Ну все. Можно убираться.
Можно убираться, а думать обо всем он будет потом. Не сейчас – потом…
Но уйти из квартиры вот так, безнаказанно, за здорово живешь, не удалось. Никита уже собирался толкнуть входную дверь, когда услышал шаги на площадке. Шаги дублировали друг друга, так же, как и нетерпеливый шепот, что-то вроде: «Звони… Нет, ты звони…» Голосов тоже оказалось два: женский и мужской.
Только этого не хватало, твою мать! Не хватало еще, чтобы его застукали здесь и сейчас, как ординарца, как почетный караул при двух трупах. И ведь ничего не объяснишь, никому. Никому, особенно Корабельникоffу… Именно злосчастное воспоминание о шефе заставило Никиту поторопиться. Спрятаться за кухонной дверью – первое, что пришло ему в голову. Так он и сделал, втайне надеясь, что гости потопчутся на площадке и уберутся восвояси. Позвонят для приличия, подолбятся в двери – и уберутся восвояси. Господи, сделай так, чтобы они убрались, сделай, господи!..
Но ночным визитерам и дела не было до его тайных мыслей. Через секунду раздался требовательный звонок, от которого у Никиты заложило уши. Неизвестная парочка терзала кнопку добрых три минуты, после чего наступило затишье. Ну, слава богу, культурные люди, сообразили, что если не открывают, – значит, никого дома нет. И вообще: ходить в гости по ночам – не самая блестящая мысль. Позвонили, пора и честь знать.
Но перевести дух Никите так и не удалось, а все потому, что с гулкой площадки донесся женский голос:
– Слушай, а здесь, похоже, открыто…
Черт, черт, черт, надо же, дерьмо какое! Это ведь он, Никита, не захлопнул дверь, заскочив в квартиру Корабельникоffа всего лишь на пяток минут. На пяток минут, как ему тогда казалось. За тигровой орхидеей, приведшей его прямиком в западню!
– И что? – мужской голос оказался рассудительнее женского.
– Ну, если открыто – может, мы войдем?
– Не думаю, что это хорошая идея…
Вот-вот, совсем нехорошая! Это ты, парнишка, правильно подметил!..
– А по-моему, ничего, – никак не хотела униматься невидимая Никите бабенка. – Зря, что ли, мы сюда приехали?
– Не знаю… Но ты же видишь сама…
– Как хочешь… А я вот войду.
Спустя секунду голос переместился в прихожую, и Никита затаил дыхание. Обладательница голоса наконец-то материализовалась – во всяком случае, сквозь дверную щель Никита смог рассмотреть безмятежный глянцевый профиль и глупые, смоделированные гелем волосики. На лицо крупной косметической фирмы девчонка не тянула, но на победительницу конкурса «Мисс года» где-нибудь в автономной республике – очень даже… Следом за королевой красоты в прихожую ввалился и паж, такой себе кобелек из разряда жиголо.
Обоим на вид было лет двадцать, никак не больше: судя по легкой художественной небритости кобелька и вызывающему девчоночьему макияжу с преобладанием активного черного цвета.
– Ой! – сказала девчонка, наткнувшись на гору деньрожденьевского реквизита в прихожей. – Ты только посмотри, какая прелесть!
– Мадам – большая оригиналка, – меланхолично заметил кобелек.
– Это, наверное, подарки, да?
– Думаю, лучшим подарком для мадам будешь ты…
– А ты? – хихикнул лучший подарок.
– Само собой… Мы ей покажем класс… Она даже не знает, что ее ожидает…
«Мадам», очевидно, была кодовой кличкой Мариночки, кого же еще. Никита, несмотря на аховость ситуации, внутренне хмыкнул: тоже, нашли мадам, сопляки, ей и самой-то двадцать четыре сегодня исполнилось… То есть вчера. Уже вчера… Хотя… В известной степени Мариночка и есть мадам, изнывающая от безделья жена бизнесмена, еще способная порадовать себя такой вот парочкой по вызову. Совсем недурственно она развлекается в отсутствие мужа, ничего не скажешь… Хотя что-то подобное и можно было предположить, исходя из ее подлого, гиенистого темперамента. Права, права была Нонна Багратионовна, ох, права…
Но в любом случае именно эта парочка и засвидетельствует смерть. Громкими воплями и вставшей дыбом щетиной. А в том, что будет именно так, когда кобелек и сучка наткнутся на труп в ванной, Никита ни секунды не сомневался.
– Ты что это делаешь, лапонька? – спросил кобелек.
– «Guerlain Chamade», – проворковала сучка. – С ума сойти…
– Положи на место. И вообще, бросай свои провинциальные замашки… Не хватало еще, чтобы ты и здесь наследила… И так в прошлый раз чуть не погорели…
– Да ладно тебе, бебик… Вон здесь сколько всего. Она и не заметит… А я давно мечтала… «Guerlain Chamade», надо же…
– Положи на место.
– И не подумаю, – женская часть дуэта понизила голос до безопасного шепота. – Считай это бонусом… Я заслужила… Заслужила…
Ого, девчонка, воспользовавшись ситуацией, решила потрясти «мадам»! Ну, давайте, бебики, обнюхивайте квартиру, пора бы громко заявить о себе. Никита прикрыл глаза и затаил дыхание. Одно из двух: либо они уйдут, либо останутся. Все будет зависеть от любопытства девчонки, уже, судя по всему, прикарманившей духи. Вопрос в том, захочется ли ей прикарманить что-нибудь еще.
Ей хотелось.
Потоптавшись в прихожей еще минуту, девчонка двинулась в глубь квартиры, а кобелек как привязанный потащился за ней. На то, чтобы заглянуть в ванную (а куда еще прикажете заглядывать, ведь свет горит только там!), ей понадобится несколько секунд. Еще несколько – на то, чтобы оценить ситуацию и заорать. Или хлопнуться в обморок. Хотя – в обморок она не хлопнется, жилистые и глупенькие провинциалки редко прибегают к таким крайним мерам. Нужно только все правильно рассчитать, Никита, и путь к спасительной двери будет открыт. Вдох-выдох, выдох-вдох…
Но в квартире было тихо.
Никита, изготовившийся было к прыжку из кухни, накинул еще пару секунд.
Ну, давай! Давай!..
И вопль раздался. Но совсем не тот, которого ожидал Никита. Особого ужаса в нем не наблюдалось, скорее – детское любопытство и даже нечто, отдаленно напоминающее восхищение.
– Бебик! Б… Ты только посмотри!.. – далее последовало многоэтажное ругательство, хвост которого едва не пришиб Никиту, выскочившего на лестничную площадку.
А теперь – бежать! Бежать и не оглядываться…
Через минуту Никита уже сидел в машине. И шумно переводил дыхание. Ну все, он вручил судьбу двух тел малолетним остолопам, дело сделано, и можно убираться. Они придут в себя через минуту, а то и раньше, учитывая известную циничность профессии… Вызовут ментов, те выдернут из теплой постели начальника службы безопасности Джаффарова на пару с Нонной Багратионовной – именно они в курсе всех передвижений Корабельникоffа, они и шмякнут шефа по голове смертью Мариночки. А Никита будет ни при чем, белый и пушистый, и к тому же способный поддержать благодетеля Оку в трудную минуту его жизни.
Все. Дело сделано и можно убираться.
Но убираться Никита не торопился. В конце концов, здесь, в мерседесной тиши и безопасности, можно и прикорнуть в ожидании промежуточного этапа развязки.
…Часы на приборной панели показывали, что Никита сидит в ожидании уже шесть минут, но никаких подвижек не происходило. Никто не вышел из дома, да и милицейской сирены не слышно. Вот черт!..
– Надо же, дерьмо какое! – ругнулся Никита вслух и тотчас же увидел две фигурки, на всех парах несущиеся от дома.
Кобелек и сучка.
И не с пустыми руками!
От удивления Никита даже присвистнул. Потом присвистнул еще раз – от возмущения. И еще – от неожиданно открывшейся ему истины. Они поступили точно так же, как поступил он сам. Просто вымелись из квартиры, что тоже понятно: кому охота связываться со смертью! Тем более – смертью жены влиятельного человека. Они поступили так же, плюс… Никита ограничился скромной орхидеей, а аппетиты парочки оказались куда более внушительными.
Пока Никита стыло рассуждал об этом, парочка кенгуриными прыжками двинулась прямо в его сторону.
А затем…
Свои дальнейшие действия Никита и сам потом не смог себе объяснить: он врубил фары и завел двигатель. Лучших опознавательных знаков для кенгуру с пакетами и придумать было невозможно. И кенгуру доверчиво бросились на свет и звук. А кенгуриный кобелек на правах мужчины тотчас же заколотился в стекло. Дав поуговаривать себя несколько мгновений, Никита стекло опустил.
– Эй, шеф, до Приморской подбросишь? – От голоса кобелька за версту несло дешевым испуганным мародерством.
– Сколько?
– Тридцатка…
– Да вы совсем, ребята, обалдели… – для вида покочевряжился Никита.
– Тут и ехать-то пять минут… А тебе сколько надо?
– Ну, за полтаху, может быть, и соглашусь…
– Лады, – кобелек уже нетерпеливо бился в заднюю пассажирскую дверь.
Никита взял с места, как только парочка угнездилась на заднем сиденье. В зеркале заднего вида отразились обе нашкодившие полудетские мордашки.
– А вы чего такие смурные, ребята? – не удержался Никита. – Поссорились?
– Поссорились, поссорились, – хмуро бросил кобелек. – Ты за дорогой следи, шеф. Тебе-то какое дело?..
– Да никакого, хоть бы вы и хату какую-нибудь обнесли…
Лицо не подготовленной к таким провокационным пассажам девчонки исказилось, два пакета в ее руках звякнули «Guerlain Chamade», «Sentiment’ом» и еще бог знает чем. Зато паренек проявил недюжинную выдержку.
– Да ты шутник, шеф…
– Ага, – легко согласился Никита. – Где вас на Приморской высадить?
– А на Приморской и высади. У метро…
…Они действительно вышли из машины у метро и все так же, по-кенгуриному, поскакали в сторону дома у противоположной стороны дороги. Дом носил славное название «на курьих ножках», и в нем когда-то жила первая Никитина любовь – еще школьная, с содранными коленками и болячками на губе.
Вера, неожиданно вспомнил Никита, ее звали Вера.
Проводив взглядом парочку, Никита развернулся и поехал в сторону гостиницы «Прибалтийская». Там, на Морской набережной, и жил его приятель Митенька Левитас.
Обшарпанная дверь Левитаса встретила его собачьим лаем и недовольным сонным бухтением самого Митеньки.
– Ты знаешь, который час, убийца? – с закрытыми глазами спросил Левитас, пропуская Никиту в квартиру и пинками пытаясь унять разбушевавшегося Цыпу.
– Я не убийца, – промямлил Никита.
– Убийца, убийца, не сомневайся… И вообще, какого черта, Кит? Решил наконец-то уйти от своей змеи?
– У тебя есть что-нибудь выпить?
– Мне с утра на работу… – Митенька с трудом разлепил глаза и уставился на приятеля. – Но тебе, как другу… Есть водка.
– Один черт. Давай водку…
Холостяцкая кухня Левитаса была завалена грязной посудой, полуистлевшими плакатами с пляжными красотками и мешками собачьего корма. Митенька меланхолично пнул под зад крутящегося под ногами добермана, втиснулся в узкую щель между столом и стеной и уставился на Никиту, в полном молчании опрокинувшего две стопки водки.
– А ты не за рулем? – запоздало поинтересовался он.
– Какое это имеет значение? Хоть бы и за рулем…
– Ну, выкладывай… Что произошло?
– Ничего…
– Да ладно, – Митенька видел Никиту насквозь. – Ты когда ко мне ночью заваливался в последний раз? Лет семь назад, да? Сообщить, что у тебя сын родился…
Это была правда. Когда родился Никита-младший, обезумевший от радости Никита ввалился к Левитасу среди ночи, с литровой бутылкой водки и двумя яблоками в кармане. А после они вдвоем сидели на крыше, лакали из горла бессмертную «Столичную», заедали ее яблоками и орали на весь обветренный Залив «Вальс-бостон».
Он совсем неплохо получался у них, «Вальс-бостон».
А потом Митенька перешел на жизнеутверждающий романс «Четвертые сутки пылают станицы», а Никита едва не свалился с крыши. Ведь у него родился сын, тут не только с крыши свалишься.
Сын. Сы-ын!..
– Прости, Кит, – Левитас крякнул и сам потянулся за водкой. И жахнул ее в полном молчании. И занюхал загривком присмиревшего Цыпы. – Прости…
– Ничего… Все в порядке…
– Так ты бросил свою змею? Нашел себе другую? Нежную и трепетную, для души?
– С чего ты взял?
– Так ведь мент – он и в нерабочее время мент, – осклабился Митенька.
И, перегнувшись через шаткий пластиковый стол, снял с Никитиной куртки длинный светлый волос. И принялся наматывать его на палец.
– Улики нужно уничтожать, друг мой Кит, – нараспев произнес он. – А то у тебя как в старом анекдоте получается… Она блондинка?
– Да какая блондинка?
– Да вот эта! – Митенька покрутил волос в руках. – Довольно жесткий, между прочим… Волос-то… Прям леска. Проволока. Ты смотри, как бы характер у нее не оказался таким же… Одной суки с тебя хватит, я думаю…
Единственной блондинкой в окружении Никиты можно было назвать покойную Мариночку, да и то с натяжкой. И при чем здесь волос, и откуда он вообще взялся на куртке? Ведь вплотную к Мариночке Никита не приближался, разве что – к Эке, но у Эки была короткая стрижка. Смоляные волосы с едва заметными нитями ранней седины… Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас важно только то, что он увидел на Пятнадцатой линии…
– Я не убийца, – тихо произнес Никита, опрокидывая в себя очередную порцию водки.
– Все, больше ты не пьешь, – поморщился Левитас. – Довела тебя эта стерва… А я думал – ты успокоился уже… Так нет… Не виноват ты в том, что твой сын погиб… Не виноват! Ну сколько можно жрать себя, Кит? Сколько можно?..
Только теперь Никита понял, что пальцы его легонько трясутся, а позвоночник чуть слышно подрагивает, – это была запоздалая реакция на трупы, оставленные им в пустой квартиры. Запоздалая, еще не до конца осмысленная реакция, – только сейчас он это понял.
– Ее убили, – медленно произнес он.
– Кого?
– Мариночку…
– Какую Мариночку? Ты что несешь?
– Мариночку, – Никита с трудом протолкнул слова сквозь зубы. – Жену шефа.
– Корабельниковскую молодуху? – Левитас благодаря все еще продолжающимся посиделкам в бане на Крестовском и в кафе «Алеша» на Большом был в курсе всех Никитиных дел. – Да что за фигня?!
– Ее убили. Но я – не убийца… Я просто видел тело… Просто видел тело, вот и все…
Переложить ответственность на сухие милицейские плечи Митеньки – это и вправду было то, что нужно. Никита глухим и совершенно равнодушным голосом поведал Левитасу о том, что увидел в квартире; он ничего не забыл, включая бокал на краю ванной и кожаную жилетку на полу. Следом за жилеткой шла парочка по вызову, вот только о пакетах Никита распространяться не стал – вспомнил о тигровой орхидее. Закончив рассказ, он почувствовал странное облегчение, хотя и несколько подлого свойства, если задуматься: умыв руки, он заставил напрягаться старого дружка. Да еще в свободное от окаянной работы время.
– А ты того… Не преувеличиваешь? – осторожно спросил Митенька, когда Никита закусил кровавую историю водкой. В его устах это прозвучало как «Кончай заливать, козлище!».
– Можешь съездить и посмотреть, – у Никиты не было сил пререкаться.
– Та-ак… Значит, ты завернул в городскую квартиру босса и обнаружил там два трупа?
– Два голых трупа… Хозяйки и ее телохранительницы…
– Да-а… Баба-телохранительница – это, знаешь ли… Тухляк… И вообще – тухляк.
– Что именно?
– Да все, – в сердцах бросил Митенька. – Все, что ты мне рассказал – тухляк!
– Я сказал тебе правду.
– И что же ты не заявил?
– Заявляю. Вот тебе и заявляю. Ты же у нас сотрудник убойного… Тебе и карты в руки.
– А эти двое – тоже смотались?
– Да…
– Отзывчивые у нас граждане, ничего не скажешь… Загнить успеешь, пока почешутся.
– И что ты собираешься делать? – Вопрос был глупым, не менее глупым, чем поведение Никиты в квартире Корабельникоffа.
– А ты?
– Поеду домой, к Инге… Устал…
– Слушай, Кит… Только честно… А у тебя с этой дамочкой… ну того… Ничего не было? Если было – тебе проще сказать об этом сейчас. Мне.
Если у Никиты что-то и было с семейством Корабельникоffых, то скорее с самим Окой Алексеевичем. Нежнейшее черно-белое «Я думаю, это начало большой дружбы». А смерть Мариночки была цветной. Темно-вишневой.