Он не заметил таких сигналов в глазах женщины, когда вернулся к ней, по стакану в каждой руке, пробравшись между толпившимися у стойки бара «Боадас»; и это была его третья ошибка за вечер. Не существует таких сухопутных лоций, где описывались бы все маяки, опасности и навигационные знаки, по которым можно было бы ориентироваться на суше. Не проложены здесь курсы, нет сверенных карт, не промерены ни в футах, ни в метрах мели, не указаны подходы к тому или иному мысу, нет здесь бакенов, ни красных, ни зеленых, ни желтых, ни правил вхождения в акваторию порта, ни чистого горизонта, чтобы определить координаты. На земле всегда идешь вслепую, определяешься только по счислению, и рифы замечаешь, лишь когда уже слышишь рев волн в кабельтове от носа и видишь, как тьма светлеет над бурунами, разбивающимися о скалы. Или когда слышишь, как нежданный камень – все моряки знают, что существует некий камень со своим названием, который подстерегает их повсюду, – скала-убийца со скрежетом разрывает корпус корабля… В такую ужасную минуту любой командир корабля предпочел бы оказаться мертвым.
– Ты быстро, – сказала она.
– В барах я всегда быстрый.
Женщина взглянула на него с любопытством. Слегка улыбнулась – может, потому, что видела, как он двигался к стойке, прокладывая себе дорогу с решимостью маленького юркого буксира, а не стал ждать в стороне от толпившихся клиентов, надеясь привлечь внимание официанта. Себе он взял голубой джин с тоником, ей – сухой мартини и донес стаканы, ловко балансируя ими и не пролив ни капли. А в «Боадасе», да еще вечером, это вполне могло считаться заслугой.
Она смотрела на него через стакан. За стаканом – темная синева, перед нею – светлая прозрачность мартини.
– Ты умеешь пробираться в толпе, ходишь по аукционам и защищаешь слабых женщин, но какое у тебя дело в жизни?
– Я моряк.
– А-а…
– Без корабля.
– А-а…
На «ты» они перешли несколько минут назад. Получасом раньше, при свете фонаря, когда мужчина с седым хвостиком сел в «ауди» и женщина сказала спасибо спине Коя, а он повернулся, чтобы впервые по-настоящему посмотреть на нее, он сказал себе, что до сих пор было все просто, а теперь уже не от него зависит, задержится ли на нем этот задумчивый и немного удивленный взгляд, которым она оглядела его с головы до ног, словно пытаясь определить, к какой из известных ей категорий мужчин принадлежит Кой. Поэтому он ограничился тем, что слегка улыбнулся – осторожно, немного стеснительно: с такой улыбкой матрос объявляет капитану, что нанялся на другое судно; в этот первый миг слова ничего не означают и собеседники знают – только время расставит все по своим местам. Но для Коя проблема заключалась как раз в том, что никто не гарантировал ему, будет ли у него столь необходимое время: ведь ничто не мешало ей снова поблагодарить его и спокойно уйти, исчезнуть навсегда. Решение она принимала десять долгих секунд, которые Кой вытерпел в полной неподвижности и молчании. ЗРШ – Закон расстегнутой ширинки. «Надеюсь, ширинка у меня не расстегнута», – подумал он. Потом увидел, что женщина слегка склонила голову набок – ровно настолько, чтобы ее светлые прямые волосы, постриженные асимметрично с хирургической точностью, коснулись левой веснушчатой щеки. Женщина не улыбнулась и ничего не сказала, а просто медленно пошла по улице, засунув руки в карманы замшевого жакета. На плече у нее висела большая сумка, она придерживала ее локтем. В профиль нос у нее не так уж и хорош – немного приплюснутый, будто она его когда-то сломала. Это не делает ее менее привлекательной, решил Кой, а придает какую-то необычную силу. Женщина шла, глядя в землю прямо перед собой и держась чуть левее, будто позволяя ему идти рядом. Они шагали молча, поодаль друг от друга – ни взглядов, ни объяснений, ничего, – пока она не остановилась на углу, и тут Кой понял, что настала минута, когда надо либо прощаться, либо что-то сказать. Женщина протянула руку и вложила ее в большую и неуклюжую ладонь Коя; он почувствовал крепкое, твердое пожатие, которое совсем не вязалось с девчачьими веснушками, но очень гармонировало со спокойствием ее глаз – а были они все-таки темно-синие, наконец понял Кой.
И тогда он заговорил. Он говорил с той застенчивостью, которая всегда охватывала его, когда он обращался к незнакомым людям: он то пожимал плечами со всей естественностью, то улыбался, а его улыбка – он этого не знал – освещала все лицо и смягчала резкие черты. Он умолк, затем почесал нос и снова заговорил, не думая о том, ждет ее кто-нибудь или нет, в этом ли городе она живет или нет. Он сказал все, что считал должным сказать, и остановился, слегка покачиваясь и затаив дыхание, как школьник, который только что громко ответил урок и без особых надежд ждет вердикта учительницы. Женщина молча смотрела на него долгих десять секунд, затем еще раз склонила голову к плечу так, что волосы коснулись щеки. И сказала: да, а почему бы и нет, ей тоже хотелось бы чего-нибудь выпить. И они направились сначала на площадь Каталунья, потом по Рамблас и улице Тальерс. И, придерживая дверь бара «Боадас», пропуская женщину вперед, Кой впервые ощутил ее запах: никакой парфюмерии, пахла ее кожа в золотистых пятнышках, нежная и горячая и, как представилось ему, на ощупь похожая на шкурку кизиловой ягоды. В баре, пока они двигались к стойке у стены, он отметил, что посетители – и мужчины, и женщины – сначала смотрели на нее, затем на него; он подумал, что по какой-то любопытной причине и мужчины, и женщины сначала смотрят на красивую женщину, а потом уже – изучающим взглядом – на ее спутника: поглядим, мол, что это за тип. Словно проверяя, достоин ли он такой красавицы и сможет ли удержаться на высоте.
– И что же делает в Барселоне моряк без корабля?
Женщина сидела на высоком табурете, положив сумку на колени и опираясь спиной на деревянную стойку, которая шла вдоль стены с фотографиями в рамках и сувенирами заведения. Вместо сережек в ушах у нее были маленькие золотые шарики, на руках – никаких колец. Косметикой она почти не пользовалась. Под воротником белой блузки с расстегнутой верхней пуговицей, на покрытой бесчисленными веснушками коже, Кой заметил блестящую серебряную цепочку.
– Ждет, – ответил он. Потом отхлебнул джина и заметил, что она рассматривает его старую форменную тужурку – наверное, увидела темные пятна на обшлагах там, где когда-то были галуны. – Ждет лучших времен.
– Моряк должен ходить в море.
– Некоторые думают иначе.
– Ты сделал что-то плохое?
Он кивнул с грустной полуулыбкой. Женщина открыла сумку и достала пачку английских сигарет. Ногти у нее были некрасивые – короткие, широкие, неровные. Когда-то она их обкусывала, точно. Может, и сейчас грызет. В пачке оставалась одна сигарета. Женщина прикурила, чиркнув спичкой из коробка с рекламой бельгийского пароходства «Зеланд шип». Кой отметил, что прикуривала она, загородив пламя ладонями, почти мужским жестом. Линия жизни у нее была очень длинная, словно она прожила уже несколько жизней.
– Вина была твоя?
– По закону – да. На моей вахте произошло.
– Столкновение?
– Задел днище. Скала, не указанная на карте.
Так и было. Моряк никогда не скажет «наткнулся», «сел». «Задеть» – вот правильное слово, «задел» днище, «навалился» на причал. Если в Балтийском море при густом тумане одно судно протаранит другое прямо посередине и пустит его ко дну, то это называется – «мы его забодали». Открытая сигаретная пачка лежала на стойке, и Кой уставился на нее. Голова моряка, спасательный круг вместо виньетки и два корабля. Сколько времени он не видел такой пачки «Моряка» без фильтра – а ведь они были всегда. Теперь их редко встретишь, Кой даже не знал, что их по-прежнему выпускают в этих белых, почти квадратных картонных пачках. Забавно, что она их курит: морской аукцион, атлас Уррутия, да и он сам. ЗУС – Закон удивительных совпадений.
– Ты знаешь его историю? – Он показал на пачку.
Женщина посмотрела на нее и удивленно подняла на него глаза:
– Какую историю?
– Историю моряка?
– Этого?
И он ей рассказал. Рассказал, что на ленточке бескозырки у светлобородого моряка – название броненосца, «Герой», на котором он заканчивал службу, рассказал о его юности на борту парусника, изображенного с другой стороны. О том, как мистер Плеер и сыновья купили его вышитый портрет, чтобы выпускать сигареты «Моряк». Кой умолк, женщина курила – сигарета у нее в пальцах постепенно укорачивалась – и смотрела на него.
– Хорошая история, – сказала она через некоторое время.
Кой пожал плечами:
– Она не моя. Ее рассказывает Домино Витали Джеймсу Бонду в «Операции „Гром“». Я ходил на одном танкере, где было много романов Яна Флеминга.
Помнил он также, как на этом танкере, «Палестине», он полтора месяца проторчал под морским арестом в порту Рас-Танура в Саудовской Аравии, в разгар международного кризиса. Доски палубы раскалялись под бешеным солнцем, догонявшим жару до шестидесяти градусов, а члены команды лежали по койкам, задыхаясь от духоты и скуки. «Палестина» была судном несчастливым, невезучим, из тех, на которых все враждуют, все ненавидят всех, перекрывают друг другу кислород: стармех, забившись в угол, бормотал себе под нос пьяную околесицу – ключ от бара прятали, и он пил спирт из лазарета, разбавляя его апельсиновым соком, – а старпом ни за что на свете не сказал бы капитану ни слова, даже если бы танкер через минуту напоролся на риф. В этой плавучей тюрьме свободного времени у Коя было больше чем достаточно, и он читал романы, Флеминга и другие; в эти бесконечные дни, когда через открытый иллюминатор в каюту шел раскаленный воздух, от которого он только часто дышал открытым ртом, как рыба, вынутая из воды, а если поднимался с койки, на мятой грязной простыне оставался мокрый силуэт его обнаженного потного тела. В трех милях от них в греческий танкер попала авиабомба, и дня два из его каюты был виден столб черного дыма, вертикально поднимавшийся в небо, а по ночам – зарево пожара, от которого горизонт становился красным, а темные силуэты стоявших на якоре судов – четкими и очень уязвимыми. Тогда он каждую ночь просыпался от кошмара – ему снилось, что он плавает в море огня.
– Ты много читаешь?
– Читаю. – Кой потрогал свой нос. – Кое-что читаю. Но только про море.
– Есть и другие интересные книги.
– Возможно. Но мне интересно только про море.
Женщина снова посмотрела на него, а он пожал плечами и качнулся из стороны в сторону. Только теперь ему пришло в голову, что ни слова не было сказано ни про типа с седой косицей, ни про то, что она там делала. Даже имени ее он не узнал.
Через три дня в пансионе «Ла Маритима», в своем номере, лежа на спине, Кой созерцал мокрое пятно на потолке. «Kind of Blue»[2]. В наушниках его плеера после «So What»[3], где контрабас тихо замирает, вступил корнет Майлза Дэвиса со своим знаменитым соло на двух нотах – вторая на октаву ниже первой, – и Кой, словно замерев в невесомости, ждал освободительного разрешения темы, единственного вступления ударных, долгой реверберации тарелок и барабанной дроби, устилающей путь медленной, неотвратимой и поразительной меди корнета.
Кой считал себя музыкально безграмотным, но джаз любил – за дерзость и изобретательность. Он пристрастился к джазу, когда ходил третьим помощником на «Федаллахе», сухогрузе пароходства «Зоелайн», где старпомом был галисиец по имени Ньейра, который взял с собой пять пленок Смитсоновской коллекции классического джаза. Там были записи от Скотта Джоплина и Бикса Бейдербека до Телониуса Монка и Орнетта Коулмана, а также Армстронг, Эллингтон, Арт Тэйтум, Билли Холидей, Чарли Паркер и другие. Много ночных часов провел Кой под звездами с чашкой кофе в руке и с джазом, опираясь на леер и глядя в открытое море. Стармех – родом из Бильбао – по имени Горостиола, но более известный как Торпедист Тукуман, тоже любил эту музыку, и все трое дружили с джазом и друг с другом шесть лет, проходя одним и тем же квадрантом, а потом все вместе перешли на «Тештиго», судно-близнец той же компании «Зоелайн» и с тем же легким грузом, фруктами и зерном, ходили между Испанией, Карибами, Северной Европой и югом Соединенных Штатов. Это было самое счастливое время в его жизни.
Сквозь музыку в наушниках пробивались звуки радио, доносившиеся из патио, где всегда сушилось белье и где допоздна занималась дочка хозяйки пансиона. Она была девушкой угрюмой и совсем не обаятельной, Кой улыбался ей из вежливости, не получая в ответ ни улыбки, ни взгляда. Когда-то – в 1844 году, как утверждала табличка на двери, выходившей на улицу Арк-дель-Театре, – здесь размещались бани, а теперь это был дешевый пансион для моряков. Он располагался между старым портом и китайским кварталом, и, разумеется, мамаша, грубоватая дама с выкрашенными в красный цвет волосами, предупреждала дочку с самых юных лет о той опасности, которую представляют для нежного создания их постоянные клиенты – люди неотесанные и бессовестные; они коллекционируют женщин в каждом порту и сходят на берег только ради спиртного, наркотиков и более или менее невинных девиц.
Из окна, перекрывая джаз в наушниках, доносился голос Ноэля Сото, который пел «Ночь самбы в испанском порту», и Кой прибавил громкость. Он был в одних трусах, на животе у него лежала раскрытая корешком кверху книга Патрика О’Брайена «Хозяин морей». Но мысли Коя находились очень далеко от морских странствий капитана Обри и доктора Мэтьюрина. Пятно на потолке своими очертаниями напоминало контурную карту какого-то берега, с мысами и бухтами, и Кой мысленно прокладывал курс между двумя точками, сильнее выступавшими в желтоватом море потолка. И естественно, думал о ней.
Когда они вышли из «Боадаса», лил дождь. Мелкий, хотя довольно противный, он отлакировал мостовые и тротуары, в которых отражались огни, чертил пунктиры в снопах света проезжавших автомобилей. Женщина, видимо, не боялась, что ее замшевый жакет намокнет, и они шагали по бульвару, между газетными и цветочными киосками, которые уже начинали закрываться. Клоун-мим, который стоически терпел изморось, пробивавшую борозды в густом слое белой пудры, был так печален, что повергал в тоску прохожих на двадцать метров вокруг; он посмотрел на них, когда спутница Коя наклонилась, чтобы положить монетку в стоявший на тротуаре цилиндр. Она шла так же, как прежде, – чуть впереди и поглядывая налево от себя, словно предоставляя Кою выбор – идти ли рядом или тихо скрыться. Он украдкой поглядывал на ее профиль, обрамленный волосами, колыхавшимися при ходьбе; она тоже своими темно-синими глазами иногда посматривала на него, будто собиралась подумать о чем-то или просто улыбнуться.
В «Шиллинге» народу было не много. Кой снова взял голубой джин с тоником, женщина решила пить чистый тоник. Официантка Эва, из Бразилии, подавая бокалы, разглядывала ее с вызовом, а потом, приподняв бровь, пристально уставилась на Коя, постукивая при этом по стойке длинными ногтями – теми самыми, покрытыми зеленым лаком ногтями, которые три ночи назад совершенно сознательно вонзила в его голую спину. Но Кой только провел рукой по влажным волосам и продолжал улыбаться своей неизменной, тихой и очень спокойной улыбкой, так что официантка в конце концов только прошептала «ублюдок», тоже улыбнулась и даже не взяла денег за джин. Потом Кой со своей спутницей сели за столик перед большим зеркалом, в котором отражались бутылки, расставленные напротив. Разговор по-прежнему перемежался долгими паузами. Женщина была неразговорчива и к этому времени рассказала только, что работает в музее; лишь минут через пять он понял, что она имела в виду Морской музей в Мадриде. Он пришел к выводу, что она изучала историю, а кто-то – возможно, ее отец – был кадровым военным. Кой не знал, этим ли объясняется ее облик хорошо воспитанной девушки. Угадывал он и ее сдержанную твердость, и внутреннюю, тайную уверенность, которая его пугала.