Оба они, голые по пояс, лежали на расстеленных газетах посреди крыши. Они загорали на отцветающем солнце бабьего лета и пили пиво. Между ними стояла трёхлитровая банка и раскуроченная коробка из-под молока, заменявшая кружку. Над ними на шесте, как скелет мелкого птеродактиля, висела телевизионная антенна, которую они только что установили.
– Сашенька тебе письмо написала, – сказал Служкин.
– Не получал. Честное слово.
– Так она его через меня передала.
Служкин залез в карман джинсов, достал листочек и протянул Будкину. Будкин развернул его и стал читать, держа на весу перед глазами, солнцу на просвет. Читал он долго.
– Не ссорился я с ней нифига, – сказал он, опуская письмо. – Это она на меня обиделась. Когда я последний раз был у неё, то всякие планы развивал, как зимой буду на горных лыжах кататься. А её, естественно, не звал. Вот она и обиделась.
– А чего не звал-то? Трудно, что ли?
– Я бы позвал, так она ведь поехала бы, дура… А там одни ботинки как «Боинг» стоят. Где бы она на всё денег взяла? Явилась бы в каких-нибудь снегоступах на валенках… Меня бы там на базе все засмеяли.
Будкин приподнялся, выпил пива и повалился обратно.
– А дальше чего у вас с ней было?
– Ничего… Дальше я занят был, мне к ней в гости ходить было некогда. Вот она и решила, что я обиделся. Детский сад, короче.
– Так сходи к ней, – посоветовал Служкин.
Будкин задумчиво начал складывать из письма самолётик.
– Неохота, – признался он. – Надоело мне с ней. Человек она, конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет. Придёшь – у неё как «прощание славянки». Нагрустит – хоть экспортируй.
Будкин ловким точным движением запустил самолётик. Тот нырнул, вынырнул, полетел за край крыши по красивой нисходящей линии, пронёсся над жёлто-зелёным ветхим тряпьём берёзок в сквере и вдруг без видимой причины кувыркнулся вниз и исчез в тени, как в озере.
– Господин Будкин зажрался, – констатировал Служкин. – От такой чудесной девушки отказывается. Доиграется господин Будкин, точно. Имеет терема, а пригреет тюрьма.
Будкин захехекал.
– Рунёвой в тебя надо было влюбиться, Витус, – сказал он. – Вы бы друг другу идеально подошли.
– Я хоть к кому идеально подойду, – без ложной скромности ответил Служкин. – И отойду так же.
– Мне не такая девка нужна, – мечтательно произнёс Будкин, глядя в тёплое небо, которое незаметно, из глубины, словно бы начинало медленно промерзать на зиму. – Такая вот… – туманно сказал он и пошевелил пальцами. – Особенная…
– Такой большой, а в сказки веришь, – буркнул Служкин.
– Не-е, Витус, я не в сказки, я в жизнь верю. Это другие верят в сказки. Вот девки, что вокруг меня вьются, смотрят на меня как на какого-то Хоттабыча: мои бабки, хаты, тачки, свобода моя – для них какое-то Лукоморье. Потому они на меня и вешаются. А меня-то за всем этим не видят!
– А Сашенька видит.
– Рунёва наоборот. Она счастлива уже одним тем, чего моя мама родила. А я этим тоже не исчерпываюсь. Рунёвой всё равно: живи я хоть в шалаше с голой задницей, она всё равно любить будет. Только в шалаше я себя уважать бы перестал. В общем, ни с той, ни с другой стороны нет уважения к тому, что я в себе ценю больше всего: к моему умению жить.
– Что это за умение? Умение деньги сделать?
– Не только. С этим умением я организовал свою жизнь так, что ни от кого и ни от чего не зависю… завишу…
– «Не зависею». А чего ж в тебе, несчастном, тогда ценят?
– Саму жизнь ценят, Витус, а не умение жить. Следствие, а не причину. А мне нужна такая девка, чтобы все эти жизненные блага ценила, но не рвалась за ними и не плевала бы на них. Чтобы за шмотьём меня видела и уважала меня за то, что я могу его иметь. И пользовалась бы всем в меру – не переплачивала и не воровала. Короче, хозяйка мне нужна, а не грабительница и не обожательница.
– Ну-у, – скептически хмыкнул Служкин. – Давай ищи съеденные щи.
Вечером Служкин отправился в садик за Таточкой, но, отойдя от подъезда на пять шагов, вдруг свернул с тротуара и через ограждение полез в сквер. Забравшись в заросли поглубже, он осмотрелся, подпрыгнул и выдернул из листвы берёзки маленький бумажный самолёт.
Глава 9
Красная профессура
– Ну что, красная профессура, готовы? – бодро спросил Служкин.
Три передние парты по его настоянию были пусты.
– За передние парты с листочками и ручками садятся… – Служкин взял журнал: – Спехова, Старков, Кузнецова, Митрофанова и Кедрин.
Служкин подождал, пока перечисленные рассядутся, и дал каждому по вопросу для индивидуальной проверочной работы.
– В вашем распоряжении двадцать минут. Не забудьте подписать листочки… Остальные открывают тетради и записывают тему урока: «Экономическое районирование СНГ».
– Опять писать!.. – заныл девятый «а». – На литературе писали, на иностранном, на алгебре…
– Опять, – строго подтвердил Служкин. – Иначе вы со своей болтовнёй ничего не услышите и ничего не запомните.
– А мы и так не запомним! – крикнул зловредный человек Скачков, открыл перед собой на парте чемодан-«дипломат» и улёгся внутрь.
– Давайте лучше, Виктор Сергеевич, мы весь урок будем сидеть молча, зато не будем писать, – улыбаясь, предложила красивая отличница Маша Большакова.
– Давайте лучше вы весь урок будете сидеть молча и будете писать, – внёс контрпредложение Служкин. – Скачков, ты чего уснул?
– А мне неинтересно, – нагло заявил из чемодана Скачков.
– А кому интересно? – удивился Служкин. – Мне, что ли?
– Так увольняйтесь, – с первой парты посоветовал верзила Старков, кандидат в медалисты.
– Кто ж тогда моих малых деток и старушку мать кормить будет? – спросил Служкин. – Ты будешь? Или давайте так: вы мне платите деньги, а я вас отпускаю с урока и ставлю всем пятёрки. Идёт?
– Идёт! – обрадовалась красная профессура.
– Тогда выкладывайте по штуке на парту – и свободны.
Денег у девятого «а» не оказалось.
– Значит, нечего спорить, – подвёл итог Служкин. – Я вот знаю экономическую географию – у меня деньги будут. А вы не знаете – у вас их и нет. Итак, продолжим. Смысл заголовка вам понятен?
– Нет, – нестройно отозвалась красная профессура.
– Тогда записывайте: «Экономическое районирование – это деление территории на экономические районы». Теперь ясно?
– Нет, – сказала красная профессура.
– Да всё им ясно, они выделываются, – сказала Маша Большакова.
– Больше будут выделываться – больше будут писать. Скачков, после уроков не забудь сдать мне тетрадку. Я в журнал тебе ставлю точку. Пишем: «Экономический район – это район с преобладанием одной отрасли производства в экономике». Вот у нас в Речниках какая доминирующая отрасль производства?
– Самогоноварение! – крикнул с первой парты Старков.
– Старков, ты пиши, а не языком чеши.
Вдохновленная Старковым, красная профессура называла отрасли производства, за которые Речники надо было бы выжечь напалмом.
– Ну, завод у нас на Каме какой? – подсказал Служкин.
– Транспортное машиностроение, – подсказала Маша Большакова.
– Молодец, Маша, ставлю тебе точку, – одобрил Служкин.
– Ха! Машке Большаковой точку, и мне точку? – возмутился в чемодане Скачков. – Несправедливо!
– Сейчас я тебе переправлю… – Служкин склонился над журналом.
– Не-не-не!.. – забеспокоился Скачков, вылезая наружу.
– Теперь откройте в учебниках карты номер два, три и пять, сравните их и попробуйте разделить территорию страны на экономические районы. Ну, вроде бы как вам подарили страну, а вы в ней налаживаете производство.
– А мы не хотим налаживать, – заявил Старков. – Мы страну сдадим в аренду иностранцам, пусть они и пашут.
– Уже десять минут прошло, а ты, Старков, писать ещё не начал.
– Да я вам этот вопрос за минуту напишу, – пообещал Старков. – Вопрос-то какой-то тупой… Зачем, Виктор Сергеевич, мы вообще учим эту ерунду, морально устаревшую сто лет назад?
– Возьми, Старков, у Шакировой учебник и посмотри в нём на последней странице фамилии авторов, – посоветовал Служкин.
Весь класс тотчас же начал заинтересованно изучать последнюю страницу, только Шакирова стучала кулаком в широкую спину Старкова.
– Есть среди фамилий авторов Служкин?
Красная профессура, растерявшись, снова перечитала список.
– Есть! – с последней парты на всякий случай крикнули двоечники Безматерных и Безденежных, которым полагалось бы находиться не в девятом «а», а в зондеркоманде.
– Нету меня, – игнорируя двоечников, сказал Служкин. – Тогда я не понимаю, Старков, почему ты задаёшь этот вопрос мне.
Красная профессура взволнованно загомонила, поражённая отсутствием Служкина среди авторов учебника.
– Хорошая отмазка, – одобрил Старков, презрительно перебрасывая учебник Шакировой.
– Итак, карты посмотрели, – продолжил Служкин. – Теперь по ним давайте попробуем назвать, например, сельскохозяйственные районы.
Красная профессура перечислила все районы, которые нашла, включая Крайний Север с вечной мерзлотой.
– Молодцы, два, – оценил Служкин. – Ставим цифру один, пишем маленький заголовочек: «Сельскохозяйственные районы». Ниже ставим буковку «а». Первый фактор, от которого зависит развитие в районе сельского хозяйства. Какой фактор вы можете назвать?
Скрипя, пробуксовывая, урок ехал дальше.
– Всё, время прошло, – наконец объявил Служкин, подходя к первым партам.
Старков сразу протянул густо исписанный листок. Красная от волнения Спехова что-то лихорадочно строчила. Милая глазастая троечница Митрофанова встала, подала бумажку и сказала:
– А я почти ничего не написала, Виктор Сергеевич.
– Плохо, Люся. Поставлю кол.
– Дак чо, вам же хуже, – усаживаясь на своё место, обиженно сказала Митрофанова. – Колы в журнал ставить нельзя. Придётся вам со мной после уроков сидеть, натягивать меня на тройку.
– А ты мне очень нравишься, Митрофанова. Ну, как девушка. Я с тобой после уроков с удовольствием встречусь.
Красная профессура ахнула, Маша Большакова смутилась, а двоечники Безматерных и Безденежных заржали.
– Вам для этого география и нужна, – саркастически заметил Старков. – Вы-то хоть на Люське женитесь, а нам география на что?
– Дурак, – сказала Митрофанова Старкову.
– Конечно, – согласился Служкин. – Вас в загсе никто не спросит о факторах размещения нефтедобывающей промышленности…
– Вот! – обрадовался из чемодана Скачков. – Чего тогда их учить?
– У нас вообще класс с гуманитарным уклоном, – пояснил Старков. – Зачем нам экономика? Мы будем вольные художники.
– Вольный художник – это босой сапожник, – возразил Служкин. – Всё умеет, ничего не имеет. Я тоже был вольный художник, а, как видите, без географии не прожил.
– А что вы делали? Стихи писали? – не унимался Старков.
– Маненечко было, – кивнул Служкин.
Двоечники Безматерных и Безденежных от смеха сползли вниз.
– А почитайте… – улыбаясь, попросила Маша Большакова.
– Да вы их знаете… – отмахнулся Служкин. – Они в учебнике литературы напечатаны. Под псевдонимами.
– Ну почитайте! – заныла красная профессура. – Нам никто не читал!..
Служкин посмотрел на часы: пять минут до конца урока. Закончить новый материал он всё равно бы не успел.
– Хорошо, я почитаю, – согласился он. – Но тогда вы параграф изучите дома сами, а на следующем уроке по нему – проверочная.
Класс негодующе взвыл.
– Искусство требует жертв, – пояснил Служкин.
– Да ладно, чего вы! – обернувшись ко всем, крикнул Старков. – Подумаешь, проверочная! Напишем! Читайте, Виктор Сергеевич.
В кабинете воцарилась благоговейная тишина.
Служкин сел на стол.
– Этот стих я сочинил в девятом классе ко дню рождения одноклассника по фамилии Петров. Петров был круглый отличник, комсорг школы и всё такое. Называется стих «Эпитафия Петрову». Для тупых поясняю: эпитафия – это надгробная надпись. Стих очень простой, смысла нет, рифмы тоже, смеяться после слова «лопата».
Стихи красной профессуре страшно понравились, но вот проверочная работа на следующем уроке с треском провалилась.
Глава 10
Ветка
Служкин позвонил, и сначала за дверью было очень тихо. Потом почему-то раздался грохот, и дверь стремительно распахнулась.
– Привет, это я, твой пупсик, – входя, сказал Служкин.
– Витька-а!.. – закричала высокая девушка в мелких чёрных кудряшках и повисла у него на шее.
Служкин ногой захлопнул за собой дверь. В прихожую из комнаты вышел хмурый мальчик лет пяти.
– Здорово, Шуруп, – сказал Служкин, ссаживая девушку.
– Чего ты мне принёс, дядя Витя? – сразу спросил хмурый мальчик.
Служкин порылся в карманах куртки и вытащил пластмассового солдатика – монстра с собачьей мордой, в шипах, в шлеме, с бластером.
– Ты мне такого уже дарил, только он был зелёный, как понос.
– Шурка! – крикнула мама. – Грубиян, весь в своего папашу!
– Ну давай обратно, – предложил Служкин. – Сам играть буду.
– Фиг, – подумав, ответил мальчик и ушёл в комнату.
Служкин начал снимать куртку и поинтересовался:
– А благоверный где?
– Колесников-то? На работе, где же еще?
– Слава богу, – сказал Служкин и вытащил из куртки бутылку.
– Витька! Ты ваще!.. – выхватывая бутылку, закричала девушка. – Портвяга! Я сто лет уже мечтала нажраться! Пошли!
Проходя в кухню, Служкин флегматично заметил:
– С одного флакона не нажрёмся, Ветка.
– А ты Татку из садика сюда приводи, а я пока ещё сгоняю. Татка же нормально с Шурупом играет…
– Нельзя, Ветка, – вздохнул Служкин, срезая пробку с бутылки.
– Жаль, – разливая портвейн по чашкам, призналась Ветка. – Ну, как там у тебя в школе? Молоденькие-то училки есть?
– Есть, да не про мою честь, – выпив и закурив, неохотно сказал Служкин. – Невесты без причинного места… Лучше ты рассказывай. Как там твой любовник-то? Всё ещё в кино тебя снимать хочет?
– Козлов-то? Козёл – он и есть козёл, – с чувством произнесла Ветка. – Я его уже послала, куда не ходят поезда. Я теперь, Витька, в другого влюбилась. В лётчика. Точнее, бывшего лётчика. Ему Колесников менял пьяные номера на обычные, он и пригласил в гости. Колесников меня с собой взял. Сам нарезался и упал под стол, а мы с этим лётчиком заперлись в ванной и трахались. Я чего-то боюсь, уж не залетела ли я тогда?..
– Хорошенькое дело – в ванной, – мрачно пробормотал Служкин. – Залетайте в самолётах «Аэрофлота»…
Из комнаты вдруг раздался басовитый рёв. Ветка чертыхнулась, вскочила и убежала. Служкин снова закурил и открыл окно.
Веткин дом стоял недалеко от берега Камы, от чёрного, мрачного котла затона. Служкин курил и смотрел, как мимо дебаркадера, мимо разведённого наплавного моста, словно бы брезгливо оскалившись, проплывает высокий и длинный речной лайнер, возвращающийся на стоянку после навигации. Лайнер медленно плыл под яростным золотом зарослей на дамбе, от которого вода отмелей казалась древесного цвета, будто коньяк. Плыл мимо рыжих склонов, где валялся ржавый хлам: тросы, мятые бакены, какие-то гнутые и рваные конструкции, содранные с кораблей. Плыл мимо врытых в землю и обросших кустами цистерн, мимо старых брандвахт с яркими колечками спасательных кругов, мимо решётчатых портовых кранов и заводских корпусов с длинными закопчёнными трубами.
Вернулась Ветка, и Служкин выбросил окурок.
– Как там у вас дела с Надькой? – спросила Ветка, снова разливая портвейн.
– Всё чики-пуки, – сказал Служкин и, подумав, добавил: – Недавно порешили мы с ней прекратить наши постельные встречи, вот так. Ей неохота… да и мне неохота. Взяли и завязали.
– Хоба-на! – изумилась Ветка, вытаращив глаза. – И с кем ты?..
– Ни с кем.
– Нифига себе! – Ветка хлопнула полчашки портвейна. – А эта твоя дура, как ее… Ру… Ру… ну, Сашенька.
– Рунёва, – подсказал Служкин. – Она Будкина любит.
– Ну и что? – искренне не поняла Ветка.
– Да ну тебя… Не объяснить. Нет, и всё.
– Заведи любовницу, – посоветовала Ветка.
– Заведу, – согласился Служкин. – Тебя вот.
– А что? Классно! – оживилась Ветка. – Будем опять, как тогда, после школы, помнишь? Зашибись было! Ты не загружайся насчёт этого. Подумаешь! Наплюй. Я-то тебя люблю, Витька, честно. С седьмого… нет, с девятого класса. Я тебе позвоню, как только Колесников свалит куда-нибудь на подольше. Приходи – оторвёмся, как раньше!