Морин, не смеши людей.
Пока лакеи готовились вынести тело (теперь это было просто нечто, завернутое в пыльные покрывала), судебный медик (или коронер?) взял сопроводительную карту, подписанную гостиничным врачом, и они оба собрались уходить. Я остановила местного доктора:
– Доктор Ридпат?
– Да? В чем дело, мисс?
– Меня зовут Морин Джонсон Лонг. Вы служите в этом отеле, не так ли?
– В некотором роде. У меня здесь кабинет, и я лечу гостей отеля, когда необходимо. Вам нужно на прием? Я тороплюсь.
– Только один вопрос, доктор. Как в этом отеле можно связаться с кем-нибудь из плоти и крови? Мне отвечают одни только болваны-роботы, а я тут застряла без одежды и без денег.
Доктор пожал плечами:
– Кто-нибудь непременно явится, как только я доложу о смерти судьи Хардэйкера. Беспокоитесь о своем гонораре? Почему бы вам не позвонить в агентство, которое вас к нему отправило? У судьи там, я думаю, открыт текущий счет.
– О! Но, доктор, я не проститутка – хотя этот вывод, наверное, напрашивается сам собой.
Он так высоко вздернул правую бровь, что зачес надо лбом дрогнул, и заговорил о другом:
– У тебя красивая киска.
Я не сразу поняла, что это относится к моему четвероногому спутнику. Котик он, безусловно, красивый – огненно-рыжий котище (под цвет моих волос) в яркую тигровую полоску. Им восхищаются в нескольких вселенных.
– Спасибо, сэр. Его зовут Пиксель, он кот-путешественник. Пиксель, это доктор Ридпат.
Доктор поднес палец к розовому кошачьему носику:
– Здорово, Пиксель.
Пиксель проявил понимание (он не всегда проявляет его, будучи котом с твердыми убеждениями). Но тут он обнюхал протянутый палец и лизнул его.
Доктор расплылся в улыбке, а когда Пиксель счел, что ритуальный поцелуй длится достаточно долго, убрал свой палец.
– Чудный мальчик. Где вы его взяли?
– На Терциусе.
– Где этот Натерцус? В Канаде? Мм… Вы говорили, что у вас проблемы с деньгами… Сколько вы возьмете за Пикселя? Наличными? Моя девчушка прямо влюбится в него.
(Я не стала мошенничать. Могла бы, но не стала. Пикселя нельзя продать – он не останется у нового хозяина, потому что этого кота и запереть невозможно. Каменные стены для него не тюрьма[8].)
– Прошу прощения, но я не могу его продать – это не мой кот. Он из семьи моего внука – одного из моих внуков – и его жены. А Колин и Хейзел никогда бы не продали его, да и не смогли бы – Пиксель им тоже не принадлежит. Он никому не принадлежит. Пиксель – свободный гражданин.
– Вот как? А может, я сумею его подкупить? Что скажешь, Пиксель? Много конской печенки, свежая рыба, кошачьи консервы – все, что захочешь. Вокруг полно сговорчивых кошечек, а твои запальные свечи мы трогать не станем. Ну как?
Пиксель беспокойно дернулся, что означало «пусти меня», и я послушалась. Он обнюхал докторские ноги, потерся о них и недоверчиво спросил:
– Да нну-у?
– Соглашайтесь, – сказал мне доктор. – Кажется, я его завоевал.
– Не ручаюсь, доктор. Пиксель любит путешествовать, но всегда возвращается к моему внуку – полковнику Колину Кэмпбеллу – и к его жене Хейзел.
Доктор в первый раз посмотрел на меня как следует:
– Внук-полковник? Мисс, да у вас галлюцинации.
(Я вдруг увидела себя его глазами. На Терциусе перед отъездом Иштар подвергла меня усиленной терапии – мне тогда было пятьдесят два, – а Галахад перестарался с косметическим освежением. Он предпочитает видеть женщин юными, особенно рыжих. И моих дочерей-близняшек постоянно держит в подростковом возрасте. Теперь мы с ними выглядим как тройняшки. Галахад – безобразник. Он самый любимый мой муж после Теодора, но об этом никто не знает.)
– Галлюцинации? Возможно, – согласилась я. – Я не знаю, где нахожусь, не знаю, какой сегодня день, не знаю, куда делись мои вещи и кошелек, не знаю, как здесь оказалась, – знаю только, что ехала на иррелевантобусе в Нью-Ливерпуль и с нами произошла какая-то авария. Не будь со мной Пикселя, я бы сомневалась, что я – это я.
Доктор Ридпат нагнулся к Пикселю, и тот позволил взять себя на руки.
– На чем, говорите, вы ехали?
– На межвселенском транспорте Берроуза, из Бундока[9] на Теллус-Терциус, временная линия Два, две тысячи сто сорок девятый год по галактическому летоисчислению или четыре тысячи триста шестьдесят восьмой по григорианскому, если вам так проще. Направлялась я в Нью-Ливерпуль, тоже на временную линию Два, где у меня было задание. Но что-то не сработало.
– Так-так. И у вас есть внук-полковник?
– Да, сэр.
– Сколько же вам лет?
– Смотря как считать, доктор. Родилась я на Земле, на временную линию Два, четвертого июля тысяча восемьсот восемьдесят второго года. Я жила там до тысяча девятьсот восемьдесят второго, сто лет без двух недель, а потом перебралась на Терциус, где меня омолодили. Было это пятьдесят два года назад по моему личному времени, а недавно со мной провели усиленный курс и сделали меня моложе, чем следовало бы: я предпочитаю быть зрелой женщиной, а не девчонкой. Но у меня действительно есть внуки – много внуков.
– Интересно. Может быть, пройдем в мой кабинет?
– Вы думаете, я не в своем уме?
Доктор ответил не сразу:
– Скажем лучше так: кто-то из нас двоих галлюцинирует. Тесты покажут, кто именно. И потом, моя медсестра, отличающаяся крайним цинизмом, без всяких тестов раскусит, у кого из нас крыша поехала. Пойдемте?
– Конечно. Спасибо вам, сэр. Только мне сначала надо что-нибудь надеть на себя, иначе я не смогу никуда выйти. (Впрочем, так ли это? У тех людей, что недавно здесь толпились, видимо, другие понятия о «непристойном виде», чем в Миссури моего детства. А у нас на Терциусе ходить нагишом у себя дома – в порядке вещей, в общественных местах нагота тоже не вызывает волнений. Все равно как если бы кто-нибудь пришел на свадьбу в комбинезоне – не совсем обычно, но ничего особенного.)
– Зачем? Ведь фестиваль вот-вот начнется.
– Фестиваль? Доктор, я все время пытаюсь объяснить вам, что я здесь чужак в земле чужой.
– Скоро начнется наш самый большой праздник. Официально он открывается на закате, но многие не дожидаются официального открытия. Сейчас перед отелем по бульвару уже бродит немало голых людей, они все пьяные и ищут себе партнеров.
– Партнеров? Для чего? – с притворной наивностью спросила я. Оргии не по мне. Все эти локти и коленки…
– А вы как думаете – для чего? Это обряд плодородия, дорогая моя, праздник в честь обильного роста плодов земных – и животов, если уж на то пошло. Сейчас все девственницы, которые еще остались в нашем славном городе, сидят под замком. Но по дороге в кабинет с вами ничего не случится… а потом я найду вам что-нибудь из одежды. Комбинезон, сестринскую форму – все равно что. Вас это устроит?
– Да, доктор, спасибо.
– На вашем месте, чтобы уж совсем не беспокоиться, я бы поискал в ванной большое пляжное полотенце и сделал из него кафтан. Если сумеете управиться за три минуты. Не копайтесь, милочка, мне пора к станку.
– Слушаюсь! – И я нырнула в ванную. Это была настоящая ванная – не какой-то освежитель. Обшаривая номер в поисках одежды, я видела там стопку турецких полотенец. Теперь я присмотрелась к ней повнимательнее и увидела, что два из них заметно толще остальных. Я развернула одно из них. Эврика! Прямо пончо богатого латиноамериканца, футов шесть в длину и три в ширину. Взяв из аптечки бритву, я прорезала посредине дырку для головы. А теперь найти бы, чем подпоясаться.
Пока я этим занималась, из фена для волос появилась человеческая голова – женская и довольно красивая. Тела не было. Случись это в мою первую сотню лет, я бы подскочила, но теперь голограммы для меня – дело привычное.
– Никак не удавалось застать вас одну, – сказала голова глубоким баритоном. – Я говорю от имени Комитета эстетических устранений. Мы, кажется, причинили вам некоторые неудобства, о чем искренне сожалеем.
– Надо полагать! А что стало с ребенком?
– Не имеет значения. Мы будем держать с вами связь. – И голова исчезла.
– Эй, подождите! – Но передо мной снова был только фен.
Доктор Ридпат отвел глаза от Пикселя, продолжая почесывать ему подбородок:
– Пять минут сорок секунд.
– Извините, что задержалась, но мне помешали. Из фена появилась голова и заговорила со мной. Это здесь часто бывает? Или у меня опять галлюцинации?
– Вы, кажется, действительно нездешняя. Это телефон. Вот смотрите: телефон, пожалуйста!
Из рамы с довольно невыразительным натюрмортом высунулась голова, на сей раз мужская.
– Куда желаете звонить, сэр?
– Отбой. – (Голова скрылась.) – Так было?
– Да, только у меня была девушка.
– Само собой. Звонок застал вас в ванной, и компьютер выбрал голову соответствующего пола. Голова шевелит губами согласно произносимым словам – за этим тоже следит компьютер – и заменяет собой видеоизображение, если вы не хотите, чтобы вас видели. То же относится и к тому, кто вам звонит.
– Понятно. Голограмма.
– Да. Ну, пошли. Вы очень аппетитно выглядите в своем полотенце, но без него было еще лучше.
– Благодарю вас.
Мы вышли в коридор; Пиксель зигзагами бежал впереди.
– Доктор, что такое «Комитет эстетических устранений»?
– Что? – удивился он. – Это организация убийц. Преступные нигилисты. А где вы про них слышали?
– Голова сказала в ванной. Этот ваш телефон. – И я повторила ему разговор почти дословно.
– Хм. Интересно. – Доктор умолк и молчал до самого кабинета, который находился десятью этажами ниже, в бельэтаже.
По пути нам повстречалось несколько постояльцев, не дождавшихся заката – большей частью голые и в масках домино, но некоторые и в маскарадных костюмах: звери, птицы или нечто абстрактное. Одна пара щеголяла искусной раскраской на коже, ничем более не прикрытой. Я была рада, что на мне махровый кафтан.
Когда мы добрались до кабинета доктора Ридпата, я задержалась в приемной, а доктор в сопровождении Пикселя прошел в кабинет. Дверь он не прикрыл – мне было все видно и слышно. Его медсестра, стоя ко мне спиной, говорила по телефону – то есть общалась с говорящей головой. Больше в кабинете, кажется, никого не было. Меня слегка удивило то, что сестра тоже поддалась эпидемии обнажения: на ней были туфли, трусики и шапочка медсестры, а белый комбинезон был перекинут через руку, – видимо, звонок застал ее, когда она раздевалась. Или переодевалась. Сестра была высокая, стройная брюнетка – лица ее я не видела.
– Скажу доку, – говорила она. – Ночью смотрите в оба. Увидимся в тюрьме. Пока. – Она полуобернулась к доктору. – Это Даффи Вайскопф, босс. Сообщаю вам предварительные итоги. Причина смерти – удушье. Причем в горло старому ублюдку, прежде чем залить туда кетчуп, засунули пластиковый конверт со всем известной – или печально известной – карточкой: «Комитет эстетических устранений».
– Я так и предполагал. Он не сказал, какого сорта кетчуп?
– Да божечки, ну сейчас!
– А что это вы разоблачились? Фестиваль начнется только через три часа.
– Смотрите сюда, погоняла! Видите эти часы, отсчитывающие драгоценные секунды моей жизни? Видите, что они показывают? Одиннадцать минут шестого. А в моем контракте сказано, что я работаю до пяти.
– Там сказано, что вы должны оставаться на работе, пока я не отпущу вас, а после пяти вам просто платят сверхурочные.
– Пациентов не было, и я решила переодеться в карнавальный костюм. Погодите, босс, вы его еще не видели! Священника в краску вгонит.
– Сомневаюсь. И потом, у нас пациентка, и мне нужна ваша помощь.
– Ой, ладно, ладно! Сейчас снова оденусь Флоренс Найтингейл[10].
– Чего зря время тратить. Миссис Лонг! Входите, пожалуйста, и раздевайтесь.
– Да, сэр. – Я вошла, на ходу снимая с себя краденый «кафтан». Все понятно, благоразумный врач принимает больных женского пола только в присутствии сестры. Это универсальное правило во всей мультивселенной. Если сестра при этом голая, тем лучше – не надо и на пациентку напяливать дурацкий балахон. Помогая сначала отцу, а потом проработав много лет в бундокской клинике омоложения и в больнице при ней, я постигла все тонкости медицинского протокола. Сестры в Бундоке одеваются, только когда это требуется по работе – а требуется редко, поскольку пациенты обычно раздеты. – Только не «миссис Лонг», доктор. Меня обычно называют «Морин».
– Хорошо, Морин. А это Дагмар. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса»[11]. И Пиксель, Дагмар, – это который на коротких ножках.
– Привет, Морин. Привет, Пиксель.
– Мя-я-у.
– Привет, Дагмар. Извините, что задерживаю вас.
– De nada[12], лапочка.
– Дагмар, из нас двоих кто-то спятил: или я, или Морин. Скажите кто.
– А может, оба? На ваш счет я давно уже питаю сомнения, босс.
– Это понятно. Но у нее и в самом деле что-то выпало из памяти – это как минимум. Плюс возможные галлюцинации. Вы учили materia medica гораздо позже меня: если бы кто-то захотел вызвать у человека временную амнезию, какой бы наркотик он выбрал?
– Что? Вот не надо простачком прикидываться. Алкоголь, конечно. Но это может быть что угодно. В наше время детишки едят, пьют, нюхают, курят и колют все, что не пытается съесть, выпить или понюхать их самих.
– Нет, не алкоголь. Алкоголь в необходимом для этого количестве вызывает жуткое похмелье с дурным запахом изо рта, дрожью и судорогами, и глаза наливаются кровью. А посмотрите-ка на нее: глаза ясные, здорова как лошадь и невинна, как щенок на чистом белье. Пиксель! Уйди оттуда! Так что же будем искать?
– Не знаю – давайте начнем, тогда увидим. Кровь, моча… слюну тоже взять?
– Конечно. И пот, если наберете.
– И вагинальный мазок?
– Да.
– Погодите, – возразила я. – Если вы собираетесь копаться у меня внутри, мне надо принять душ и подмыться.
– Фиг тебе, лапочка, – ласково ответила Дагмар. – Нам нужно то, что есть сейчас… а не то, что будет, когда ты смоешь свои грехи. Не спорь, мне неохота ломать тебе руку.
Я умолкла. Мне бы хотелось, чтобы от меня хорошо пахло (или вообще никак не пахло) во время осмотра. Но как докторская дочка и сама терапевт, я знаю, что Дагмар права, раз они ищут наркотики. Вряд ли найдут – но вдруг. У меня и в самом деле выпало несколько часов. Или дней? Все может быть.
Дагмар заставила меня пописать в баночку, взяла у меня кровь и слюну на анализ, потом велела лечь на кресло и поставить ноги в стремена.
– Кому это сделать – мне или боссу? Уйди, Пиксель. Не мешай.
– Все равно.
(Дагмар – по-настоящему внимательная сестра. Некоторые пациентки не выносят, когда их там трогают другие женщины, некоторые стесняются мужчин. Меня-то отец излечил от подобных глупостей, когда мне и десяти еще не было.)
Дагмар отошла за расширителем, и я кое-что подметила. Я уже говорила, что она брюнетка. На ней по-прежнему не было ничего, кроме трусиков – довольно прозрачных. Казалось бы, сквозь них должен просматриваться темный, данный природой фиговый листок, верно?
Так вот – ничего такого. Только тень на коже да самое начало Большого Каньона.
У женщины, которая бреет или как-то по-иному депилирует волосы на лобке, любимый вид развлечения – секс. Мой любимый первый муж Брайан открыл мне на это глаза еще в эпоху декаданса, где-то в 1905 году по григорианскому календарю[13]. За свои полтораста лет я убедилась в справедливости этого наблюдения на многочисленных примерах. (Подготовка к операции или к родам не в счет.) А те, кто делает это потому, что им так больше нравится – все без исключения веселые, здоровые, раскрепощенные гедонистки.
Дагмар не собиралась оперироваться и (очевидно!) не собиралась рожать. Она собиралась участвовать в сатурналиях – что и требовалось доказать.
Я испытывала к ней теплое чувство. Брайан, мир его распутной душе, оценил бы ее по достоинству.
Дагмар уже знала, в чем заключаются мои «галлюцинации» – во время процедур мы с ней все время болтали, – и знала, что я в городе чужая. Пока она прилаживала этот чертов расширитель (всегда терпеть их не могла, хотя этот обладал температурой тела и его бережно вставляла женщина, сама знающая, что это за радость), я попросила ее, чтобы отвлечься: