Такова трагедия пылкой рыбьей любви!
А законы промысла справедливы – рыбу можно ловить, дозволено отбирать у нее икру. Нельзя лишь препятствовать нересту, грешно пресекать акт рыбьей любви, преступно лишать лосося завершения священного цикла природы. Но камчатская рыба, входя в устья рек, сразу же попадала в плотные сети флотилий лейтенанта Ямагато – японцы бессовестно нарушали законы лова.
Они нарушали и границы русского государства! В самый разгар лососиного нереста в Авачинскую бухту наконец-то вошла с океана канонерская лодка «Маньчжур»…
* * *
Город сразу наполнило воркование гитар, по мосткам заходили матросы-клешники (тоже стенкой, как и лососи), а навстречу им, пыля юбками, павами выступали сердечные зазнобы, душеньки и лапушки. Господи, да на что им сдались эти матросы? Глаза бы их, бестий, никогда не видели! И что в них хорошего находят? Матросам тоже глубоко безразличны камчатские красотки – гордые, разве они унизят свое моряцкое достоинство вниманием к иному полу? Кажется, что в непримиримой вражде сошлись два различных мира, которым никогда не ужиться вместе. Но это только внешнее впечатление. Не стоит делать поспешных выводов, а лучше подождем, пока стемнеет…
На осыпанный теплым дождем Петропавловск щедро пролилась забубенная матросская лирика:
«Ишь какие мастера соблазнять!..» Чопорно и равнодушно проколыхались мимо матросов колокола юбок, а черные ленты с чеканной славянской вязью «Маньчжуръ», трепеща на ветру, обвивали крепкие шеи матросов…. Огорченно вздрогнули гитары:
Под этот аккомпанемент Соломин увиделся с командиром «Маньчжура». Кавторанг Кроун выслушал его и сказал:
– Даже не просите! Я не имею инструкций заходить в Охотское море, у канонерки определенные задачи: побывать в Анадыре, исполнить поручение в Номе на Аляске, затем – рейд до кромки полярных льдов Берингова пролива. Поймите, что «Маньчжур» связан маршрутами лишь к востоку от Камчатки, и я ведь еще до Владивостока предупреждал вас об этом…
В уютном салоне, похожем на будуар великосветской дамы, Соломин сидел на диване, обтянутом золотистым штофом, над его головою мягко посвечивали блеклые матовые абажуры. Извне в салон проникали звонки сигнальной вахты, всхлипывания придонных насосов, тяжкие вздохи усердных воздуходувок. Здесь царстововала жестокая правда военных порядков, правда путиловской брони и обуховских калибров, в пособничестве которых так нуждалась обездоленная Камчатка…
Вестовой матрос, крепкий зубастый парень, внес на подносе кофе и бутылку душистого арманьяка. Отдельно на тарелочке лежал нарезанный сыр, янтарно нежилась прозрачная японская хурма.
– Не хотите ли пообедать? – предложил Кроун с радушием хозяина. – Это не затруднит: одно нажатие кнопки, и…
– Спасибо. Но от рюмочки не откажусь.
Кавторанг разлил по рюмкам тепловатый коньяк.
– Здесь, на Камчатке, – сказал он, – все богатства на сотню лет вперед разворованы и распроданы оптом и в розницу. Когда-нибудь потомство еще предъявит суровейший счет нашим великороссийским разгильдяям, которые знать не хотят, что тут творится…
Порывшись в столе, кавторанг показал Соломину кусочек чего-то зеленоватого, даже неприятного на вид.
– Как вы думаете, что это такое?
– Трудно догадаться.
– Золото.
Рядом он положил нечто, похожее на окатыш гальки.
– Тоже самородок?
– Нет. Олово.
– Откуда это у вас?
– Я любопытный и, когда схожу с корабля на берег, внимательно смотрю себе под ноги…
Соломин вернул разговор в прежнее русло:
– Положение у нас создается аховое! Перегораживая реки, японцы не дают лососю подняться в верховья рек, от этого население внутри полуострова не сможет обеспечить себя запасами рыбы на зиму. Камчатку ожидает голод… В первую очередь погибнут, конечно, собаки. Камчатка лишится связи и основного транспорта, ибо без собак мы здесь – ничто!
Настроение у Кроуна заметно испортилось, но никакое красноречие Соломина не могло стронуть канонерку с рейда Петропавловска, чтобы заставить ее окунуться в промозглую слякоть Охотского моря… Кавторанг ответил Соломину:
– В вашем рассказе для меня нет ничего нового. Так было до вас, боюсь, что так будет и после вас. Но войдите и вы в мое положение. Обстановка к востоку и северу от Камчатки не менее напряженная, нежели в Охотском море – к западу от Камчатки. Только, ради бога, не подумайте, что я бюрократ, цепляющийся за пункты инструкции. У меня свои дела… Выпьем?
Соломин придвинул к нему свою рюмку.
– Вы куда сейчас?
– Заглянем в бухту Провидения.
– А что там стряслось?
– Какая-то загадочная шхуна без флага и маркировки зашла в поселок, матросы перестреляли половину мужчин, изнасиловали женщин, забрали всю пушнину и ушли, устроив на прощание пожар в чукотских ярангах. Если я не появлюсь там, люди окончательно потеряют веру в защиту от лица России.
– Я вас понимаю, – согласился Соломин.
Сидеть в прогретом калориферами салоне, попивая арманьяк, было, конечно, очень приятно, но, к сожалению, пора и честь знать. Андрей Петрович нехотя поднялся с дивана.
– Жаль, – вздохнул он. – Очень жаль… Я ведь ждал вас как манны небесной, мы все рассчитывали на канонерку.
Кроун отвел глаза и сказал:
– Простите. Я ведь только голова, а начальство – шея. Куда шея пожелает, туда и голова поворачивается…
Он увел «Маньчжура» в безбрежие океана.
* * *
Была середина июля (самый разгар лососевого нереста), когда из Большерецка прибыла полетучка: староста сообщал, что с Курил подошли японские флотилии, перегородив сетями устья Большой реки и Быстрой, – теперь браконьеры совсем затворили лососю проход к нерестилищам в глубине полуострова. Соломин даже не глянул на карту уезда – и без карты понятно, каким бедствием угрожает это японское нашествие…
За окном меленько моросило, желтоватый туманец наползал с моря, погружая душу в уныние. Ночью над Камчаткой разразился страшный штормяга, который бушевал три дня, пока не сменился ровным, устойчивым норд-вестом. Когда «Маньчжур» вернулся из Провидения, ветер еще срывал с поверхности бухты белые охапки соленой пены, похожей на лохмотья свежей капусты.
Канонерка притащила на буксире избитую штормом японскую шхуну с измочаленным такелажем и разбитым рангоутом, но без команды. Соломин при свидании с Кроуном спросил:
– Как она вам досталась?
– Иду вдоль берега. Вижу – шхуна. Мотается в дрейфе, но с сетями. Японцы – паруса долой, сети обрубили, а на гафель – флаги: «Покажите широту и долготу места». Скажи на милость, какие талейраны выискались! Ведь берег у них под самым носом, определиться пара пустяков. Но тогда надо признать, что забрались в чужие воды. Вот и притворяются, будто не знают, где находятся… Я не выдержал и тут же конфисковал шхуну.
Соломин неожиданно вспомнил:
– В прошлый раз я забыл просить вас, чтобы вы забрали из моего карцера одного бродягу золотоискателя.
– На мой бы характер – камень ему на шею да бултых за борт… буль-буль, и готово! Я за эти годы устал доставлять во Владивосток этих гужбанов. Тюрьма там – будто ее вылепили из каучука, – сажают туда, сажают… без конца!
Кавторанг спросил – как дела? На этот раз Соломин не стал уговаривать Кроуна, а молча выложил перед ним полетучку от большерецкого старосты. Кавторанг вчитался в ее страдальческое содержание и начал мерить салон резкими шагами.
– Но до каких же пор?! – выкрикнул он. – Наконец, это уже натуральное свинство… Я думаю, нам хватит одной ночи, чтобы поджать фланцы на гребных валах.
Эта фраза ничего не объяснила Соломину, а кавторанг открыл кран умывальника и ополоснул лицо забортной водой.
– Но учтите – я крут! – предупредил он, хватая с вешалки пышное махровое полотенце.
– Как мне понимать вас?
– Я же сказал русским языком, что за ночь успеем поджать фланцы, а значит, утром я могу увести канонерку в Охотское море и там устрою разбойникам хорошую баню.
Соломин отреагировал на это – в растерянности:
– Я не желал бы стать причиной нагоняя, который вы получите от своего начальства за самовольное вхождение в Охотское море.
– Пустяки, – отшутился Кроун. – В конце концов, эполеты на моих плечах – это дело наживное, как и деньги…
«Маньчжур» ушел, а Блинов стал накаркивать беду:
– Как бы эти моряки Камчатку на попа не поставили! Кроун не пропадет, у него жена питерская аристократка, он служит и на всех свысока поплевывает. А вы можете пенсии лишиться, тогда на старости лет зубами еще нащелкаетесь.
– Да перестаньте, господин Блинов!
– Могу и перестать. Но предупреждаю: дело может кончиться международными осложнениями, вот и будет всем нам кишмиш на постном маслице…
– Надеюсь, что до этого не дойдет, – отвечал Соломин, хотя в душе уже стал пугаться агрессивности Кроуна…
От Петропавловска до Большерецка, а потом из Большерецка до Петропавловска – путь немалый, и возвращения «Маньчжура» пришлось ждать до конца июля. Кроун не стал бросать якорей на рейде – он пришвартовал канонерку прямо к городскому причалу. Едва матросы закрепили концы, как изо всех люков корабля, словно мусор из дырявого мешка, посыпались на берег японцы…
Их было много! Так много, что Соломин с трудом пробился через их горланящую толпу к корабельному трапу.
– Докладываю, – сообщил Кроун. – Большерецкий староста верно обрисовал картину. Когда я вышел к устью Большой, там царило настоящее варварство. Мне пришлось тараном разбить двенадцать японских кораблей, все их невода я утопил к чертовой матери, а команды браконьеров задержал для «декларации».
Кавторанг предъявил Соломину пачку протоколов о незаконном лове рыбы в русских территориальных водах.
– Капитаны японских шхун подписались охотно?
– Без принуждения! Вот протокол, вот тебе за неимением кисточки мое перышко рондо, ставь иероглиф. И они поставили.
Через открытые иллюминаторы в салон долетал возбужденный гам японцев. Соломин сказал:
– Я понимаю, что юридически все оформлено правильно, и не придерешься. Но что мне делать с этой японской оравой?
– А чем они виноваты? – ответил Кроун. – Я лично к ним зла не имею, они люди подневольные. Вы накормите их, обеспечьте ночлегом и постарайтесь скорее избавиться от них.
– Возьмите их себе и переправьте во Владивосток.
– Увы, дорогой, я ухожу до аляскинского Нома…
Соломин срочно повидался с Сотенным.
– Миша, – сказал он уряднику, – хоть тресни, а раздобудь посуды не меньше чем на двести персон.
– Господь с вами. Где я столько наберу?
– Где, где! – возмутился Соломин. – Обойди дома в Петропавловске и отбери у обывателей все тарелки.
– Ну, отберу. А наши с чего есть будут?
– Да из кастрюлек! Не велика жертва…
Японских рыбаков разместили в пустующих прибрежных пакгаузах, и они там устроились для ночлега, даже радуясь нечаянному отдыху. Хорошо, что на складах оказались запасы риса – его отдали японцам, они его сами и варили. Никакой охраны к ним Соломин не приставил, рыбаки в ней и не нуждались, ведя себя покорно и прилично, среди них не оказалось ни пьяниц, ни скандалистов. Но прошел срок, и Соломин уже начал поругивать Кроуна:
– Кто его об этом просил? Я надеялся, что он разгонит японцев – и только, а он обрадовался, что дело нашлось, и вот посадил мне на шею целый батальон дармоедов.
Блинов, человек практичный, предупредил Соломина, что никакой пароход не согласится задарма катать эту безденежную ораву из Петропавловска до Владивостока:
– Вот разве что случайно зайдет японский корабль.
– А если не зайдет?
– Тогда будут зимовать с нами и прожрут в бюджете Камчатки такую дырищу, что вы своим жалованьем ее не законопатите.
По вечерам японцы пели мелодичные грустные песни, а Соломин с растущей тревогой озирал несгораемый шкаф, где лежали (вместе с ключом) казенные суммы. Обывателям, кажется, уже поднадоело кормиться из кастрюлек! Но, к счастью, для Андрея Петровича, в Петропавловск вдруг зашло незнакомое судно.
– Кажется, «Котик», – пригляделся Блинов.
«Котик» принадлежал Камчатскому торгово-промысловому обществу, а курсы этого корабля, очевидно, прокладывались не столько в штурманской рубке, сколько в Петербурге в доме № 49 по Галерной улице.
Примечания
1
Вожак, который оборачивается назад, особенно ценится среди каюров. При неизбежных и частых падениях с нарт, которые могут кончиться трагически, вожак, заметив отсутствие хозяина, сам разворачивает упряжку назад и возвращается за человеком, спасая его таким образом от верной гибели. (Здесь и далее примечания автора.)
2
Миллионка – район в старом Владивостоке, нечто вроде Хитрова рынка в дореволюционной Москве; в кварталах Миллионной улицы располагались притоны, трактиры и опиокурильни, там обитали гопники, воры и проститутки, скрывались беглые каторжники. Миллионка была уничтожена в конце 1920-х годов.
3
В. Л. Серошевский (1858–1945) – известный ученый этнограф; знаток якутского быта, член Русского географического общества; после революции оказался в лагере Пилсудского. Его интересные книги печатались в дореволюционной России и в СССР.
4
Драгоман – переводчик при посольствах в восточных странах.
5
Позже японская военщина превратила Курилы в плацдарм для завоевания Камчатки; на Шумшу возникла мощная база Катаока, на Парамушире – Касивабара. На аэродромах Шумшу базировались два авиаполка, все побережье было укреплено подземными блиндажами, внутри которых укрывались даже электростанции и ангары для танков (глубина сооружений достигала 50 метров). В августе 1945 г. морская пехота Тихоокеанского флота взломала эти рубежи. После разгрома японских милитаристов все Курильские острова были возвращены СССР как исконные русские земли.