, друзья мои! – но «мясорубку» мне приходилось видеть каждый день: конец; где осуществлялась подача белья, был всего в тридцати футах от моей большой автоматической стиралки. Она и вправду была опасной. Подтверждением тому был один из мастеров, Гарри Кросс, у которого вместо рук были крючья. Как-то в субботу во время Второй мировой войны он в нее свалился, как раз когда она работала. Так ему и достались крючья, которые он иногда держал под кранами умывальника в туалете (левый крюк под ГОРЯЧАЯ, правый под ХОЛОДНАЯ), а потом неожиданно прикладывал к спине какой-нибудь работающей на «мясорубке» девчонки. Сейчас такое называется «сексуальным домогательством», а Гарри это называл «подурачиться». Я не принимал ничью сторону; только все ломал голову, как он себе утром галстук завязывает (иногда меня интересовали и другие процессы, но не будем углубляться).

Учитывая мою привычку воображать себе худшее, можно не удивляться, что я представил себе «мясорубку»-вампира. Может быть, неудивительно и то, что получившийся рассказ стал фильмом. Тоуб Хупер, который его снимал, в каком-то роде гений – «Техасская резня бензопилой» не оставляет в этом сомнений. Но когда гения заносит не туда – спасайся, кто может. Киноверсия «Мясорубки» энергична и красочна, но все-таки это каша, по которой пробирается Роберт (Фредди Крюгер) Инглунд, преследуя цели, которые мне неясны даже и сейчас. Кажется, он был одноглазый и хромой, но тут я могу ошибиться.

Видеоряд фильма сюрреалистичный, декорации – сногсшибательные, но где-то в процессе (быть может, из-за огромного количества пара, выпускаемого механической звездой фильма) сама история затерялась. Невероятно жаль, потому что со «Жребием Салема» в его первом мини-сериальном воплощении Хупер сотворил чудо. Когда люди говорят о моих персонажах или сценах, напугавших их с экрана, они обычно вспоминают клоуна Пеннивайза, потом Кэти Бейтс в роли Энни Уилкс, а потом – парящих за окном вампиров из «Жребия».

Таких нестираемых образов в «Мясорубке» нет, но я все равно считаю ее лучшим рассказом из всех вами читанных, в которых гладильная машина так выглаживает сюжет. Ха-ха.

Давилка

Офицер полиции Хантон добрался до фабрики-прачечной как раз в тот момент, когда от нее отъезжала машина «Скорой» – медленно, без воя сирены и мигалок. Дурной знак. Внутри, в конторе, толпились люди, многие плакали. В самой же прачечной не было ни души, а в самом дальнем конце помещения все еще работали огромные автоматические стиральные машины. Хантону это очень не понравилось. Толпа должна быть на месте происшествия, а не в офисе. Так уж повелось – животное под названием «человек» испытывало врожденное стремление любоваться останками. Стало быть, дела очень плохи. И Хантон почувствовал, как защемило у него в животе; так случалось всегда, когда инцидент бывал серьезным. Очень серьезным. И даже четырнадцать лет службы, связанной с уборкой человеческих останков с мостовых и улиц, а также с тротуаров возле очень высоких зданий, не смогли отучить желудок Хантона от этой скверной привычки. Точно в нем гнездился какой-то маленький дьяволенок.

Мужчина в белой рубашке увидел Хантона и нерешительно двинулся ему навстречу. Бык, а не парень, с головой, глубоко ушедшей в плечи, с носом и щеками, покрытыми мелкой сетью полопавшихся сосудов – то ли от высокого кровяного давления, то ли от слишком частого общения с бутылкой. Он попытался сформулировать какую-то мысль, но обе попытки оказались неудачными, и Хантон, перебив его, спросил:

– Вы владелец? Мистер Гартли?

– Нет… Нет, я Стэннер, прораб. Господи, это же просто…

Хантон достал блокнот.

– Пожалуйста, покажите, где это произошло. И расскажите, как именно.

Казалось, Стэннер побледнел еще больше – красноватые пятна на носу и щеках стали ярче и походили теперь на родимые.

– А я… э-э… должен?

Хантон приподнял брови.

– Боюсь, что да. Мне звонили и сказали, что все очень серьезно.

– Серьезно… – Похоже, Стэннер старался справиться с приступом тошноты – кадык так и заходил вверх и вниз, словно игрушечная обезьянка на палочке. – Погибла миссис Фраули. Господи, какой ужас! И Билла Гартли, как назло, не было…

– А как именно это случилось?

– Пойдемте… покажу, – сказал Стэннер.

И повел Хантона вдоль ряда ручных прессов, аппарата для складывания рубашек, а потом остановился возле стиральной машины. И поднес дрожащую руку ко лбу.

– Дальше сами, офицер. Я не могу… снова смотреть на это. У меня от этого… Просто не могу, и все. Вы уж извините.

Хантон прошел вперед, испытывая легкое чувство презрения к этому человеку. Содержат какую-то фабричку с жалким изношенным оборудованием, увиливают от налогов, пропускают горячий пар по всем этим трубам, работают с вредными химическими веществами без должной защиты, и в результате, рано или поздно, несчастный случай. Кто-нибудь ранен. Или умирает. А они, видите ли, не могут на это смотреть. Не могут…

И тут Хантон увидел.

Машина все еще работала. Никто так и не потрудился выключить ее. При ближайшем рассмотрении она оказалась ему знакома: полуавтомат для сушки и глаженья белья фирмы «Хадли-Уотсон», модель номер шесть. Вот такое длинное и нескладное название. Люди, работающие в этом пару и сырости, придумали ей лучшее имя: «Мясорубка»…

Секунду-другую Хантон смотрел на все это точно завороженный, затем с ним случилось то, чего еще не случалось на протяжении четырнадцати лет безупречной службы в полиции, – он поднес трясущуюся руку ко рту, и его вырвало.


– Ты почему почти ничего не ел? – спросил Джексон.

Женщины ушли в дом, гремели там тарелками и болтали с детьми, а Джон Хантон и Марк Джексон остались сидеть в саду, в шезлонгах, возле дымящегося ароматного барбекю. Хантон улыбнулся краешками губ. Он не съел ни крошки.

– День выдался тяжелый, – ответил он. – Хуже еще не бывало.

– Автокатастрофа?

– Нет. Несчастный случай на производстве.

– Много крови?

Хантон ответил не сразу. Лицо его исказила страдальческая гримаса. Он достал пиво из стоявшего рядом дорожного холодильника, открыл бутылку и, не отрываясь, выпил половину.

– Полагаю, у вас в колледже профессура не слишком знакома с фабриками-прачечными?

Джексон хмыкнул:

– Отчего же, лично я очень даже знаком. Как-то студентом ишачил все лето, подрабатывая в прачечной.

– Тогда тебе должна быть известна машина под названием «полуавтомат для скоростного глаженья и сушки»?

Джексон кивнул:

– Конечно. Через нее прогоняют мокрое белье, в основном простыни и скатерти. Большая, длинная такая машина.

– Совершенно верно, – сказал Хантон. – И вот в нее угодила женщина по имени Адель Фраули. В прачечной под названием «Блю риббон»[6]. Ее туда затянуло.

Джексон побелел.

– Но… этого просто не могло случиться, Джонни. Технически невозможно. Там имеется предохранительное устройство, рычаг безопасности. Если женщина, подающая белье на сушку, вдруг нечаянно сунет туда руку, оно тут же срабатывает и выключает машину. По крайней мере так было на моей памяти.

– На этот счет и закон существует, – кивнул Хантон. – И тем не менее несчастье произошло.

Хантон устало закрыл глаза, и в темноте перед его мысленным взором снова возникла скоростная сушилка «Хадли-Уотсон», модель номер шесть. Длинная, прямоугольной формы коробка размером тридцать на шесть футов. С того конца, где осуществляется подача белья, непрерывной лентой ползет полотно, над ним, под небольшим углом, предохранительный рычаг. Полотняная лента конвейера с размещенными на нем сырыми и измятыми простынями приводится в движение шестнадцатью огромными вращающимися цилиндрами, которые и составляют основу машины. Сначала белье проходит над восемью цилиндрами сверху, потом – под восемью снизу, сжимаясь между ними, точно тоненький ломтик ветчины между двумя кусочками разогретого хлеба. Температура пара в цилиндрах может достигать 300 градусов по Фаренгейту – это максимум. Давление на ткань, разложенную на ленте конвейера, составляет около 200 фунтов на каждый квадратный фут белья – таким образом оно не только сушится, но и разглаживается до самой последней мелкой складочки.

И вот неким непонятным образом туда затянуло миссис Фраули. Стальные детали, а также цилиндры с асбестовым покрытием были красными, точно свежеокрашенный амбар, а пар, поднимавшийся от машины, тошнотворно попахивал кровью. Обрывки белой блузки и синих джинсов миссис Фраули, даже клочки бюстгальтера и трусиков выбросило из машины на дальнем ее конце, футах в тридцати; более крупные клочья ткани, забрызганные кровью, были с чудовищной аккуратностью разглажены и сложены автоматом. Но даже это еще не самое худшее…

– Машина пыталась сложить и разгладить все, – глухо произнес Хантон, чувствуя во рту горьковатый привкус. – Но ведь человек… это тебе не простынка, Марк. И то, что осталось от нее…. – Подобно Стэннеру, незадачливому прорабу, он никак не мог закончить фразы. – Короче, ее выносили оттуда в корзине… – тихо добавил он.

Джексон присвистнул:

– Ну и кому теперь намылят шею? Хозяину прачечной или государственной инспекционной службе?

– Пока не знаю, – ответил Хантон. Чудовищная картина все еще стояла перед глазами. Машина-«мясорубка», постукивая, шипя и посвистывая, гнала себе ленту конвейера, с бортов, выкрашенных зеленой краской, стекали потоки крови, и еще этот запах, жуткий запах пригорелой плоти… – Все зависит от того, кто дал добро на этот долбаный рычаг безопасности, а также от конкретных обстоятельств происшествия.

– Ну а если виноват управляющий, выпутаться они смогут, ты как считаешь?

Хантон мрачно усмехнулся:

– Женщина умерла, Марк. Если Гартли и Стэннер экономили на технике безопасности, на текущем ремонте и поддержании этой гладилки в нормальном состоянии, им светит тюрьма. И не важно, кто из их дружков сидит в городском совете. Все равно не поможет.

– А ты считаешь, они экономили?

Хантон вспомнил помещение «Блю риббон» – плохо освещенное, с мокрыми и скользкими полами, старым изношенным оборудованием.

– Полагаю, что да, – тихо ответил он.

Они поднялись и направились к дому.

– Держи меня в курсе дела, Джонни, – сказал Джексон. – Все же любопытно, как будут дальше развиваться события.


Но Хантон заблуждался относительно машины-«мясорубки». Ей, фигурально выражаясь, удалось выйти сухой из воды.

Гладилку-полуавтомат осматривали шесть независимых государственных экспертов, деталь за деталью. И все они сошлись во мнении, что механизм абсолютно исправен. Предварительное следствие вынесло вердикт: смерть в результате несчастного случая.

После слушаний совершенно потрясенный Хантон припер, что называется, к стенке одного из инспекторов, Роджера Мартина. Этот Мартин был та еще штучка. Словно высокий бокал, воды в котором не больше, чем в низеньком, – слишком уж толстое двойное дно. Хантон задавал ему вопросы, а он поигрывал шариковой ручкой.

– Ничего? С этой машиной абсолютно все нормально?

– Абсолютно, – ответил Мартин. – Ну, естественно, вся загвоздка, вся суть, так сказать, дела сводилась к рычагу безопасности. Его проверили самым тщательным образом, и выяснилось, что он находится в прекрасном рабочем состоянии. Вы же сами слышали свидетельские показания миссис Джиллиан. Должно быть, миссис Фраули слишком далеко засунула руку. Правда, этого никто не видел, все были заняты работой. Она закричала. Ладонь уже исчезла из виду, через секунду машина затянула всю руку до плеча. Женщина пыталась высвободить ее, вместо того чтобы просто отключить машину. Дело ясное, паника. Правда, одна из работниц, миссис Кин, утверждает, что пыталась выключить, но, очевидно, от волнения перепутала кнопки и было уже слишком поздно…

Назад Дальше