– Нет. Никаких записок не было.
– Я знаю Кирюшу. Он просто не мог покончить с собой.
– Вы не видели его несколько лет.
– Это ничего не меняет. Я никогда не поверю, что мой брат…
– Дело закрыто. И поверить вам придется.
Настя перевела дух. Дело закрыто, и бессмысленно что-то доказывать этому человеку. Человеку из Большого Города. А Кирюша был Человеком из Маленького Городка. В маленьких городках совсем другие отношения со смертью. Гораздо более почтительные. Никто не станет ломиться к ней без спроса.
– Вы говорили что-то о его знакомой… Которая позвонила в милицию. Я могу поговорить с ней?
Следователь скептически осмотрел Настю с головы до ног: к черной, уже намозолившей глаза юбке был пристегнут такой же черный мешковатый свитер. Поношенная куртка из кожзама и темный платок дополняли картину. Вряд ли подружка самоубийцы захочет встречаться с его сестрой, хотя и она тоже была в черном. Но это был совсем другой черный цвет.
Стильный черный.
Подружка самоубийцы пользовала духи «Magie Noire»[2] и подкрашивала губы радикальной помадой «Das Schwarze Perle»[3]. Подружка самоубийцы была с ног до головы увешана шайтанским агатом, косящим под черный опал (продвинутые кольца без оправы для камня и такие же продвинутые кулоны). Подружка самоубийцы отрекомендовалась идиотским и явно где-то украденным именем «Мицуко», сразу же попросилась в «дабл» (он же сортир при ближайшем рассмотрении). А потом всю дорогу донимала следователя ею же самой изобретенной присказкой «o’key-dokey».
И даже не всплакнула над бездыханным телом любовничка.
– …Я могу поговорить с ней? – Настя снова напомнила следователю о своем существовании.
– Не думаю, что это прояснит ситуацию… Но если хотите…
– Как с ней связаться?
«Возле урны с прахом и свяжешься», – хотел было сказать следователь – как раз в духе патологоанатома, – но вовремя сдержался, сердобольный придурок. Впрочем, в Управлении его так и называли – «Забелин – сердобольный придурок».
Кроме портмоне, записной книжки и ключей от квартиры, Настя получила еще и сопровождающего – стажера с сомнительной фамилией Пацюк. Управленческие шутники отрывались на Пацюке по самые гланды, они преуспели в интерпретациях: за месяц Пацюк побывал и «Поциком» (с ударением на ехидно-непристойном «О»), и «Поссюком», и «Писюком», – пока секретарша районного прокурора Оксана, имеющая кровных родственников где-то под Тернополем, не сообщила, что «Пацюк» переводится с хохлацкого как «крыса».
Тут-то и начался очередной виток пацюковских мучений. Ладно бы только крыса, это еще можно пережить, так ведь еще и хохол!..
Но Пацюк плевать хотел на все эти хихоньки-хахоньки и глубокомысленные замечания в курилке о пользе украинского сала для молодого растущего организма. Напротив, он собирался пустить в Управлении корни и со временем занять в нем видное место. И уже не сходя с этого места, заняться протухшими «глухарями», коих в Управлении набрался не один десяток. Кроме того, Пацюк читал по ночам «Практическую психологию» и изысканные малостраничные японские детективы. И был уверен, что нераскрываемых преступлений не существует.
Именно Пацюка, этого недобитого адепта Эдогавы Рампо[4], и пристегнули к Забелину. И к забелинским делам, где, кроме серьезного двойного убийства на Наличной, полусерьезного несчастного случая с крупным бизнесменом, выпавшим из окна, и совсем уж несерьезной коммунальной поножовщины на набережной Макарова, а также прочей бескровной шелухи, значилось еще и самоубийство К. К. Лангера.
Пацюк имел неосторожность выехать на место происшествия вместе со следственной группой – и тут же был сражен наповал утонченной красотой приятельницы покойного. Впрочем, поговорить с ней стажеру не удалось. Дело было настолько явным, что следственная группа, пробежав галопом по квартире сумасшедшего, свернула работу в рекордно короткие сроки. Паспортные данные самоубийцы, паспортные данные соседей, паспортные данные (вдох-выдох, выдох-вдох!) черноволосого ангела. Впрочем, паспортные данные его не интересовали. Куда больше его заинтересовало имя, на которое ангел откликался.
Мицуко.
В этом было что-то смертоубийственно-японское.
Нет, японкой она не была, черта с два, но этот черный макияж, этот длиннющий и почти девственно-чистый плащ, который оказался не по зубам питерской грязи, сигарета «More», небрежно сжатая губами!.. Было от чего прийти в возбуждение.
Самоубийцу Пацюк так и не увидел – его сняли с трубы в ванной и упаковали в черный пластиковый мешок без непосредственного участия стажера. Да и что могло значить какое-то вшивое самоубийство, если на кухне снимали показания с самого прелестного существа, которое только можно себе вообразить! А этот бесчувственный хрен Забелин разговаривал с этим существом так, как будто оно было последней судомойкой, последней официанткой или (господи, прости!) последней шлюхой, которой достаются самые невыгодные и плохо освещенные места на панели!..
Пацюку потребовалось совсем немного времени, чтобы спечься от внезапно вспыхнувшей страсти, – и к тому моменту, когда Мицуко, надув глуповато-черные губки, подписывала протокол, он был уже готов. Хорошо прожарен и приправлен специями. Но подойти к предмету вожделения так и не решился. Во-первых, он был всего лишь жалким стажером, то есть промежуточным звеном между листком протокола и служебно-разыскной собакой. Во-вторых, жалкая куцая куртка и такие же жалкие неначищенные ботинки!.. В-третьих, четвертых, пятых… Добравшись до десятого пункта, Пацюк понял, что никаких шансов у него нет. Во всяком случае – пока.
Дело быстро прихлопнули, как назойливую муху. А протокол, подписанный Мицуко (о папирус фараона, о Священное Писание!), был подколот к еще нескольким листкам, заключен в папку и похоронен в сейфе Забелина. Чуть позже Пацюку удалось выудить адрес черной, как вороново крыло, дивы, но дальше дело не пошло. У стажера не было никакого повода вновь побеспокоить красотку! Не помогла даже «Практическая психология», не говоря уже об Эдогаве Рампо. И Пацюк подленько отвернулся от своего недавнего кумира и перекочевал на страницы средневековой любовной лирики – конечно же, японской.
Он засыпал под утро с томиком какого-нибудь Хаттори Рансэцу[5] на груди, – но даже во сне его преследовала чертова Мицуко в одном лишь чулочном поясе. Пацюк почему-то свято верил, что женщины, подобные Мицуко, обязательно носят чулки. В его не замутненных жизненными реалиями представлениях чулки были высшим проявлением сексапильности и – страшно подумать! – женского эротизма.
В мучениях безответной и совершенно бесперспективной любви прошло три дня. Пацюк потерял всякий интерес к делам Управления, он даже забросил графическую схему двойного убийства на Наличной, которую усердно вычерчивал на протяжении двух последних недель. И принялся за новую схему – ненавязчивого знакомства с Мицуко. Но схема не вытанцовывалась. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент появился свет в конце тоннеля!
Свет этот возник внезапно, и исходил он от робкой тетехи в черном, которую Забелин приволок в их кабинет на исходе рабочего дня – третьего по счету с момента появления Мицуко в жизни стажера. Поначалу Пацюк не вслушивался в их разговор, но упоминание о Кирилле Лангере заставило его насторожиться. Спустя несколько минут все прояснилось.
Тетеха в черном оказалась родной сестрой покойного! Она приехала откуда-то из Тмутаракани, все время одергивала юбчонку и никак не могла поверить в самоубийство брата. Но главным оказалось совсем другое – мадам настаивала на встрече с его подругой.
На встрече с Мицуко!
Пацюк едва не упал со стула. А над головой нескладной провинциальной сестры покойного вдруг возник нимб. Вот именно нимб. Эта святая приведет его прямиком к такому невыразимо прекрасному японскому имени! Повод – самый невинный. Он станет наперсником, он будет сопровождать эту деревенщину, которая, судя по всему, и двух слов связать не может.
Забелин, даже не подозревавший о буре чувств в груди стажера, вручил сестре удушенного Кирилла Лангера кое-какие вещички и ключ от его квартиры. С последним вышла заминка: следователь начал путано объяснять тетехе, как добраться до Второй линии, а та никак не могла взять в голову, что улица именно так и называется: «Вторая линия».
– Вторая линия чего? – кротко спросила она, глядя на Забелина такими же кроткими глазами.
– Вторая линия Васильевского острова. – Следователь, очевидно, решил посоревноваться в кротости с придурочной сестрой.
– А улицы на этой линии есть?
– Есть. Вторая линия и есть название улицы. Вторая линия, дом 13, квартира 13.
– Но…
Вот он и наступил – звездный час Пацюка! Задержав дыхание, он встал со стула и самым независимым голосом произнес:
– Если не возражаете, шеф, я могу проводить… нашу гостью.
– Очень меня обяжешь. – Забелин посмотрел на стажера с суровой отцовской нежностью. – Вы как, Настасья Кирилловна, не возражаете, если наш сотрудник вас проводит?
– Нет, – тетеха покраснела. – Я буду очень рада…
«А уж как я буду рад, – подумал Пацюк. – Особенно когда придет время представить тебя моей очаровательной луноликой, солнцеподобной красотке!»
– Вот, возьмите… – Черносотенная (если исходить из прикида) мадам как будто что-то вспомнила. – Я Кириллу везла… Но ему теперь не понадобится.
И вынула из сумки несколько огромных гранатов – каждый величиной с прокурорское пресс-папье.
– Да что вы! – сразу же засмущался следователь, постоянно находящийся под дамокловым мечом статьи № 290 УК РФ: «получение взятки должностным лицом». – Не стоит, право…
– Берите, берите… Это наши, вознесенские. Из собственного сада.
После минутных прений гранаты рухнули в пропасть рабочего стола Забелина, а Пацюк подхватил мадам под руку. Хотя какая уж там «мадам», так, перепуганная, ушибленная страшной вестью девчонка. Даром что обручальное кольцо въелось в палец и потускнело от времени.
После того как девчонка скрылась за дверью, Забелин придержал ретивого стажера.
– Ты уж смотри поаккуратнее с ней. Сам понимаешь.
– Все будет в порядке, шеф.
– Останься с ней на некоторое время, если будет нужно.
– О чем разговор!
– Чертова квартира… Там и у нормального человека крышу снесет. А здесь… С кем мы имеем дело здесь?
– С кем? – с готовностью переспросил Пацюк.
– С крестьянкой, Пацюк. С крестьянкой. А подобные квартиры не для их слабого деревенского менталитета… Будет потом всю жизнь ужасы детям на полатях рассказывать. Так что ты уж поддержи ее, если что.
– O’key-dokey! – ляпнул Пацюк Забелину и даже затряс головой от навалившегося на него ощущения полноты бытия.
«O’key-dokeу» – это было ее, Мицуко, выражение, случайно подслушанное Пацюком. Забавное, трогательно-наивное и, несомненно, пригодное для всех случаев жизни. А с каким неподражаемым изяществом артикулировал ее рот!.. Пацюк столько раз примерял эту лексическую несуразицу «o’key-dokeу» на себя, и вот наконец-то подоспел момент произнести ее вслух.
Неплохо получилось. И главное – в масть.
– Ты что сказал? – сразу же насторожился Забелин. – Где-то я уже слышал эту бредятину…
– В боевичках американских и слышали. Где мировое зло падает с дыркой во лбу и загибается. И все. O’key-dokeу. Смотрите лучше мексиканские сериалы, шеф.
После такого напутствия Пацюк прыгнул за дверь и сразу же оказался в опасной близости к женщине в черном. От нее пахло перебродившим вином и козьим сыром. И это сразу же вдохновило Пацюка.
– Как вас зовут? – вежливо спросил он.
– Настя…
– А меня – Георгий Вениаминович. Но можно просто – Егор.
– Нам далеко ехать? – Она совершенно не знала, о чем с ним говорить. И главное – как.
– Здесь рядом. К тому же у меня машина, Настя.
Ну, машина – это было громко сказано. Вот уже несколько лет Пацюк являлся несчастным обладателем такой же несчастной и вечно простуженной «бээмвухи». «Бээмвуха» ломалась с периодичностью раз в три дня и будоражила окрестности пробитым глушаком. В такую развалину Мицуко не сядет даже под страхом харакири. Но на сельскую жительницу пацюковское сокровище произвело неизгладимое впечатление.
– Это ваша машина? Красивая… – только и смогла выговорить Настя, с почтением взглянув на Пацюка.
Еще бы не красивая, если учесть, что явилась ты из мест, где самым модерновым средством передвижения является какой-нибудь завалященький сивый мерин. Или трактор «Кировец» на худой конец.
Стажер открыл переднюю пассажирскую дверь и водрузил оробевшую Настю на сиденье. Движок, как обычно, захрюкал только спустя три минуты.
– Ну и как вам Питер? – спросил Пацюк, трогая машину с места.
– Еще не знаю, – вежливо ответила Настя и так же вежливо заплакала. – Я только в метро была. В морге и в метро.
Пацюк прикусил блудливый, не ко времени настроившийся на игривый тон язык.
– Ужасная история. Примите соболезнования, Настя…
– Спасибо. Вы ведь тоже занимаетесь этим делом?
– В некотором роде…
– И вы тоже верите в то, что мой брат покончил с собой?
Ежу понятно, что покончил. На этот счет у Пацюка была собственная теория. Кирилл Лангер затянул удавку на шее собственными руками и – почти наверняка – сделал это от неразделенной любви.
К Мицуко.
Женщины, подобные Мицуко, были призваны для того, чтобы косить налево и направо мужское поголовье. Обладать ими было невозможно, не обладать – тоже. Оставалось только либо отойти в сторону и отказаться от мысли приручить богиню. Либо – сгореть в топке порочных страстей. Ухватив лишь напоследок лакомого женского мясца. Поцеловав лишь краешек платья.
Судя по всему, Кирилл Лангер выбрал второй путь. И бредовая надпись на окне тому свидетельство. Любовь Лангера к Мицуко была любовью несчастной. Во всяком случае – неразделенной. Иначе его подруга вела бы себя совсем по-другому. А Мицуко оказалась совершенно равнодушной – и к телу самоубийцы, и к самому факту самоубийства. С очаровательной детской улыбкой подписала протокол – и только ее и видели…
– Следствие располагает неопровержимыми доказательствами, – пробубнил Пацюк. – И мы с вами ничего изменить не можем. Так что придется принять сей факт как данность.
– Мне сказали, что в милицию позвонила его подруга.
– Да, – Пацюк едва справился с волнением. – Вы правы. Его… подруга.
– А я могу с ней увидеться?
– Думаю, вам необходимо с ней увидеться, – он сделал ударение на слове «необходимо». – Если хотите, я устрою… Побеседуете с ней в неформальной обстановке.
– Спасибо… Большое спасибо… А когда?
«Да хоть сейчас», – едва не прокололся Пацюк и лишь в последний момент удержался от подобной глупости.
– Я дам вам номер телефона. Позвоните ей.
– А… это удобно?
– Конечно, – с неподдельным жаром воскликнул стажер. – А я отвезу вас на встречу…
– Я и так отнимаю у вас много времени, – совсем не к месту заартачилась сельская тетеха. – Я бы могла и сама…
– Что вы! Мне совсем не трудно… Вот мы и приехали.
Ржавый пацюковский кабриолет затормозил у мрачного семиэтажного дома с одинокой парадной, выходящей прямо на линию. Высунувшись из машины, Настя задрала голову и несколько минут разглядывала облупившийся модерн начала века.
– Здесь он жил? – благоговейным шепотом спросила она.
– Да. Именно здесь он и жил, – подтвердил Пацюк. – Квартира на верхнем этаже. Место, конечно, радужных мыслей не навевает…
– Что-то мне нехорошо, – вдруг запричитала Настя, а ее неожиданный покровитель нахмурился.
Недоставало еще, чтобы эту непуганую цесарку хватил кондратий – и тогда прости-прощай Мицуко, прости-прощай родинка на ее правой щеке, прости-прощай шикарный повод…