Арс в очередной раз извлек листок и изложил историю его обретения.
– Мне хотелось бы знать, кто мог это написать, – закончил он.
– Мда, ух, хм, – глубокомысленно забормотал профессор, вертя листок туда-сюда и щурясь на него подслеповатыми глазами. – Конечно, моя научная работа на тему: «Влияние точности предсказаний на приплод крупного рогатого скота в период Староместского регентства» создала мне определенную репутацию… но, хм, ух… да…
Судя по всему, прохфессор мог создать себе еще одну репутацию, соорудив трактат на тему: «Мямление как инструмент общения». Он пыхтел, кряхтел и изрекал нечто невразумительное до тех пор, пока Арс окончательно не разозлился.
– То есть, вы не знаете ничего? – спросил он, почти выдирая пергамент из тонких лапок Крупицы.
– Ну сказать так не могу, ибо… хм, ну, впрочем…
Под смущенное хмыканье Арс покинул помещение кафедры. Судя по тому, что бормотание за закрывшейся дверью не прекратилось, прохфессор его ухода не заметил.
Город Ква-Ква особенно приятен для студентов вечерними и ночными развлечениями. Сказать, что обитатели университета только тем и занимаются, что зубрят заклинания и опробуют их на практике, значит изрядно погрешить против истины.
А если совсем против нее не грешить, то студиозусы в основном балбесничают и развлекаются на полную катушку. От их проказ стонут Торопливые, рыдают горючими слезами добродетельные обыватели, обитающие в опасной близости от МУ (жилье тут стоит гораздо дешевле, чем на других окраинах), а уличные коты и собаки, едва завидев силуэт в мантии, тут же кидаются бежать без оглядки.
У животных это стало почти инстинктом.
Утром дня Голенастой Змеи Арс проснулся бодрым и отдохнувшим. Причиной тому стало то, что утро затянулось далеко за полдень. Матрас, на котором спал Топыряк, впивался в тело непонятно откуда выросшими за ночь твердыми выпуклостями, а из угла комнаты доносилось немелодичное сопение, издаваемое двумя дырками в носу Шнора Орина, вместе с которым Арс снимал жилье.
День Голенастой Змеи, как и еще два в течение месяца, традиционно отводились студентам на отдых. На самом деле они предназначались в первую очередь для преподавателей, желающих провести денек в тишине и покое, без терзающих мозги дурацких вопросов. Но прохфессора с поцентами об этом дипломатично умалчивали.
– Мы утро встречаем в забое, рассвет отмечая кайлом! – пропел Арс строку из знаменитой гномьей песни. – Любимая, что ж ты не рада, алмазов тебе принесем!
– Хватит орать, – сказал сонным голосом Шнор. – В такую рань людей будишь…
– Какая рань? – возмутился Арс, придав верхней части туловища вертикальное положение. От этого усилия матрас опасно заскрипел и сделал попытку разлезться на куски. – Скоро вечер. Сегодня же день первокурсника, забыл?
– А, точно, – Орин шумно почесался. – И где?
– В ночной берлоге «Три поросенка».
Ночные берлоги были исконным кваквакским изобретением. Только жители самого большого, грязного и противоестественного города во всем Лоскутном мире могли подумать, что кому-то понравится веселиться ночью в глухом подвале, где тесно, душно и шумно.
К удивлению всего остального мира, они оказались правы. Любителей подобного отдыха нашлось предостаточно, в основном среди подрастающего поколения.
Берлоги открывались ближе к полуночи, и там под удалую бесшабашную музыку, от которой стошнило бы истинного любителя искусства, можно было предаться всем существующим на свете сомнительным удовольствиям, начиная от танцев и заканчивая употреблением внутрь веществ, о пристрастии к которым в приличном обществе говорить не принято.
Ревнители нравственности называли берлоги «притонами разврата и порока», что только добавляло подвальным заведениям популярности, а стражи порядка давно махнули на них рукой, устраивая себе время от времени невинные развлечения в виде облав.
Берлога «Три поросенка» славилась в первую очередь вывеской, на которой беззастенчиво скалились три здоровенных щетинистых борова. Судя по сведенным в кучу маленьким глазкам, лужа, в которой оные поросята проводили досуг, состояла никак не из воды.
Кроме того, «Три поросенка» располагались ближе всего к университету, и пользовались среди студентов самой большой популярностью.
День первокурсника, полуофициальный праздник посвящения новичков в университетское братство, тоже чаще всего проходил именно там, среди столиков, стилизованных под огромные пятачки, и под свешивающимися с потолка многочисленными поросячьими хвостиками.
К тому времени, пока Арс и Шнор окончательно проснулись, на смену дню явился вечер. Прилегающий к университету квартал потихоньку затихал. Хозяйки загоняли в дома детей, лавочники запирали заведения, закрывая окна тяжелыми ставнями, а на двери вешая амбарные замки.
Всякий знал – сегодня гуляют студенты.
Торопливые тут появлялись не чаще раза в год, так что надеяться можно было только на себя, да еще – на богов, а они, как известно, помощники ненадежные.
– Ну что, ты готов? – спросил Арс, скептически разглядывая себя в зеркале. Черные волосы, с которыми не справится не один гребень, топорщатся, лицо в меру симпатично, парадная мантия вычищена и выглядит почти новой.
Для того, чтобы обаять девушек, облик вполне подходящий.
– А как же! – отозвался Шнор из комнаты. – Уже иду.
Выбравшись из дома, друзья зашлепали в направлении центра города. Двигались по обочине, так как пространство, называемое в Ква-Ква улицей, является кривым и неровным, украшенным канавами, ямами и колдобинами, обычно полными грязной воды.
Любой, пытающийся идти серединой улицы, подвергает опасности себя и свою обувь. Как тут проезжают телеги, в особенности груженные, остается загадкой для всех.
Когда дошли до «Трех поросят», основательно стемнело. Сквозь дымное марево, всегда висящее над городом, протискивали свет самые наглые звезды. Со стороны реки потихоньку наползал тягучий, пахнущий тиной туман.
Вывеска ночной берлоги – плод труда кого-то из магов, выпускника кафедры строительного волшебства – неуверенно переливалась оттенками розового и золотого. Косоглазые боровы призывно щерились, их бока маслянисто лоснились, а копыта сжимали подозрительно чистые стаканы, которых в этом заведении отродясь не водилось.
У лестницы, ведущей вниз, в саму берлогу, толпились студенты. Хмурый вышибала-эльф, обманчиво хрупкий на вид, собирал деньги за вход. Ходили слухи, что у себя на родине, в Лоскуте Высокий лес он был то ли великим поэтом, то ли выдающимся лучником, то ли и тем и другим сразу.
Вольный (и надо признаться, несколько вонючий) воздух Ква-Ква сотворил в его душе странную перемену. Эльф забросил рифмы и аллитерации, запрятал подальше меткий лук и принялся зарабатывать на жизнь тяжким трудом вышибалы. К этому у него открылся неожиданный талант.
Убедиться в нем смогли многие, пытавшиеся буянить в «Трех поросятах». Магия эльфа брала плохо, а кулаки его были тверды, словно камни, и быстры, как удар молнии.
И это вовсе не являлось поэтическим преувеличением.
– Привет, Араэль, – сказал Арс, отсчитывая деньги. – Все стоишь?
Эльф что-то пробурчал. Иного ответа от него, учитывая мрачный нрав, трудно было ожидать.
Спустившись по узкой и неудобной лестнице, друзья оказались в обширном, похожем на пещеру помещении. Заднюю его часть занимал довольно большой помост, покрытый розовым бархатом. На нем терзали инструменты музыканты в количестве пяти разумных существ. Тут был гном с огромным, больше него, барабаном, двое людей, один из которых совершал насилие над волынкой, а другой время от времени, когда просыпался, хлопал литаврами. Пара троллей извлекала из нескольких причудливо состыкованных камней равномерные вибрирующие звуки.
Рождающаяся какофония заставила бы сойти с ума даже глухого, от нее что-то ворочалось в животе, а поджилки сами начинали трястись. Эта «музыка» ощущалась скорее не ушами, а всем телом, в нее можно было погружаться, точно в воду.
Справа от помоста сгрудились столики, похожие на громадные пятачки, слева расположилась стойка, за которой протирал стаканы хозяин. В центре же все было забито телами танцующих.
Танцем это дрыганье и вихляние назвал бы только людоед из самого дикого Лоскута, но иного подходящего слова в человеческом, да и в любом другом языке не существовало.
В воздухе плавали клубы розоватого, подозрительно сладко пахнущего дыма, а подвешенный среди поросячьих хвостиков магический источник света расшвыривал во все стороны разноцветные мигающие пучки.
– Наших видишь? – проорал Арс прямо в ухо приятелю. Иначе разговаривать тут было просто невозможно.
– Нет, – ответил Шнор. – Пойдем, пока, пива возьмем…
До того момента, когда соберутся все и начнется собственно праздник, время еще оставалось, и друзья отправились к стойке. Народу, несмотря на видимую тесноту, было пока немного, и первокурсников можно было различить сразу – по обалделым вытянутым лицам.
Многие из них ранее жили далеко от Ква-Ква, и в ночную берлогу попали первый раз в жизни…
У стойки, вырезанной из мягкого дерева в виде непомерно длинной свиньи, держащей на спине поднос, приятели взгромоздились на табуреты и заказали пива, выбрав из длинного списка «Гномье темное».
Впрочем, вне зависимости от выбора клиента, кружки всегда наполнялись из одного бочонка.
– А ничего, – Топыряк успел сделать лишь один глоток темного, слегка отдающего хмелем напитка, как его кто-то потрогал за коленку.
Опустив голову, он обнаружил рядом представителя немногочисленного народа фей. Ростом феи в полчеловека, худые почти до прозрачности, а из спины у них растут большие, похожие на стрекозиные крылья.
И еще они слегка светятся.
– Чего тебе? – подозрительно поинтересовался Арс, по алому отливу в окраске определяя, что перед ним – злой фей.
В отличие от большинства разумных рас, у фей три пола, один женский, и два мужских. Женщины-феи не покидают пределы жилищ, и тот, кто их видел, может гордиться этим до скончания дней.
К каждой особи женского пола прилагается две мужского. Одна из них, с преобладанием синего цвета, именуется, стоит сказать – довольно условно, добрым феем, а с преобладанием алого – злым.
Откуда пошло это название и на кой ляд нужны феям два самца разных видов – этого не смог выяснить никто. Сами феи молчат не хуже рыб, а у прочих рас не хватило наглости лезть в чужую семейную жизнь.
В своей бы разобраться.
Общеизвестно было лишь одно – добрый фей без злого не ходит.
– А не угостишь ли ты меня кружкой пива? – прогудел злой фей неожиданно гулким для столь крошечной фигурки басом.
– А с чего это я должен тебя угощать? – вполне искренне удивился Арс.
– А с того, что если пожадничаешь, то участь твоя будет страшна! Кости твои станут пеплом, тело пожрут черви, а голова обратится в тыкву! – второй фей, высунувшийся из-за спины первого, оказался еще меньше. Голос же его скорее бы подошел пещерному троллю ростом в три метра, а не крошечному полупрозрачному существу.
Впечатление от произнесенного пророчества испортило то, что фей неожиданно смутился, опустил взгляд и принялся со смущенной улыбкой ковырять ножкой пол.
– Ой, что это я, – сказал он, – я же добрый…
– Во попрошайки! – рассмеялся Шнор. – Удрали от жены. Ведь так?
С нравами фей уроженец Троеречья, похоже, был знаком неплохо. В ответ на его вопрос феи дружно кивнули. Получив же кружку пива на двоих, выхлебали ее со скоростью страдающего похмельем гнома и исчезли в толпе.
– Привет, мальчишки! – от входа приятелям помахала Фома Катина. Шевелюра ее была выкрашена в цвет спелого баклажана, а на лице сияла проказливая улыбка.
– Привет! – в один голос ответили будущие демоноведы, опасливо поглядывая на спутника однокашницы – здоровенного литроболиста.
– Скоро все наши соберутся, – вздохнул Арс, – вон, смотри, кто это там так классно отрывается?
Тощий парень в черной мантии факультета магии неживого двигался так, словно его организм разом лишился всех костей. Ухитряясь улавливать в безумной музыке какой-то ритм, он дрыгался, вращая конечностями с такой скоростью, что видны были лишь смазанные очертания.
– А, это мой земляк, – отозвался Орин с легкой ноткой зависти, – Верек Сатис. Балбес и разгильдяй, но веселиться умеет – сам видишь…
Музыка прервалась так неожиданно, что Арс в первое мгновение решил, что оглох. Суматошно завращал головой, и лишь вливающийся в уши шум от множества переставляемых ног заставил его поверить, что с ушами у него все в порядке.
– Здорово, – из толпы вынырнул, сияя лунообразной улыбкой, Нил Прыгскокк. – Я не опоздал?
– Как видишь, нет, – ответил Арс.
И тут же на сцене, с трудом протиснувшись между троллями и их музыкальным инструментом, объявился Айра Петян. Ему, как самому большому болтуну, чаще всего поручали ведение различных мероприятий, где не требовалось большого ума.
– Йо! – выкрикнул Айра Петян бодро. – Радприветствоватьвассегодняздесь!
Не привыкшие к подобной экспрессивной манере высказываться первокурсники изумленно моргали, напоминая глубоководных рыб, впервые рискнувших подняться на поверхность.
Айра Петяна это ничуть не смутило.
– Мыначинаемнашпраздник! – верещал он, скача по сцене обезумевшим кенгуру. – Сегоднямысобралисьдлятогочтобы…
Дальнейший треп, перемежаемый время от времени вскриками «Йо!» не заслуживал того, чтобы в него вслушиваться. Репертуар Айра Петяна не менялся уже много лет.
– Если это будет продолжаться более пяти минут, то я убью его! – прошептал Нил на ухо Арсу.
Шнор понимающе хмыкнул.
Глава 4
– Долженсказатьпаруслов деканмэтрТугодум! – возгласил Айра Петян, после чего отвесил нечто, долженствующее изображать изящный поклон и отступил в сторону.
Декан факультета магии нечеловеческих существ, до сего момента совершенно незаметный среди царящего в «Трех поросятах» хаоса, осторожно, точно ступая по усыпанному коровьими лепешками полю, выбрался на сцену. На лице его читалось отвращение. Подобную физиономию можно увидеть у защитника животных, попавшего на бойню.
– Мои молодые друзья, – проговорил мэтр Тугодум, постаравшись доброжелательно улыбнуться. Перекосившая желчное лицо декана гримаса подошла бы скорее гроблину, чем человеку. – Сегодня для вас знаменательный день…
Обкатанные десятками повторений, обрыдшие явившемуся сюда по жребию декану (каждый год главы факультетов разыгрывали, кому выполнять мерзкую обязанность, сопряженную с недосыпанием и посещением места неприятного, порочного и вредного для здоровья) скользили мимо ушей, не трогая ни сердца, ни ума.
Арс почувствовал, что засыпает. Еще не так давно готовый клясть Айру Петяна за его болтовню, он обрадовался бы ему сейчас больше, чем сирота – нежданно обнаружившимся родителям.
Отвернувшись от сцены, Арс принялся разглядывать зал, надеясь высмотреть среди толпы девчачьи мордашки попривлекательнее.
Тут-то все и случилось. Неярко сверкнуло что-то под потолком, словно один из свисающих поросячьих хвостиков вдруг вообразил себя молнией, неожиданно сильное движение воздуха взъерошило собравшимся волосы.
И у весельчака в черной мантии, имя которого Топыряк узнал всего с полчаса назад, отвалилась голова.
Арс видел все в ужасающих подробностях. Поперек горла Верека Сатиса появилась красная полоса. Она резко, скачком, расширилась, и алым фонтаном ударила кровь.
Голова с застывшей на лице удивленной ухмылкой чудовищным мячом откатилась в сторону. Безголовое тело, постояв несколько мгновений, упало ничком, и только после этого по ушам ударил слитный женский визг.