Она так и не поняла, как же оказалась в темной ванной комнате, где ее заперли. Сидя на краешке ванны и от ужаса не в силах даже думать, она вся обратилась в слух… Кто-то ходил по дому, словно бы разговаривая сам с собой, затем послышался скрип двери – незваный гость вошел в большую комнату, а оттуда в спальню, где на столике стоял сундучок с драгоценностями… Ей даже показалось, что мимо нее, совсем рядом с дверью ванной комнаты, протащили по полу что-то тяжелое… А затем все стихло – дом снова опустел. Грабитель ушел, прихватив все ее драгоценности…
Она заставила себя подойти к двери и попытаться открыть ее. Оказалось, что дверь уже отперли. Лариса вышла из темной ванной комнаты и зажмурилась от яркого света в прихожей.
– Кто здесь? – прошептала она, давясь слезами. – Кто здесь?
Она уже мысленно попрощалась со всеми своими сокровищами…
Но ей никто не ответил. Тогда она бросилась в комнату – пусто! – а оттуда в спальню… Она еще издали увидела на столике сундучок и в нем, как ей показалось, сверкали ее бриллианты… Но тут произошло нечто неожиданное – она зацепилась обеими ногами за какое-то препятствие – мягкое, упругое, словно валик дивана, и упала лицом вниз… Тотчас поднялась и вдруг, увидев перед собой нечто, закричала так, что мгновенно сорвала голос… А спустя несколько минут сердце ее уже перестало биться. Она умерла, глаза ее затуманились, превратившись в подобие мутного стекла, а потому уже не могли увидеть того, кто ее переодевал, обмывал и с пузырьком в руках проделывал над ней необычные манипуляции… Возможно, если бы ее еще теплые голосовые связки могли воспроизвести звук, это был бы полный невыразимой душевной боли крик отчаяния: нисколько не смущаясь видом трупа, грабитель спокойно упаковал в большой пластиковый пакет все ценное, что только нашлось в доме, включая драгоценности и деньги, и не спеша покинул его, тихо притворив за собой дверь.
* * *
3 мая 1999 г. Мамедова Щель.
Задушена отдыхающая, Васильева Лариса, проживающая в снятом ею доме. Похищены все ее вещи. Приехала из Москвы, нотариус.
5 мая 1999 г. Туапсе.
Ограблен ювелирный магазин. Его директор Мисропян и охранник Бокалов исчезли. Пропало драгоценностей на общую сумму в четыре миллиона рублей.
8 мая 1999 г. Голубая Дача.
Хозяина кафе «Ветерок» и оптового склада «Парнас» Шахназарова нашли зарезанным в собственном доме.
3 июня 1999 г. Лазаревское.
На городском пляже, в кафе «Жемчужина», в котле с кипящим маслом обнаружены две пары человеческих ушей.
Хозяин частной гостиницы и двух ресторанов – «Лазурь» и «Парус» – Мухамедьяров и его бармен Аскеров найдены мертвыми на чайной плантации в местечке Волконка. Оба трупа без ушей.
* * *
«Катя, ты будешь главной…» – стучало в висках.
Екатерина Ивановна Смоленская вышла из кабинета Генерального прокурора на ватных ногах. Несмотря на большой опыт работы и возраст (ей было уже под пятьдесят), она так и не научилась преодолевать робость при встречах с начальством. Ей бы задрать нос повыше – как-никак именно ее назначили главной в следственной группе по сочинскому делу, а у нее от страха ноги подкашиваются.
Вернувшись к себе, она сразу же вызвала Пашу Баженова, Виталия Скворцова и Михаила Левина, всех тех, кого ей назначили в помощники.
– Завтра утром летим в Адлер. На морские купания не рассчитывайте – работы по горло. У тебя, Миша, есть еще время, поэтому постарайся покопаться в компьютере: где-то я уже слышала про эти отрезанные уши, плавающие в кипящем масле. Если не успеешь, дай задание своим ребятам. Вполне возможно, что я пересмотрела слишком много детективов, но если так, это еще лучше – проще будет установить, кто еще на Черноморском побережье увлекается подобной киностряпней. А я устала, хочу есть и спать. Завтра встречаемся в аэропорту. Вопросы есть?
– Есть. – Паша Баженов, рыжий, пухлый, симпатичный мужчина тридцати пяти лет, невесело улыбнулся, показывая крепкие белые зубы. – Кать, мне бы анальгинчику сейчас, а то голова болит…
– У всех болит. – Смоленская достала из кармана упаковку анальгина. – А ты чего молчишь, Виталя? С женой помирился?
– Да с ней помиришься. – Невысокий, напоминающий корявый пень Скворцов достал платок и промокнул лысину. – Ничего слышать не хочет – возьми ее с собой…
– Так и возьми, но только чтобы никто ничего не знал, – вдруг неожиданно для всех согласилась Смоленская. – Только предупреди ее, что будешь не на пляжике рядом с ней валяться, а в мыле мотаться по побережью… Я уж не знаю, почему вы не ладите, но мне твоя жена всегда нравилась. Разве что слишком шумная… Если больше вопросов нет, тогда до завтра.
Уже дома, в Крылатском, набрав телефон Изольды, находящейся сейчас от нее в паре тысяч километров, Екатерина усмехнулась: вот и все развлечения на сон грядущий – поговорить с близким и родным человеком.
– Привет, Изольда… Как дела? Ты еще не спишь?
– Нет, у меня тут такое… Что-нибудь случилось?
– Завтра летим в Адлер, а у меня полный завал с Князевым. Боюсь, что его убийство может зависнуть без твоей помощи – уж больно похожа девица с князевской фотографии на твою.
– А при чем здесь Адлер? Ничего не понимаю.
– Да нет, к Князеву это не имеет никакого отношения, просто на меня повесили еще одну серию убийств, и знаешь где? Туапсе, Лазаревское, Голубая Дача… И чего не живется людям? Объедались бы черешней, купались в море и загорали на солнышке… Разве это не райская жизнь?
– Для кого-то, может, и райская, но только не для тебя… Могу себе представить, как ты будешь там жариться на солнце, не имея возможности отдохнуть… Лучше бы ты осталась в Москве и помогла мне навести справки о Елене Пунш… У нас в городе нет женщины с такой фамилией, я проверяла.
– А кто эта Пунш? Что она сделала? Ее убили?
– Если бы ты только знала, что у нас здесь произошло, ведь в Валентину стреляли… – И Изольда рассказала все, что знала о Пунш, Варнаве, их романе, который закончился исчезновением Пунш, и, конечно, о событиях последних дней, связанных с ее племянницей.
– Странная особа… Говоришь, любила кататься на цирковом шарабане?
– Вот такие наши дела… Все, – Изольда вдруг задышала часто-часто, – извини, но я не могу с тобой сейчас говорить. Позвонишь мне с моря, оставишь телефоны, факсы, хорошо? И постарайся все-таки узнать про Пунш, а я в свою очередь попробую как-то связать Веру Холодкову с твоим Князевым… Ну все, целую.
* * *
Утром Изольды уже не было – она умчалась на работу. Уверенная в том, что Варнава спит в соседней комнате, я на цыпочках подошла к двери и тихонько постучала. Затем, не дождавшись ответа, потянула за ручку: дверь отворилась, и я увидела аккуратно застеленную кровать. Варнавы не было! Я обошла всю квартиру в его поисках, но не нашла даже элементарной вежливой записки. Все меня бросили.
И тогда я разозлилась, причем по-настоящему. Я даже не стала звонить Изольде – пусть теперь поищет свою племянницу!
Передвигаясь по квартире, я успела заметить следы пребывания ставших в один день мне ненавистными Изольды и Варнавы: грязные тарелки с остатками яичницы и салата из свежих огурцов, утонувшее в мыльнице мыло и два мокрых полотенца в ванной комнате, аромат Изольдиных японских духов «Шасейдо» и запах свежего йода. Выпив чашку кофе и сделав себе самостоятельно перевязку, я решила вернуться к себе домой, все хорошенько обдумать, а уж потом выработать план действий.
Что мне в тот момент нужно было от жизни? Да все. Мне хотелось испытать себя, попробовать стать другой, чтобы, изменившись и набравшись новых сил, стать такой, как Пунш, которая, словно живая, стояла перед моими глазами и смеялась надо мной своим ярко накрашенным ртом. И хотя я ни разу не видела ее, кроме как на фото, мне казалось, что она именно такая: яркая, бросающаяся в глаза, эффектная, сногсшибательная, шикарная, потрясающая!
У меня тоже не маленький рост – почти сто семьдесят восемь с половиной, а с каблуками и того выше. Волосы намного светлее, чем у Пунш, но все равно длинные и могут быть в любой момент окрашены в любой цвет. А все остальное – дело техники. К черту блеклые тона, да здравствует красная помада!
Спустя час я вышла из квартиры своей любимой тетушки в ярко-желтом, свежевыглаженном платье Пунш, в Изольдиных белых туфлях на шпильке; волосы развевались на ветру, собранные в конский хвост, очки скрывали мои глаза, а ярко накрашенные, вызывающие губы так и шептали словно заклинание: «Я Елена Пунш! Я Елена Пунш!»
Варнава, который сильно повредил мои мозги, исчез в неизвестном направлении. Должно быть, они с Изольдой поехали по его имущественным делам – выяснять, что же такое представляет собой свинья по фамилии Блюмер, который так беззастенчиво ограбил его среди бела дня.
Я шла по улице, ощущая, как приятно обдувает мое тело утренний свежий ветер, как играет он волосами, как грозится забраться под подол. Платье, хоть и чужое, было мне впору, и чувствовала я себя в нем просто превосходно.
Я собиралась было перейти улицу, чтобы дождаться автобуса, который довез бы меня до самого дома, как вдруг возле меня остановилась большая белая машина. Дверца распахнулась, и смуглый мужчина с нависшими надо лбом черными блестящими кудрями и выразительным цыганским лицом хмуро уставился на меня:
– Опаздываешь. Садись.
И я села. Ведь теперь я уже не принадлежала себе. Я превратилась в другую девушку, ту самую, в которую был до смерти влюблен Варнава.
– Я сделал все, как ты просила. Все остается в силе. Только в следующий раз не опаздывай – я думал, что больше не увижу тебя.
– А ты мне не указывай, – вырвалось у меня, – если опоздала, значит, на то была причина.
– Дура, я же за тебя переживаю. Две недели назад на Набережной нашли женский труп. Платье – ну прямо как у тебя. Думал, что ЕГО работа. Ты о нем что-нибудь слышала ТАМ?
– Нет, ничего.
– Я знаю, почему ты злишься, но осталось ждать совсем немного. Катя и Роза прилетели три дня назад. Они хорошие девочки.
Я ничего не понимала.
– Я устала, – произнесла я с чувством, чтобы хотя бы по реакции на эту довольно-таки нейтральную фразу понять, какую роль в жизни этого кудрявого парня занимает та, за которую он меня принял.
– А мы устали тебя ждать.
Он гибким кошачьим движением мягко коснулся моей щеки своей и заурчал, из чего я поняла, что они с Пунш были в довольно близких отношениях. Мне еще тогда пришло в голову, что не хватало только переспать с этим цыганом…
– У тебя новые очки… – Его рука поползла мне под платье.
– Старые разбились. А что Варнава? – Я убрала его руку и нахмурилась.
– Как договаривались. Я же тебе сразу сказал – все остается в силе.
– А Блюмер?
– Можешь не переживать, с ним все в полном порядке – молчит.
– И все-таки, что с Варнавой?
Цыган не ответил. Мы подъезжали к Глебучеву оврагу. В конце зеленой, засаженной высокими тополями улицы, прямо перед нашей машиной распахнулись голубые ворота, и я увидела большой красивый дом.
– Ты зайдешь или принести тебе сюда? – очень удобно для меня, бестолковой, построил он свой вопрос, от которого теперь многое зависело.
– Принеси все сюда… У меня билеты, я улетаю. Приеду позже и все объясню.
Внутри меня клокотал страх, он заставлял мои волосы шевелиться на голове, а живот и вовсе скрутило от всего происходящего. Я не ожидала от себя такого идиотизма. Мне хотелось зажмурить глаза и оказаться в доме Изольды, под теплым пледом…
Цыган между тем ушел. Вернулся с черным кейсом. Склонившись передо мной, уложил его на переднее сиденье и открыл. Я увидела аккуратно сложенные деньги: пухлые пачки наших сотенных и пятидесятирублевок, а также стодолларовых купюр, тоже потрепанных. Это была огромная сумма.
Я молча, все еще находясь в шоке, кивнула, после чего цыган захлопнул кейс и кинул его на заднее сиденье.
– Тебя куда: в аэропорт?
– Нет, высадишь меня возле моста и возвращайся. Так надо.
Он беспрекословно слушался меня. Машина, взревев, стала поднимать нас по той же крутой пыльной дороге наверх, из оврага, навстречу небу, солнцу и нормальным людям. Мне казалось, что в Глебучевом овраге живут НЕлюди.
А через пару минут я уже выходила из машины с кейсом в руках. Цыган подошел ко мне и поцеловал в щеку.
– У тебя другие духи, – сказал он, и тут я увидела, что он красивый, более того, я вдруг почувствовала, насколько он может быть нежен с женщиной, со мной ли, или с Еленой Пунш. Мне стало ясно, что передо мной не простой цыган, а, быть может, молодой цыганский барон, до того он был хорош, румян, белозуб…
– Я сегодня вся другая… – ответила я довольно сухо и сделала несколько шагов в сторону оживленной трассы. Меня неудержимо влекло туда, где было много машин, а значит, и людей, которые, если я вдруг закричу, придут на помощь.
Цыган махнул мне рукой, улыбнулся, сел в машину и скатился обратно вниз, в овраг, в свой Свиной тупик, очевидно. И не успела я перевести дух, чтобы найти в себе силы остановить другую машину, которая доставила бы меня домой, как с трассы туда же, в Свиной тупик, повалили, визжа тормозами и поднимая колесами пыль, пять самых разных машин без номеров. От этого шума и нехороших предчувствий у меня засосало под ложечкой.
Спрятавшись за припорошенными бело-розовой пылью кустами дикой смородины, росшей под мостом, я увидела, как голубые ворота, доверчиво распахнувшиеся перед белой машиной цыгана, впустили и эти пять машин. Из них повыскакивали парни с автоматами и начали палить кругом. Затем они ворвались в дом и открыли там стрельбу… За стеклянным крошевом окна изрешеченной свинцом белой машины я увидела окровавленную голову цыгана.
Спустя считанные минуты парни с автоматами уже сидели в машинах, уносивших их с места кровавой бойни в сторону Жасминного поселка, вон из города.
Понимая, что мне в такой ситуации оставаться под мостом никак нельзя, что уже через минуту-другую в Глебучев овраг ворвутся милицейские «канарейки», я выскочила на дорогу, с трудом перебежала ее и, остановив скромный старенький «Москвич», попросила такого же скромнягу водителя отвезти меня домой.
Уже возле первого светофора нам навстречу попалось два милицейских фургона. «И кто знает, – подумала я тогда, – возможно, в одном из них сидит моя Изольда…»
* * *
После бессонной ночи Изольда чувствовала себя совершенно больной и разбитой. Работать в таком состоянии было невыносимо тяжело. Быть может, поэтому она, подбросив Варнаву к рынку, где он собирался разыскать какого-то знакомого, у которого он мог бы снять комнату, Изольда помчалась не в прокуратуру, а в лес.
Было раннее утро, в лесу было прохладно, пахло сырой хвоей, воздух полнился щебетом просыпающихся птиц; зеленая машина стояла между розовоствольных сосен и гармонично сливалась с этим утренним, преисполненным покоя пейзажем. Изольда крепко спала, откинувшись вместе с сиденьем назад, и видела во сне маленькую девочку с огромным голубым бантом на светловолосой пушистой головке. Девочка убегала от нее, хохоча и показывая маленькие редкие зубки, а Изольда, вытянув вперед руки, пыталась ее схватить, но едва приблизилась к ней, как, хлопнув ладонями, увязала в тугом и упругом, словно мармелад, теплом воздухе – девочка оказалась призраком и отдалялась неестественно быстро, словно ввинчивалась в спиралеобразном воздушном потоке в гулкий и долгий прозрачный тоннель…
От таких видений Изольда быстро просыпалась. Это был один из ее постоянных фантасмагорических снов, приносивших ей, с одной стороны, светлые минуты неосознанного материнского счастья, а с другой – сравнимое только с нечеловеческой физической болью чувство неудовлетворенности, граничащее с чувством потери части своей плоти и даже всей сущности. Эта девочка должна была родиться, но ведь не родилась же. У Изольды не было детей и, пожалуй, никогда не будет. Нет, конечно, не будет, ведь ей уже сорок пять и ее некогда здоровое и нежное тело теперь хоть и сохраняет внешнюю привлекательность, но изнутри подточено временем. Что поделаешь, такая у нее работа.