– Ах вот как… – профессор кивнул. – Скажите, вы не знаете людей, которым нужны пылесосы? Десять процентов скидки и выплата в рассрочку? Или патефоны?
Удивление Керна длилось недолго. Профессор был крупным авторитетом в области раковых заболеваний.
– Нет, к сожалению, не знаю, – сказал он с сочувствием. Ему было хорошо известно, каково торговать пылесосами и патефонами.
– Так я и думал, – профессор смотрел на него отсутствующим взглядом. – Простите, пожалуйста, – сказал он немного погодя, словно обращаясь к кому-то другому, и пошел дальше.
Им подали перловый суп с говядиной. Керн быстро съел свою порцию и посмотрел на скрипача. Тот сидел неподвижно, положив руки на стол. Он не прикоснулся к супу.
– Почему вы не едите? – удивился Керн.
– Не могу.
– Вы больны?
Лампы без абажуров струили резкий свет, и вытянутое лицо скрипача казалось совсем желтым.
– Нет, я здоров.
– Надо бы вам поесть, – сказал Керн.
Скрипач не ответил. Он закурил сигарету и сделал несколько торопливых, жадных затяжек. Потом отодвинул тарелку.
– Так жить невозможно! – вырвалось у него наконец.
Керн участливо посмотрел на него.
– У вас нет паспорта? – спросил он.
– Нет, паспорт у меня есть, но… – Скрипач нервным движением загасил окурок. – Но ведь так жить невозможно! Вот так, без всего! Без какой бы то ни было почвы под ногами!
– Бог мой! – сказал Керн. – Ведь у вас все-таки есть паспорт, есть скрипка…
Скрипач поднял глаза.
– Дело совсем не в этом! – раздраженно ответил он. – Неужели вы не понимаете?
– Понимаю.
Керн почувствовал огромное разочарование. Так чудесно играть может только совсем особенный человек, подумал он. Человек, у которого есть чему поучиться. И вот передо мной сидит ожесточенный мужчина, и пусть он на добрых пятнадцать лет старше меня, – все равно – я вижу в нем только капризного ребенка. Что ж, первая стадия эмиграции. Еще утихомирится.
– Вы правда не будете есть суп? – спросил он.
– Нет, не буду.
– Тогда отдайте его мне. Я еще голоден.
Скрипач пододвинул ему тарелку. Керн начал медленно есть. Каждая ложка таила в себе силу, столь необходимую, чтобы бороться и противостоять беде. Он не хотел лишиться ни одной крупицы этой силы. Окончив есть, он поднялся.
– Спасибо за суп, хотя мне было бы приятнее, если бы вы сами съели его.
Скрипач поднял глаза. Керн увидел лицо, изборожденное морщинами.
– Моего состояния вам, пожалуй, еще не понять, – заявил скрипач.
– Понять его легче, чем вы думаете, – возразил Керн. – Вы просто несчастливы, больше ничего.
– Больше ничего?
– Нет. Вначале все думают, будто в этом заключено что-то особенное. Поживете еще немного в эмиграции и поймете: несчастье – самая повседневная вещь на свете.
Керн вышел. К своему удивлению, на противоположном тротуаре он заметил профессора, расхаживающего взад и вперед. Керн хорошо помнил, как профессор, комментируя во время лекции какое-нибудь новое сложное открытие в области терапии рака, неизменно закладывал руки за спину и, слегка подавшись вперед, разгуливал перед кафедрой. Но теперь его мысли были, по-видимому, заняты только пылесосами и патефонами.
Керн колебался. Никогда он не решился бы ни с того ни с сего заговорить с профессором. Но теперь, после беседы со скрипачом, он подошел к нему.
– Господин профессор, – сказал он. – Извините, что осмеливаюсь обеспокоить вас. Раньше я не поверил бы, что смогу дать вам совет. Но сейчас мне хотелось бы это сделать.
Профессор остановился.
– Охотно выслушаю вас, – рассеянно ответил он. – Весьма охотно. Я благодарен за всякий совет. Постойте, как же это вас звали?
– Керн. Людвиг Керн.
– Благодарен за любой совет, господин Керн. Просто чрезвычайно благодарен, уверяю вас!
– Вряд ли это можно назвать советом. Просто у меня есть некоторый опыт. Вы хотите продавать пылесосы и патефоны. Бросьте это! Только время теряете. Сотни эмигрантов пытаются делать то же. Это так же бессмысленно, как искать людей, желающих страховать свою жизнь.
– Этим-то я как раз и хотел заняться вскоре, – с живостью перебил его профессор. – Кто-то сказал мне, что заниматься страхованием не так уж трудно и что тут можно кое-что заработать.
– И он предложил вам определенный процент за каждый страховой договор, не так ли?
– Разумеется. И даже хороший процент.
– И больше ничего? Никакой компенсации издержек, никакого твердого жалованья?
– Нет.
– То же самое могу вам предложить и я. Все это ровно ничего не значит. Скажите, господин профессор, вам уже удалось продать хоть один пылесос? Хоть один патефон?
Профессор беспомощно посмотрел на него.
– Нет, – сказал он с какой-то болезненной пристыженностью, – но надеюсь, в ближайшем будущем…
– Оставьте это, – прервал его Керн. – Вот вам мой совет. Раздобудьте немного шнурков для ботинок. Или несколько банок гуталина. Или десяток-другой пачек английских булавок. Мелочи, которые могут понадобиться каждому. Ими и торгуйте. Много на этом, конечно, не заработаете. Но время от времени кое-что удается продать. Сотни эмигрантов занимаются этим. Английскую булавку легче продать, чем пылесос.
Профессор задумчиво посмотрел на него.
– Об этом я как-то не подумал.
Керн смущенно улыбнулся.
– Охотно верю. Но теперь подумайте. Так будет лучше. Уверяю вас. Раньше и я хотел продавать пылесосы.
– Возможно, вы правы. – Профессор протянул ему руку. – Благодарю вас. Вы очень любезны… – добавил он тихо, и голос его звучал заискивающе, словно у ученика, плохо выучившего урок.
Керн прикусил губу.
– Я не пропустил ни одной вашей лекции… – сказал он.
– Да, да, – профессор сделал неопределенный жест. – Благодарю вас, господин… господин…
– Керн. Но это не важно.
– Нет, это важно, господин Керн. Извините, пожалуйста. В последнее время я стал несколько забывчив. Еще раз большое спасибо. Я попытаюсь последовать вашему совету, господин Керн.
Отель «Бристоль» размещался в небольшом ветхом здании, арендуемом Организацией помощи беженцам. Керну отвели койку в комнате, где жили еще два эмигранта. После обеда он почувствовал сильную усталость и лег спать. Оба других постояльца отсутствовали. Он и не слышал, когда они пришли.
Ночью он проснулся от крика и мгновенно соскочил с постели. Не успев ни о чем подумать, схватил чемодан и одежду, распахнул дверь и побежал по коридору.
Здесь все было тихо. Добежав до лестничной площадки, Керн остановился, поставил чемодан и прислушался. Потом прижал кулаки к лицу. Где он? Что произошло? Где полиция?
Постепенно все вспомнил, посмотрел на свои босые ноги и, почувствовав облегчение, улыбнулся. Ведь он в Праге, в отеле «Бристоль», ему разрешено жить в городе целых две недели. Зачем же так пугаться? Вероятно, ему что-то приснилось. Он вернулся. Это не должно повторяться, подумал он. Только мне и не хватало, чтобы нервы расшалились. Тогда конец всему.
Он открыл дверь в темную комнату и ощупью добрался до кровати. Она стояла справа у стены. Тихо поставив чемодан, он повесил одежду на спинку. Потом нащупал одеяло и уже собрался было лечь, как вдруг рука его наткнулась на что-то мягкое, теплое, дышащее. В ту же секунду он резко выпрямился.
– Кто это? – послышался заспанный голос девушки.
Керн затаил дыхание. Он перепутал комнаты.
– Здесь есть кто-нибудь? – снова спросил голос.
Керн боялся шелохнуться и чувствовал, как покрывается холодной испариной.
Через некоторое время он услышал дыхание. Девушка повернулась на постели. Он подождал еще две-три минуты. Все было тихо. В темноте слышалось глубокое ровное дыхание. Керн бесшумно поднял чемодан и выбрался в коридор.
Теперь в коридоре, у двери комнаты Керна стоял мужчина в нижней рубахе. Он видел, как Керн вышел из соседнего номера, и разглядывал его сквозь очки. Керн окончательно смешался и не стал ничего объяснять. Не сказав ни слова, он прошел через открытую дверь мимо мужчины. Тот даже не посторонился. Керн положил свои вещи и улегся, предварительно ощупав рукой одеяло. Под ним никто не лежал.
Мужчина постоял еще с минуту в дверях. В тусклом свете коридора поблескивали его очки. Затем он вошел и громко захлопнул дверь.
В то же мгновение снова раздались крики. Теперь Керн понял все.
– Не бейте! Не бейте! Ради Христа, не бейте меня! Пожалуйста, прошу вас! О!..
Крик перешел в какой-то отчаянный хрип и внезапно смолк. Керн привстал.
– В чем дело? – спросил он в темноту.
Щелкнул выключатель и стало светло. Мужчина в очках подошел к третьей кровати. На ней лежал человек с блуждающим взглядом. Он был весь в поту и кряхтел. Мужчина взял стакан, налил в него воды и поднес к губам соседа.
– Выпейте. Вам что-то приснилось. Здесь вы в полной безопасности.
Человек жадно выпил воду. Резко двигался кадык на тощей шее. Затем он обессиленно откинулся на подушку, глубоко вздохнул и закрыл глаза.
– В чем дело? – снова спросил Керн.
Мужчина в очках подошел к его кровати.
– Вы спрашиваете, в чем дело? Просто человеку сон приснился. Этакий громкий сон. Три недели назад его выпустили из концентрационного лагеря. Нервы. Понимаете?
– Понимаю, – сказал Керн.
– Вы живете здесь? – спросил мужчина в Керн утвердительно кивнул.
– Видимо, и я немного нервничаю. Когда он закричал в первый раз, я выбежал в коридор. Думал – полицейская облава. А потом перепутал комнаты.
– Ах вот что…
– Извините меня, пожалуйста, – сказал третий мужчина. – Теперь я уже не засну. Простите меня.
– Ерунда какая! – Человек в очках подошел к своей кровати. – Вы ничуть не мешаете нам. Мало ли кому что приснится? Разве не так, молодой человек?
– Конечно! Мне это совсем не помешало, – подтвердил Керн.
Щелкнул выключатель. Стало опять темно. Керн вытянулся. Он долго не мог уснуть. Как все было странно в соседней комнате. Нежная девичья грудь под тонкой простыней. Он все еще ощущал ее… Словно его ладонь изменилась от этого прикосновения.
Потом он услышал, как человек, кричавший во сне, встал и уселся у окна. Его склоненная голова выделялась черным пятном на фоне забрезжившего мутного рассвета – словно какой-то мрачный памятник рабу. Некоторое время Керн смотрел на него. Потом его одолел сон.
Йозеф Штайнер без труда перешел границу в обратном направлении. Он хорошо знал ее и, как старый солдат, привык к ночному патрулированию. В войну он командовал ротой и еще в 1915 году был награжден орденом Железного креста за проведение опасного поиска, из которого вернулся с пленным.
Через час он был вне опасности и направился на станцию. В вагоне было немного пассажиров. Проводник удивленно взглянул на него.
– Уже обратно?
– Один билет до Вены, – ответил Штайнер.
– Быстро это у вас получилось, – сказал проводник.
Штайнер равнодушно посмотрел на него.
– Мне это знакомо, – продолжил проводник. – Каждый день доставляют несколько человек к границе. Поневоле запоминаешь. Прямо наказание какое-то. Ведь вы ехали в этом же вагоне. Что – уже позабыли?
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Проводник рассмеялся.
– Прекрасно понимаете. Пройдите на заднюю площадку. Придет контролер – спрыгнете. Впрочем, так поздно контроля, наверно, не будет. Так что сэкономите на билете.
– Хорошо.
Штайнер поднялся и прошел назад. Ветер обдувал его, и он смотрел на проносившиеся мимо огоньки маленьких деревушек. В них жили виноделы. Он дышал полной грудью и испытывал опьянение, сильнее которого не бывает, – опьянение свободой. Он чувствовал, как кровь разливается по жилам, чувствовал теплую силу мускулов. Он жил. Его не поймали. Он жил, он сумел улизнуть.
– Возьми сигарету, брат, – сказал он проводнику, пришедшему на площадку.
– Давай. Только сейчас мне нельзя курить. Служба.
– А мне закурить можно?
– Можно. – Проводник добродушно улыбнулся. – В этом твое преимущество передо мной.
– Да, – согласился Штайнер, втягивая в легкие терпкий дым. – В этом мое преимущество.
Он пошел в пансион, где его задержала полиция. Хозяйка еще сидела в конторе. Увидев Штайнера, она вздрогнула.
– Здесь вы жить не можете, – быстро проговорила она.
– Могу. – Штайнер снял рюкзак.
– Господин Штайнер, это невозможно! Того и гляди нагрянет полиция. Тогда они вообще закроют мой пансион!
– Луизочка, – спокойно ответил Штайнер, – лучшее укрытие на войне – воронка от только что разорвавшегося снаряда. Почти никогда еще не бывало, чтобы в нее сразу же попал второй снаряд. Поэтому в данный момент ваше заведение – одно из безопаснейших мест во всей Вене!
Хозяйка в отчаянии схватилась за свою белокурую голову.
– Вы погубите меня! – воскликнула она.
– Как это прекрасно! Давно уже я мечтаю погубить кого-нибудь! До чего же вы романтическая натура, Луизочка! – Штайнер огляделся. – Есть у вас еще немного кофе? И рюмка водки?
– Кофе? И водку?
– Да, Луизочка! Я знал, что вы меня поймете. Такая хорошая женщина! А бутылка со сливовицей еще стоит в шкафчике?
Хозяйка беспомощно поглядела на него.
– Конечно, стоит.
– Вот это мне как раз и нужно! – Штайнер достал бутылку и две рюмки. – Вы выпьете со мной?
– Я?
– Да, вы! А то кто же еще?
– Нет, не выпью!
– Выпейте, Луизочка! Сделайте одолжение. Пить одному – это как-то бессердечно. Вот… – Он наполнил рюмку и подал ей.
Поколебавшись, хозяйка взяла рюмку.
– Ладно, Бог с вами! Но вы здесь не будете жить, правда?
– Только несколько дней, – успокоил ее Штайнер. – Не больше чем несколько дней. Вы приносите мне счастье. Я кое-что задумал. – Он улыбнулся. – А теперь давайте кофе, Луизочка!
– Кофе? Нет у меня здесь кофе.
– Есть, деточка. Вон стоит на полке. Держу пари, что он хорош.
Раздосадованная хозяйка рассмеялась.
– Ведь вот вы какой, ей-богу! Между прочим, меня зовут не Луиза. Меня зовут Тереза.
– Тереза! Не имя, а мечта!
Хозяйка принесла ему кофе.
– Тут остались вещи старого Зелигмана, – сказала она, показывая на чемодан. – Что мне с ними теперь делать?
– Это тот самый еврей с седой бородой?
Хозяйка кивнула.
– Он умер. Так мне сказали. Больше ничего о нем не знаю…
– Достаточно знать о человеке хотя бы это. А где его дети?
– Понятия не имею! Не могу же я думать еще и о них!
– Это верно.
Штайнер подтянул к себе чемодан и открыл его. Оттуда выпало несколько пестрых мотков ниток. В чемодане лежал тщательно упакованный сверток со шнурками. Затем костюм, пара ботинок, книга на древнееврейском языке, немного белья, несколько картонок с роговыми пуговицами, кожаный мешочек с монетами в один шиллинг, ремни для молитвы и белый талес[7], завернутый в шелковую бумагу.
– Не так уж много набралось после целой жизни, правда, Тереза? – сказал Штайнер.
– У иных и того меньше.
– Тоже верно. – Штайнер тщательно осмотрел древнееврейскую книгу и нашел записку, спрятанную в обложке. Он ее осторожно извлек и развернул. На листке был записан адрес.
– Понятно! Как-нибудь наведаюсь туда. – Штайнер встал. – Спасибо вам, Тереза, за кофе и сливовицу. Сегодня я вернусь поздно. Лучше всего поселите меня на первом этаже, в комнате, выходящей окном во двор. Тогда в случае чего я смогу быстро удрать.
Хозяйка хотела было что-то возразить, но Штайнер поднял руку.
– Нет-нет, Тереза! Если к моему приходу дверь не будет открыта, я приведу сюда всю венскую полицию. Но я уверен – дверь будет открыта! Сам Бог велел давать приют обездоленным. За это вам обеспечена тысяча лет величайшего блаженства в раю. Рюкзак я оставлю здесь.
Он ушел, понимая всю бесцельность продолжения разговора. Но он хорошо знал, как сильно действуют на психику человека буржуазного склада чужие вещи, оставленные в его доме. Рюкзак был, несомненно, лучшим квартирьером. Любые, пусть даже самые красноречивые уговоры возымели бы куда меньшее действие. Преодолеть сопротивление хозяйки можно было лишь одним способом – как бы незримо присутствуя у нее.
Штайнер явился в кафе «Шперлер», где надеялся встретить Черникова – русского, с которым сидел в тюрьме. Они условились ждать здесь друг друга в первый и второй день после освобождения Штайнера, в первом часу ночи. Русские эмигранты уже пятнадцать лет жили без подданства. В этом они были опытнее немцев. Черников обещал Штайнеру узнать, можно ли в Вене раздобыть фальшивые документы.