– Меня назвали в газете еврейским холуем! Человеком, позорящим свою расу? Это полный крах, ты понимаешь?
– Да, Герберт.
– Надо же мне как-нибудь выпутаться. Вся моя карьера поставлена на карту. Это напечатано в газете, которую все читают. Понимаешь?
– Да, Герберт. Мое имя тоже напечатано в газете.
– Совсем другое дело! Тебе-то что? Ведь ты все равно уже не можешь учиться в университете.
– Ты прав, Герберт.
– Значит, конец, да? Мы расстались, и между нами все кончено.
– Все. А теперь прощай.
Она повернулась и пошла.
– Погоди… Рут… Послушай… минутку!..
Она остановилась. Герберт подошел к ней. В темноте его лицо было совсем близко, и она слышала его порывистое дыхание.
– Послушай, – сказал он. – Куда ты сейчас пойдешь?
– Домой.
– Тебе же не к спеху… – Его дыхание участилось. – Мы, конечно, договорились обо всем, правда? Так тому и быть! Но ты ведь могла бы… мы могли бы… как раз сегодня вечером у меня никого нет дома, понимаешь?.. Нас никто не увидит… – Он схватил ее за руку. – Зачем нам расставаться именно так… я хочу сказать, так официально… Ведь можно бы еще разок…
– Уйди, – сказала она. – Немедленно уйди!
– Да будь же умницей, Рут. – Он обнял ее.
Рут с минуту всматривалась в красивое лицо, которое любила, которому бездумно доверилась. Затем размахнулась и дала Биллингу пощечину.
– Уйди! – закричала она и слезы брызнули у нее из глаз. – Уйди!
Он пошатнулся и сделал шаг назад.
– Что?! Бить?! Бить меня! И это ты, грязная жидовская свинья, смеешь бить меня?
Он хотел было броситься на нее.
– Уйди! – крикнула она истошным голосом.
Он испуганно оглянулся.
– Заткнись! – прошипел он. – Еще небось хочешь натравить на меня людей? Это доставило бы тебе удовольствие! Как же! Я уйду! Да, да, уйду! Слава Богу, что я избавился от тебя!
«Quand lamour meurt»[8], – пел на экране томный женский голос, плывя сквозь шум и дым марокканского кафе. Рут провела рукой по лбу.
Рядом с этим все остальное казалось незначительным. Страхи и тревоги родственников, у которых она жила. Дядя настаивал на скорейшем отъезде, чтобы избежать ареста… Потом пришла анонимка: ей сообщили, что если через три дня она не исчезнет, то ей остригут волосы и как осквернительницу арийской расы повезут на телеге через весь город с позорными надписями на спине и груди… Потом прощание с могилой матери… Дождливое утро у памятника павшим воинам; кто-то стер имя ее отца, убитого во Фландрии в 1916 году. Отец был еврей… Наконец поспешное, одинокое бегство через границу в Прагу… Она захватила с собой несколько драгоценностей, оставшихся от матери…
На экране снова зазвучали флейты и барабаны. Заглушая их, раздался марш Иностранного легиона – отрывистые, возбуждающие звуки горна, взлетающие над ротами воинов без роду и племени, плетущихся по пустыне.
Керн наклонился к Рут.
– Вам это нравится?
– Да…
Он достал из кармана небольшой флакон и подал ей.
– Одеколон, – сказал он шепотом. – Здесь очень жарко. Может быть, это освежит вас.
– Спасибо.
Рут вылила несколько капель на ладонь. Керн не заметил, как на глазах ее внезапно выступили слезы.
– Спасибо, – повторила она.
Штайнер пришел снова в кафе «Алебарда». Он сунул кельнеру пятишиллинговую бумажку и заказал кофе.
– Позвонить? – спросил кельнер.
Штайнер кивнул. В последнее время он с переменным успехом играл несколько раз в других кафе. Теперь у него накопилось около пятисот шиллингов.
Кельнер положил перед ним пачку газет и ушел. Развернув газету, Штайнер принялся было читать, но вскоре отложил ее в сторону; международные события мало интересовали его. Человеку, плывущему под водой, важно одно – вновь вынырнуть на поверхность. А раскраска рыб была ему безразлична.
Кельнер принес кофе и стакан воды.
– Эти господа придут через час.
Он задержался у столика.
– Хорошая погода сегодня, правда? – сказал он немного погодя.
Штайнер кивнул и принялся разглядывать рекламу на стене. Плакат призывал всех пить солодовое пиво и тем самым добиваться долголетия.
Шаркающей походкой кельнер удалился за стойку. Через некоторое время он принес на подносе второй стакан воды.
– Принесите-ка мне лучше вишневой водки, – попросил Штайнер.
– Извольте! Сейчас же принесу!
– Принесите и себе. Выпьем вдвоем.
Кельнер поклонился.
– Благодарю вас, сударь! Сразу видать – вы сочувствуете нашему брату. А это бывает так редко!
– При чем тут сочувствие! – возразил Штайнер.
Просто мне скучно, вот и все.
– Я знавал людей, которым приходили в голову вещи похуже, ежели их одолевала скука, – заметил кельнер.
Он выпил свою рюмку и принялся почесывать кадык.
– Послушайте, сударь, – доверительно сказал он.
Я знаю, что вас интересует, и, если позволите, дам вам совет. Рекомендую взять мертвого австрийца. Есть, правда, и мертвые румыны, они даже чуть подешевле, но кто же знает румынский язык?
Штайнер пристально посмотрел на него.
Кельнер перестал чесать кадык и начал растирать себе затылок. При этом он скреб ногой по полу, точно собака.
– Лучше всего, конечно, американец или англичанин, – задумчиво продолжал он. – Но у нас, в Австрии, американцы умирают крайне редко. А если это и случается, то в результате автомобильной катастрофы. Попробуй тут взять его паспорт!
– Мне кажется, немецкий паспорт лучше австрийского, – сказал Штайнер. – Его труднее проверить.
– Это верно. Но тогда вам не дадут разрешение работать. Получите вид на жительство и все. А с паспортом умершего австрийца в Австрии вы сможете работать, где только пожелаете.
– Пока не попадусь.
– Да, разумеется! Но кто же попадается в Австрии? Разве лишь тот, кого случайно примут за другого…
Штайнер невольно рассмеялся.
– Иной раз могут принять и за другого. Все-таки это опасно.
– Ну, знаете ли, сударь! – воскликнул кельнер. – Говорят, ковырять в носу тоже опасно.
– Да, но за это не полагаются каторжные работы.
Кельнер осторожно помассировал свой нос, но не стал ковырять в нем.
– Ведь я желаю вам добра, – сказал он. – Насмотрелся я этих дел вдоволь. Знаю, что к чему. Мертвый австриец – это все-таки самое реальное.
Оба торговца паспортами пришли к десяти часам. Один из них, юркий человечек с птичьими глазками, завел разговор. Второй, грузный и расплывшийся, присутствовал при сем и молчал.
Первый достал немецкий паспорт.
– Мы навели справки у своих деловых партнеров. Вы можете получить этот паспорт оформленным на вас. Описание личных данных стирается, вместо них проставляются ваши. Конечно, кроме места рождения. Придется вам согласиться на город Аугсбург, – он указан на печатях. Но это обойдется вам на двести шиллингов дороже. Прецизионная работа, сами понимаете.
– Таких денег у меня нет, – сказал Штайнер. – Да мне и не важно, чтобы в паспорте было мое имя.
– Тогда берите его в таком виде. Заменим только фотографию. Краешек печати на фотографии сделаем бесплатно.
– Все это ни к чему. Я хочу работать. А с таким паспортом ничего не получится.
Птичьеглазый пожал плечами.
– Тогда остается только австрийский паспорт. С ним вы сможете работать.
– А если поступит запрос в полицейский участок, выдавший этот паспорт?
– Да кто же станет запрашивать? Лишь бы вы ничего не натворили.
– Триста шиллингов, – сказал Штайнер.
Птичьеглазый изумленно отпрянул.
– У нас твердые цены, – заявил он обиженным тоном. – Пятьсот и ни на грош меньше.
Штайнер молчал.
– За немецкий мы бы еще могли что-нибудь уступить. Немецкие паспорта встречаются чаще. Но австрийский паспорт – редкая вещь. Да и зачем, собственно, австрийцу паспорт? На родине он ему не нужен. За границу мы почти не ездим. Особенно при таких валютных ограничениях! Пятьсот шиллингов – это все равно что даром отдать.
– Триста пятьдесят.
Собеседник Штайнера начал горячиться.
– Да я же сам заплатил триста пятьдесят скорбящей семье покойного! Вы и не представляете себе, каких мне это стоило трудов! А накладные расходы! Люди очень дорожат подобными реликвиями, и они обходятся недешево! Только засыпали свежую могилку, а ты тут как тут, дескать, подавай документ! Приходится выкладывать на стол полновесную монету! Только наличные осушают слезы и умеряют скорбь! Ладно, четыреста пятьдесят, хоть это и против наших интересов. Просто вы нам симпатичны.
Сошлись на четырехстах. Штайнер достал из кармана фотографию – днем он снялся в автомате за один шиллинг. Взяв ее, они ушли. Через час принесли паспорт. Штайнер расплатился и спрятал его.
– Желаю счастья! – сказал птичьеглазый. – И вот еще что: когда срок годности паспорта истечет, мы сможем его продлить. Смоем дату и напишем другую. Очень просто. Единственная трудность – визы. Чем позже они вам понадобятся, тем лучше. Тем чаще можно будет продлевать…
– А почему бы не сделать это уже сейчас? – спросил Штайнер. Птичьеглазый отрицательно покачал головой.
– Так вам спокойнее. У вас на руках настоящий паспорт. Вы могли его найти. Замена фотографии не такое большое преступление, как подделка официальных записей. У вас еще целый год впереди, а за год многое может случиться.
– Будем надеяться на лучшее.
– И ни слова никому, не так ли? Это в наших общих интересах. Разве что порекомендуете нас солидному человеку. Как нас разыскать, вы знаете. А теперь спокойной ночи!
– Спокойной ночи!
– «Strzec miecze»[9], – произнес молчальник.
– Он не говорит по-немецки, – ухмыльнулся пер вый, перехватив удивленный взгляд Штайнера.
– Но зато как подделывает печати! Какая рука! Какая подлинность! Серьезный специалист!
Штайнер пошел на вокзал и сдал рюкзак на хранение. Накануне он выехал из пансиона. Ночь провел на скамье в парке. Утром сбрил усы в вокзальном туалете, а затем сфотографировался. Он испытывал какое-то яростное удовлетворение: теперь он рабочий! Иоганн Губер из Граца.
По дороге он остановился у телефонной будки. Надо было уладить одно дельце, относившееся ко времени, когда он еще был Штайнером. Войдя в будку, он принялся листать книгу абонентов.
– Леопольд Шефер, – бормотал он. – Траутенаугассе, 27.
Это имя врезалось ему в память.
Найдя нужный номер, он позвонил. В трубке послышался женский голос.
– Унтер-офицер Шефер дома? – спросил он.
– Да, сейчас я его позову.
– Не нужно, – быстро проговорил Штайнер. – С вами говорят из дирекции на Элизабетпроменаде. В двенадцать часов будет облава. Шеферу явиться сюда без четверти двенадцать. Вы поняли меня?
– Да. Без четверти двенадцать.
– Хорошо. – Штайнер повесил трубку.
Траутенаугассе – узкая, тихая улочка с неприглядными домами, где обитают мелкие буржуа. Штайнер внимательно осмотрел дом под номером 27, и, хотя этот дом ничем не отличался от остальных, ему он показался особенно омерзительным. Затем отошел немного назад и притаился.
Выйдя из парадного, Шефер торопливо и важно застучал башмаками по тротуару. Штайнер двинулся ему навстречу с таким расчетом, чтобы они встретились в темном месте. Здесь он задел его резким рывком плеча.
Шефер покачнулся.
– Вы что, нализались? – заорал он. – Разве вы не видите, что перед вами официальное лицо при исполнении…
– Нет, – возразил Штайнер. – Вижу только жалкого выблядка! Выблядка, понимаешь?
На мгновение Шефер онемел.
– Послушайте, – тихо сказал он. – Вы, видать, сумасшедший! Это вам так не пройдет! А ну-ка живо пошли в участок!
Он попытался достать револьвер. Штайнер ударил его ногой по руке, молниеносно подскочил на шаг вперед и сделал то, что всего оскорбительнее для мужчины: плоской ладонью наотмашь ударил Шефера по лицу, сначала справа, потом слева.
Полицейский захрипел и бросился на него. Штайнер увернулся и, развернувшись, ударил Шефера левым свингом в нос, из которого сразу пошла кровь.
– Выблядок! – глухо выдавил он из себя. – Жалкий засранец! Падаль трусливая!
Коротким прямым ударом он рассек ему губу, почувствовав под кулаком хруст зубов. Шефер едва удержался на ногах и вдруг завопил высоким бабьим голосом:
– На помощь!
– Заткнись! – буркнул Штайнер, навесив ему резкий правый хук, и тут же четким ударом левой двинул его прямо в солнечное сплетение. Шефер что-то проквакал и, точно столб, рухнул на тротуар.
В нескольких окнах зажегся свет.
– Что там еще? – громко спросил кто-то.
– Ничего, – ответил Штайнер из темноты. – Просто пьяный!
– Черт бы их побрал, всех этих забулдыг! – злобно произнес тот же голос. – Отведите его в полицию!
– Именно туда он и должен попасть!
– Только сначала набейте ему как следует пьяную харю!
Окно захлопнулось. Штайнер усмехнулся и исчез за ближайшим углом. Он был уверен, что в темноте Шефер не узнал его измененное лицо. Он прошел несколько кварталов и очутился в оживленном районе. Здесь он замедлил шаг.
Все получилось великолепно и все-таки противно до тошноты, подумал он. Тоже мне, отомстил! Жалкая, смехотворная месть! Но все же она хоть как-то уравновешивает годы нескончаемого бегства и унижений! Что ж, какой случай подвернется, тем и пользуешься! Он остановился под фонарем и достал свой паспорт. Иоганн Губер! Рабочий! Ты умер и гниешь где-то в земле города Граца, но твой паспорт как бы жив, и власти признают его.
Я, Йозеф Штайнер, жив; но в глазах властей без паспорта я мертв. Он рассмеялся. Считай, мы поменялись с тобой, Иоганн Губер! Ты отдал мне свою «документированную жизнь», а себе взял мою смерть, не подтвержденную документом! Уж коли живые не помогают нам, пусть это делают мертвые!
VI
Придя в воскресенье вечером в отель. Керн застал в своей комнате крайне встревоженного Марилла.
– Наконец хоть кто-то пришел! – воскликнул он. – Чертова лавочка! Именно сегодня здесь не найти ни одной сволочи! Все разбежались! У всех дела! Даже у хозяина, будь он проклят!
– А в чем дело? – спросил Керн.
– Не знаете ли вы адрес какой-нибудь акушерки? Или врача… Врача-гинеколога, например…
– Не знаю.
– Ну конечно, нет! – Сощурившись, Марилл посмотрел на него в упор. – Послушайте, Керн, ведь вы как будто разумный человек. Пойдемте-ка со мной. Кто-то должен побыть около этой женщины. Тогда я пойду и разыщу акушерку. Сможете?
– Что?
– Следить, чтобы она поменьше двигалась! Говорить с ней, вообще – делать что-нибудь!
Он потащил за собой Керна, так и не понявшего, что произошло. Они прошли по коридору и спустились на нижний этаж. Марилл открыл дверь небольшой комнаты, где не было почти ничего, кроме кровати, на которой лежала стонущая женщина.
– Седьмой месяц! Преждевременные роды или что-то в этом духе. Успокойте ее, если сумеете! А я побегу за врачом. – Он вышел, не дав Керну опомниться.
Женщина продолжала стонать. Керн приблизился к ней на цыпочках.
– Вам что-нибудь нужно?
Стоны не прекращались. Ее волосы блекло-золотистого оттенка слиплись от пота. На сером лице выделялись неестественно темные крупные веснушки. Глаза закатились. Сквозь полуприкрытые веки едва виднелись зрачки. Больная оскалила плотно сжатые зубы. В полумраке они светились яркой белизной.
– Вам что-нибудь нужно? – повторил Керн.
Он огляделся. На спинке стула висел легкий дешевый пыльник. У кровати валялась пара стоптанных туфель. Женщина лежала одетой, видимо, упала на постель неожиданно. На столике стояла бутылка с водой, а около умывальника – чемодан.
Женщина стонала и металась. Керн не знал, что предпринять. Он вспомнил наказ Марилла, вспомнил то немногое, что усвоил за год обучения на медицинском факультете, и попытался удержать ее за плечи. С тем же успехом он мог бы удержать змею. Больная то и дело высвобождалась и как бы ускользала. Внезапно, резко вскинув руки, она изо всех сил вцепилась в него пальцами.
Керн стоял, словно прикованный. Он не поверил бы, что в ней таится такая огромная сила. Голова ее, словно посаженная на винт, медленно вращалась. Она страшно стонала, дыхание ее будто вырывалось откуда-то из-под земли…
Вдруг ее тело дернулось, одеяло сдвинулось и Керн увидел черно-красное пятно, широко расползавшееся по простыне. Он попытался высвободить руки, но женщина держала его железной хваткой. Он не мог оторвать глаз от пятна, разросшегося в широкую полосу. Полоса дошла до края простыни, и от падающих капель на полу образовалась черная лужица.