Она раздвинула губы, снова их сомкнула и отвернулась от меня. Мне оставалось лишь уткнуться носом в свою тарелку, и я так и поступил, но мгновение спустя Этель вновь заговорила со мной.
– Между прочим, мне всего девятнадцать, – сообщила она.
– Мне тоже когда-то было девятнадцать, – признался я. – Что-то в том возрасте мне нравилось, а что-то было ужасным.
– Вы правы, – согласилась она. – Я пока не научилась вести себя как надо, но обязательно научусь. С моей стороны было глупо отворачиваться от вас. Вы верно сказали, мне и вправду говорили про мое лицо. Много, много раз.
Вляпался, сокрушенно подумал я. Как прикажете быть тактичным, когда неизвестно, что укладывается в рамки, а что за них выпирает? Подвижное лицо вовсе не означает, что девушка непременно обзаведется ребенком. Нужно как-то выпутываться…
– Я предупреждал, что замечание будет личного свойства, и просто хотел объяснить, почему таращусь на вас. Думать не думал, что своим вопросом вас оскорблю. Давайте сочтемся, хорошо? Меня самого раздражают разговоры о лошадях: однажды я зацепился каблуком за стремя, когда спешивался. Можете спросить у меня что-нибудь насчет лошадей, и мое лицо изменится, вот увидите.
– Должно быть, вы катались в Центральном парке? Я права?
– Нет, это было летом на Западе. Продолжайте, у вас неплохо получается.
Мы болтали о лошадях, пока не встрял Пол Шустер, сидевший справа от Этель. Я не виню его, ведь с другого бока от него восседала миссис Робилотти. Но поскольку Эдвин Лэйдлоу по-прежнему занимал Роуз Таттл, лишь во время десерта – принесли вишневый пудинг со взбитыми сливками – мне удалось ее расспросить.
– Вы кое-что сказали, – напомнил я. – По-моему, я не расслышал.
Она проглотила кусочек пудинга.
– Может, я невнятно сказала. Со мной случается. – Она подалась ко мне и понизила голос. – Этот мистер Лэйдлоу, он ваш приятель?
Я покачал головой:
– Сегодня я увидел его впервые в жизни.
– Что ж, вы ничего не потеряли. Он издает книжки. Вот скажите, когда вы смотрите на меня, вам кажется, что я до смерти хочу узнать, сколько книжек вышло в прошлом году в Америке, Англии и других странах?
– Нисколько. Сдается мне, вы отлично обошлись бы без этих познаний.
– То-то и оно. Ну, что я не так сказала?
– Дело не в том, что вы сказали что-то не то. Вы упомянули мужчин из общества, которые были тут в прошлый раз, и я не совсем понял… Вы подразумевали, что уже бывали на такой вечеринке?
– Именно так, – кивнула она. – Это было три года назад. Вы же знаете, вечеринки устраивают каждый год.
– Да, знаю.
– Сегодняшняя у меня вторая. Та моя подруга, про которую я говорила, думает, что меня снова позвали на шампанское из-за второго ребенка, но я вас уверяю: будь я без ума от шампанского, то уж придумала бы, как быстрее попасть сюда опять. К тому же я и ведать не ведала, что меня пригласят. Сколько мне лет, по-вашему?
Я присмотрелся к ней:
– Э-э… Двадцать один?
Она довольно усмехнулась:
– Понятно, что из вежливости вы сбросили пяток, так что ваша догадка верна. Мне двадцать шесть. Сами видите, это неправда, будто после рождения детей девушки выглядят старше. Конечно, если детей много, восемь или десять, ты точно постареешь. Но лично я не верю, что выглядела бы моложе, не будь у меня двоих малышей. Что скажете?
Я помедлил с ответом. Я принял приглашение на вечеринку вполне осознанно. Пообещал хозяйке, что осведомлен о характере и значимости мероприятия и что она может рассчитывать на меня. На мои плечи давило бремя ответственности за общественную мораль, хотя бы в некоторой степени, а эта веселая мать-одиночка сводит все обилие наших социальных проблем к единственному вопросу – состарило ли ее рождение детей! Если я скажу «нет», это будет ответ одновременно правдивый и тактичный. Из него следует, что никаких преград для карьеры на ее жизненном пути не имеется. Сказать «нет» и перечислить реальные препятствия, которые ее поджидают, было бы верно, будь я посвящен в таинства благотворительности и опеки, но я не посвящен, да и сама она наверняка о них знает, однако ничуть не тушуется. В общем, я поразмыслил секунды три. Конечно, совершенно не мое дело, продолжит ли она рожать, но поощрять ее в этом начинании я не собираюсь. Короче, я солгал.
– Увы.
– Что? – возмутилась она. – Да как вы смеете?!
Я проявил твердость:
– Смею. Вы признали, что я мысленно дал вам двадцать шесть и отнял пять лет из вежливости. Будь у вас всего один ребенок, я бы дал вам двадцать три, а если бы детей не было, мог бы дать вам лет двадцать. Не стану утверждать, что наверняка бы дал, но не исключено. Пожалуй, нам стоит заняться пудингом. Вон, некоторые уже доели свои порции.
Роуз весело развернулась к своей тарелке.
По всей видимости, приглашенных уведомили заранее по поводу процедуры: когда Хэкетт по сигналу отодвинул стул миссис Робилотти, а мы, кавалеры, оказали ту же услугу своим подопечным, девушки мигом окружили хозяйку, которая направилась к двери. Когда дамы ушли, мужчины снова уселись.
Сесил Грантэм испустил громкий вздох облегчения:
– Последние два часа были тяжким испытанием.
– Бренди, Хэкетт! – распорядился Роберт Робилотти.
Хэкетт, разливавший кофе, прервался и бросил на него укоризненный взгляд:
– Буфет заперт, сэр.
– Знаю, но у вас же есть ключ.
– Нет, сэр. Ключ у миссис Робилотти.
Как по мне, тут должна была воцариться смущенная тишина, но Сесил Грантэм расхохотался и посоветовал:
– Топор возьмите.
Хэкетт продолжил разливать кофе.
Беверли Кент, тип с вытянутым лицом и большими ушами, прокашлялся:
– Знаете, мистер Робилотти, некоторое воздержание нам не повредит. В конце концов, мы все понимали протокол, когда принимали приглашение.
– Не протокол, – возразил Пол Шустер. – Протокол – это совсем другое. Удивляюсь я тебе, Бев. Ты никогда не станешь послом, если не вызубришь, что такое протокол.
– Я и так не стану, – ответил Кент. – Мне тридцать лет, восемь лет назад я окончил колледж, и что мы имеем? Мальчика на побегушках в миссии при Объединенных Нациях. Какой из меня дипломат? Но что такое протокол, мне полагается знать лучше, чем перспективному молодому корпоративному юристу. Ну-ка, поделись, что знаешь ты.
– Немного. – Шустер отпил кофе. – Да, немного, но мне известно, что это, и я утверждаю, что ты употребил слово неправильно. И зря ты меня причисляешь к перспективным молодым корпоративным юристам. Юристы никогда не дают обещаний. Кое-чего я добился, а поскольку я на год моложе тебя, надежда еще остается.
– Надежда для кого? – требовательно спросил Сесил Грантэм. – Для тебя или для корпорации?
– Что касается слова «протокол», – вмешался Эдвин Лэйдлоу, – думаю, я могу разрешить ваш спор. Раз уж я издатель, за мной обычно остается последний голос в вопросе слов. «Протокол» происходит от греческого «prxtos», «первый», и «kola», то есть «клей». Почему клей? Да потому, что в Древней Греции словом «prxtokollon» называли первый лист с содержанием рукописи, приклеенный к папирусному свитку. Сегодня под протоколом имеют в виду самые разные документы – от черновиков до отчета о слушаниях или какого-либо соглашения. В этом отношении, Пол, ты прав, но и Бев выразился верно, потому что под протоколом еще понимают свод правил этикета. Выходит, вы оба правы. Наша вечеринка действительно предусматривает особый этикет.
– Я за Пола, – объявил Сесил Грантэм. – Запирать спиртное – это никакой не этикет. Это чистой воды тирания.
Кент повернулся ко мне:
– А вы что скажете, Гудвин? Насколько я знаю, вы детектив. Сможете детектировать ответ?
Я поставил чашку на стол:
– Честно сказать, не очень-то понимаю, куда вы клоните. Если вам хочется разобраться, верно ли употреблено слово «протокол», надежнее всего свериться со словарем. Наверху, в библиотеке, словарь точно должен быть. А если вы хотите бренди из запертого буфета, то проще всего отправить кого-нибудь из нас в ближайший магазин. Помнится, есть заведение на углу Восемьдесят второй и Мэдисон-авеню. Можем бросить монетку.
– Сразу видно практичного человека, – заметил Лэйдлоу. – Вы человек действия.
– Кстати, – произнес Сесил Грантэм, – все обратили внимание? Он знает, где находится словарь и где расположен магазин, торгующий спиртным. Детективы знают все на свете. – Он повернулся ко мне. – Неплохо было бы узнать, вы здесь по работе или как?
Я решил проигнорировать его тон и вопросительно изогнул бровь:
– Будь я на работе, что я бы ответил вам?
– А! Значит, признаетесь?
– А если нет, в чем признаваться?
Роберт Робилотти громко фыркнул.
– Туше! – воскликнул он. – Попробуй иначе, Сес.
Он произнес это имя как нечто среднее между «Сес» и «Сис»; мать Сесила звала сына Сесселом, а сестра – Сессом.
Сесил пропустил слова отчима мимо ушей.
– Я же просто спросил. Или спрашивать не стоило?
– Да нет, почему же? Я вам просто ответил. – Я повел головой вправо, потом влево. – Раз вопрос прозвучал, значит все вы задавали его себе мысленно. Будь я здесь по работе, то так и ответил бы Грантэму, но, поскольку я пришел гостем, будет лучше, если вы мне поверите. Остин Байн утром позвонил и попросил его подменить. Если кому-то интересно, валяйте проверяйте.
– Думаю, нас это никоим образом не касается, – сказал Робилотти. – Меня уж точно не касается.
– Меня тоже, – согласился Шустер.
– Ладно, забыли, – процедил Сесил. – Какого черта! Мне любопытно стало, только и всего. Ну что, идем к мамашам?
Робилотти метнул на пасынка взгляд, который никак нельзя было назвать дружелюбным. Ну да, кто в этом доме хозяин?
– Я собирался спросить, не хочет ли кто-нибудь еще кофе. Нет? – Он встал со стула. – Мы присоединимся к дамам в музыкальной гостиной и сопроводим их вниз. Каждый из нас сначала танцует со своей соседкой по столу. Идемте, господа?
Я поднялся и расправил штанины брюк.
Глава 3
Будь я проклят, если в музыкальной гостиной не обнаружился оркестр – рояль, саксофон, две скрипки, кларнет и ударные. Как по мне, вполне можно было обойтись магнитофоном с выносным динамиком, но в этом отношении на матерей-одиночек средств не жалели. Правда, если уж говорить о средствах, оркестру заплатили, думаю, почти столько же, сколько сэкономили на напитках – содовая в коктейлях, розовая водичка за столом, которую пытались выдать за вино, запрет на бренди, так что никаких сверхъестественных расходов. Танцы затянулись больше чем на час, потом откуда-то возник Хэкетт и начал разливать всем шампанское у барной стойки – чистый «Кордон Руж», без всяких добавок вроде содовой. До окончания приема оставалось всего ничего, и миссис Робилотти, видимо, решила слегка ослабить удавку.
Как партнерша по танцам, Роуз Таттл оказалась так себе. Нет, она подходила мне по росту и имела некоторое представление о ритме, но этого было мало; мешало ее отношение к танцам. Она двигалась весело, а это, разумеется, никуда не годилось. Весело танцевать нельзя, ведь танец – дело серьезное. Танец может быть диким, торжественным, фривольным, похотливым или даже искусством ради искусства, но веселым он не бывает. Самое главное, веселый человек слишком много болтает. Хелен Ярмис в этом качестве была лучше – точнее, была бы, когда бы не ее скованность. Мы с ней ловили ритм и двигались легко и слаженно, а потом она внезапно замирала и словно превращалась в оживший манекен. К слову, ростом она тоже была мне под стать – доставала макушкой до моего носа, – и чем ближе находились ее пухлые губки, тем сильнее они мне нравились, когда изгибались в улыбке.
На следующий танец Хелен отнял у меня Робилотти. Оглядевшись, я понял, что почти все дамы разобраны, а в мою сторону направляется Селия Грантэм. Я дождался, пока она не подойдет и не остановится на расстоянии вытянутой руки.
– Ну? – спросила она, чуть откинув голову.
Насколько я понимаю, приличия – это для гостей, а от собственной дочери хозяйка ничего такого не требовала. Поэтому я пошел напролом:
– А оно того стоит?
– Нет, – признала она, – и не надейся. Но танца со мной тебе не избежать, как ни крути.
– Да ну? А если я скажу, что у меня ноги болят, и разуюсь?
– Да, – кивнула Селия, – с тебя, пожалуй, станется.
– Еще бы!
– Убедил. Значит, хочешь меня помучить? Неужели я не упаду в твои объятия? Неужели унесу эту боль с собой в могилу?
Возможно, обо мне складывается неверное впечатление, хотя я стараюсь излагать в точности так, как все было. Я видел эту девушку – пусть будет «девушка», даже если она на пару лет старше Роуз Таттл, успевшей дважды родить, – всего четыре раза. Трижды мы с ней встречались в этом самом особняке во время охоты за бриллиантами, а на третий раз, когда ненадолго остались вдвоем, светская беседа неожиданно закончилась согласием пообедать и потанцевать во «Фламинго». Селия пришла, как и обещала, но вспоминать то свидание мне не хотелось. Танцевала она просто отлично, спору нет, но и пила без меры, а ближе к полуночи затеяла ссору с другой дамой, и в результате нас выставили вон. В следующие несколько месяцев она исправно мне названивала – раз двадцать, по-моему, – предлагала повторить попытку, но я отговаривался делами. На мой взгляд, во «Фламинго» был лучший оркестр в городе, и я совершенно не стремился угодить в список нежеланных клиентов. А что до настойчивости Селии, мне приятно было думать, что она, распробовав, так сказать, меня, теперь не польстится ни на кого другого, однако я сознавал, что она слишком уж легкомысленная особа. Вообще-то, я рассчитывал, что она обо мне со временем забудет, но вот поди же ты…
– Да брось, какая боль? Ты предана только себе. И потом, мы же с тобой не сошлись характерами. Что-то подсказывает мне, что, начни мы танцевать, ты быстро высвободишься из моих рук, начнешь драться и говорить грубости, а это испортит вечер. Я по твоим глазам читаю, между прочим.
– В моих глазах бурлит неутоленная страсть. Если ты не догадался, тебе нужно чаще бывать в свете. Библия у тебя при себе?
– Нет, забыл прихватить. Но в вашей библиотеке наверняка найдется. – Из внутреннего кармана пиджака я достал блокнот, который всегда таскал с собой. – Это сгодится?
– Сойдет. Держи ровно. – Она накрыла блокнот своей ладонью. – Клянусь своей честью, что, согласись ты потанцевать со мной, я стану твоей верной кошечкой и никоим образом не заставлю тебя о том пожалеть!
Миссис Робилотти, танцевавшая с Полом Шустером, упорно косилась на нас. Я спрятал блокнот обратно в карман, взял Селию за руку – и буквально через три минуты убедился, что девушке, которая танцует вот так, можно простить что угодно.
Оркестр взял паузу на отдых, я отвел Селию к свободному стулу и задумался, будет ли прилично с моей стороны занять ее на следующий танец, но тут к нам приблизилась Роуз Таттл, одна-одинешенька. Селия накинулась на нее чисто по-женски:
– Если вам понадобился мистер Гудвин, я вас понимаю. Он тут единственный, кто умеет танцевать.
– Мне он нужен для другого, – объяснила Роуз. – Да я и не отважусь выбирать кавалеров, с моей-то неуклюжестью. Нет, я хотела кое-что ему сказать.
– Валяйте, – откликнулся я.
– Это личное.
– Как всегда! – Селия засмеялась и встала. – Мне потребовалась бы сотня слов, а вы справились всего двумя. – Она направилась к бару, где Хэкетт открывал бутылки с шампанским.
– Присаживайтесь, – сказал я, обращаясь к Роуз.
– Нет, спасибо, это ненадолго. Я решила, что вам как детективу лучше об этом узнать. Конечно, миссис Робилотти не хочет никаких неприятностей… Ей я тоже непременно расскажу, но подумала, что и вас поставить в известность не помешает.
– Я здесь не по работе, мисс Таттл. Я ведь говорил, что пришел развлекаться.
– Да, я помню, но вы же детектив, верно? И сможете сами с ней переговорить, если сочтете нужным. Я боюсь ее тревожить, она такая строгая… Но если произойдет нечто ужасное, а я это утаю, то часть вины ляжет на меня…
– Что такого ужасного может произойти?