В быстроте сравнимый с фальконетным ядром, Гвискар перехватил копье, выкручивая-вырывая его из рук жадины, а когда тот оказался силен, оковкой сапога раздробил ему колено. Теперь он обладал копьем, прежний владелец которого остался на пороге, рядом с отброшенной переметной сумой.
Гвискар поднимался по винтовой лестнице. Левую руку он запустил в свалявшуюся шевелюру Магомы, под головой которого не хватало тела, и если бы не копье в правой, был бы, наверное, похож на Персея.
Двое с мечами догнали его снизу, предварительно разувшись, осторожно ступая босыми ступнями, чтобы ни одним звуком не выдать свое приближение. Но волна кровавой разгоряченности, опередив их на несколько шагов, догнала Гвискара быстрее.
Арабы с ужасом пробудившихся в саркофаге встретили вполне осмысленный смертью взгляд головы своего бывшего господина. Гвискар приколол их, как снулых по осени ленточниц-ночниц, но булавка сыскалась лишь одному, а другой, выбракованный, покатился по трем-ом-ом ступенькам и все.
Лучшая из трех ног Гвискара была для руки коротковата и он, перевооружившись одним мечом вместо одного копья, оказался на галерее, переполошив лучников окончательно. К обломкам предыдущих стрел сразу же прибавились новые, пока еще целые. Но не это испугало Гвискара – в конце галереи мелькнул пестрый силуэт, мелькнул и исчез.
В глазах Гвискара остались длинные неоновые треки, они долго не хотели пропадать, и Гвискар плохо видел, кто куда падает и зачем так истошно вопит выброшенный через перильца во двор лучник, а куда идет он сам, Гвискар, и дважды поскользнулся на чужой крови, чего с ним раньше не случалось.
И хотя он разогнал их в основном головой Магомы, самый намек на сходство с Персеем исчез окончательно. Из галереи в небольшой висячий садик с фонтаном, разбитый на крыше и уводящий все далее вглубь замка, вырулил языческий идол: измазанный красным от рожи до пят, попорченный стрелами верных в угаре иконоклазии, жадный до жертв и безбожно блистательный.
Гвискар припал на колено, и неприятельская альфанга,[21] обозначив полукружие горизонта над его головой, высекла плотничьи брызги из ствола скрюченного фисташкового дерева. Он поднялся, мгновение назад коленопреклоненной ногой отталкивая проткнутого прочь и подавая меч на себя, сделал три шага вперед и был вынужден вновь остановиться – в радужном одеянии, колеблемый и дробимый фонтанными струями, Гвискару явился силуэт коренастого карлика.
Гвискар не знал, кто перед ним, потому что видел его второй раз в жизни – первый случился едва не минуту назад, в галерее, мельком, вдалеке. Не знал и знал вместе с тем совершенно точно – это Фатар, Разбивающий и Создающий. О нем говорил Магома в лицо Гибор, о нем шептала Гибор в ухо Гвискара, о нем справлялся Гвискар у Жануария и в ответ услышал: «Убить его быстрее, чем увидеть».
Чтобы убить Фатара, Гвискару нужно было сейчас немногое – полтора шага вперед.
– Кто он? – спросил Фатар.
Ответ прозвучал откуда-то снизу – Гвискару почудилось, что говорит его левое бедро.
– Гвискар, глиняный человек.
Гвискар скосил глаза к источнику этого откровения. Говорит голова Магомы в его левой руке, конечно. И он не может сдвинуться с места, конечно, потому что трещины, без которых нет и плит на дорожках любого сада, трещины тонкими и цепкими корешками врастают в тень его ног и держат крепко.
Гвискар сорвал злость на вещей голове Магомы. Ее раскроенные остатки упали вниз, к хищным трещинам, и те, послушные Фатару, но глупые, как и вся безмозглая природа, поймали их, ослабив хватку на Гвискаровой тени.
В один прыжок он оказался в каменной чаше фонтана. Но Фатара в радужном струении уже не было – мокрые следы и быстро-быстро семенящий несколько впереди них карлик удалялись от фонтана и исчезали меж двух последних деревьев сада.
А секунду спустя хлопнула дверь в бронзовых узорочьях, и дьявол меня прибери, сказал Гвискар, если я понял, на что ушло мое время между последним взмахом меча и этим мгновением.
Гвискар отыскал Фатара, а Фатар соблаговолил быть отысканным спустя четверть часа. У двери, сплошь составленной из перевитых литых виноградных лоз, Гвискар рубился с троими. Двоих он убил, а последнего до поры до времени помиловал. Ему нужен был поводырь, ему нужен был передний браток, ему нужно было обмануть Фатара.
Коридором, низкий потолок которого арочно обнимал головы впереди идущих, прошли двое. Гвискар руководствовался искренними признаниями своего спутника, а его спутник – искренней верой в то, что нельзя врать демону, каким представлялся, отчасти справедливо, неистовый Гвискар.
Двое – один спереди, другой за ним следом, вперив острие кинжала в спину первому – вошли в заветную дверь, которая драматически всхлипнула.
Гвискар был в сердце Велеса Красного, и он настиг Фатара. Фатар ждал его без страха, потому что знал и силу, и слабость глиняных людей. Путей к их убийству куда больше, чем к созданию. Фатару были известны не менее восьми, но самым простым и действенным представлялось сокрушение их тени, отложившейся от тела на что-нибудь подходящее. Шелк, нафт,[22] порох. Под рукой был только порох, да и то немного.
Когда дверь провозвестила появление Гвискара и Гвискар влетел во мрак колдовской обители в своей мокрой, окровавленной, изодранной одежде, Фатар был готов. Он знал, что теперь у него не будет союзника в лице, точнее, в голове умерщвленного Магомы и придется все свершать с проворством лепездричества.[23]
Фатар был верен себе. С семи ярчайших светильников упадала, обманчиво и сладостно шурша, толстотканная шора, свет проявлял незваного гостя во всем его подозрительном великолепии, а десница Фатара уже сообщила огонь пороховой западне на полу.
Шипящая дуга расползлась по крупицам пороха, обращая серое в черное. Тень врага была сожжена без остатка. Враг повалился лицом вперед, исторгая хрип, недостойный глиняного человека.
Гвискар обманул Фатара. Мимолетный передний дружок, пораженный кинжалом Гвискара в спину, был мертв, Гвискар был жив, Фатару, только что испепелившему тень какой-то жалкой шестерки из колоды Зегресов, оставалось жить совсем недолго.
Чужой, неприятно легкий меч в руке Гвискара в погоне за сердцем Разбивающего и Создающего искрошил среди прочей магической утвари анфиладу демонов-покровителей. Фатар держал свое хозяйство на огромных, возносящихся ввысь стеллажах, расставленных по стенам предтечами Эмпайр Стейтс Билдинг.
Фатару было некуда бежать и он, словно юнга, словно человек-паук, споро перебирая руками-ногами, полез вверх. Гвискар подпрыгнул, но острие его меча лишь нежно кольнуло Фатара в пятку – суетливый карлик успешно уходил в третье измерение.
Гвискар расхохотался. Он, Гвискар, здесь, среди пороховой гари и мускусной вони, загоняет на небеса вредного старикана, который мог бы коротать остаток сытой жизни в кругу прыщавых внуков, так нет, гляди, и он туда же – Разбивающий и Создающий!
Фатар был уже на высоте четвертого этажа. Из-под его ног сорвался и полетел вниз исполинский тигель с какой-то философской отрыжкой. Гвискар учтиво отошел в сторону. Тигель разорвался с силой бомбического ядра, и на Гвискаре прибавилось пурпурных оспин. Сандаловые плашки на рукояти меча, обляпанные рыжеватой бурдой, поспешили обуглиться. Гвискар поспешил брякнуть безобидное богохульство.
Фатару это понравилось. Обустроившись на четырнадцатой по счету снизу полке, он смахнул на Гвискара все ее содержимое – двенадцать томов Руми[24] в золотых окладах, стопу пустых пергаментов, кучу мышиного кала и действующую модель человека по Абу-Сине.
– Подвязывай! – крикнул Гвискар скучным голосом. У его ног звонко дрожал воткнувшийся углом в пол одиннадцатый том.
Фатару не думалось подвязывать. Его душа рвалась вверх посредством падкого до жизни тела. Пальцы Фатара легли на край пятнадцатой полки. Легли в осязательное ощущение мягкого войлока – пыль, как заключили пальцы. Пыль на паутине, гордо уточнил кое-кто.
Кое-кто, скрытый во глубине вечных сумерек пятнадцатой полки, имел представление о пальцах Фатара через дрожательное ощущение. В мироздание кое-кого вторгся съедобный друг, несъедобный враг, нечто невразумительное – нужное укусить.
Как падал тигель, как падали тома Руми, как падал человек по Абу-Сине, так падал вниз Фатар, человек по Дарвину. Гвискар сопроводил его взглядом до самого одиннадцатого тома. Разбивающий и Создающий пропорол себе чрево об его золотой оклад.
Гвискар отрубил Фатару голову.
Гвискар растоптал плоского и алого (в прошлом – серого) паука, барахтавшегося в крови Фатара.
Гвискар вздохнул и осмотрелся.
Сопротивление было подавлено.
За внутренней пустотой Фатара придут двое в ультрамарине (Гвискар снял с пояса Фатара трут и кресало; досадливо тряхнул головой, поморщился и осторожно вернул их умертвию; подошел к семи светильникам; наотмашь рубанул по ним сарацинским мечом; на толстотканные шоры, на пол, на расплющенное тело злого мудреца пролился огонь), а над внешней пустотой будут трудиться простые законы вещного мира. Апейрон, бальтасар, флогистон.[25]
14
Гвискар вышел из Велеса Красного, провожаемый восторженным испугом трех десятков Зегресовых зольдатиков, которые совершенно не входили в Гвискаров estimate.
Гвискар прихрамывал. Какой-то идиот пустил ему в затылок одинокую стрелу. Промахнулся, вдобавок.
Тень глиняного человека потускнела – это камнем пущенный в небо дым Разрушающего и Создающего притушил на время солнце.
15
В ущелье его ждала Гибор и подарки: три застреленных Зегреса – младшие братья Магомы.
– Они беж-жали моего гнева! – Гвискар артистически заломил бровь, и из свежего пореза на лбу вышли несколько лишних капель дурной крови.
– И повстречались с моим. Умойся, Гвискар.
– Устала?
– Устала.
– Значит, сегодня не будем? – спросил Гвискар.
Он ошибся, конечно.
16
Гвискар и Гибор дулись в кости под стеной госпиталя, когда ворота взяли рамой кортеж Изабеллы Бургундской. Гибор была поглощена комбинаторикой.
– Нет, ты только глянь! – Гвискар даже улыбнулся – без нужды, то есть когда не требовалось изображать обаяшечку или наводить коварный политес, он делал это нечасто. Не из злобности, которая якобы имманентна глиняным людям, а просто от лени, которая им действительно имманентна.
Изабелла Португальская была симпатична Гвискару куда больше Жануария. Жануарий – неплохой босс, но, как выражался Гвискар, «изрядно притомил».
– Да посмотри же, ну! К нам приехал кто-то очень важный!
– Не посмотрю. Пока я буду смотреть, ты опять нажульничаешь, – огрызнулась Гибор, которой ужасно не везло сегодня.
Она потрясла кожаный конус с тройкой игральных костей. Она решила рискнуть и бороться за «стрит».
– Не будь занудой, милая! Что теперь твои кости, когда тут сама герцогиня Бургундская?
Стоило прозвучать имени, как Гибор подняла глаза от игрального платка и выпрямила спину. Безусловный рефлекс придворной дамы.
– Мои рыбки! Живые и здоровые! Вы кудесник, Жануарий! – всплеснула руками Изабелла, отослав всем присутствующим один-единственный воздушный поцелуй на собачью драку.
17
– Знаешь, она какая-то слишком суетливая. Крикливая. Как я раньше не замечал?
– Согласись, мы многого раньше не замечали, – сакраментально заметила Гибор.
– И мне не нравится, что она назвала нас «рыбками». Я терпеть не могу, когда сюсюкают.
– И я. Ну и что с того?
– А то. Мы с ней никуда не поедем. У меня от ее писка закладывает уши, – вполголоса заметил Гвискар, глядя на Изабеллу, которая щебетала Жануарию о житье-бытье, о святых мощах, которые везет в особом ларце, о замечательных арабах, которые бывают такими красивыми, о своем пятилетнем сынишке Карле, который пишет ей такие смышленые письма; о том, например, как он встретил волшебного пса. («Представляете, так трогательно сказать: „волшебного пса“!)
– Тогда куда мы поедем, если не с ней? – спросила Гибор.
– Знаешь, у меня есть виды на один замок у моря. Мы будем купаться, если захотим.
– А у его хозяина есть виды на нас в этом замке?
– Это проблема решаемая, – обнадежил ее Гвискар.
– Тогда лучше поедем во Флоренцию. Там тоже можно купаться.
– В говне? – насмешливо спросил Гвискар.
Гибор нервно потрясла колпак с костями. Швырнуть бы их в рожу этому мужлану!
– Давай так, – предложила Гибор после десятисекундной борьбы с искушением. – Если я сейчас не выброшу «стрит», мы не поедем в замок у моря.
Гвискар, поморщившись, провел с предложением Гибор необходимые логические операции и спросил:
– А куда?
– Во Флоренцию.
– Ну давай.
Кости разбежались по игральному платку. Гибор досадливо прикусила губу.
Гвискар в сомнении молчал, не зная, что сказать и, главное, стоит ли. Через минуту великий порт Флоренция занял в его рейтинге подобающее место возле порта семи морей Москвы, где-то в конце списка после Цюриха и Кордовы.
– Ладно, так и быть – Флоренция. В принципе можно и не купаться, – великодушно согласился он, стараясь не глядеть на «стрит».
– А Жануарий?
– А что Жануарий? С ним мы квиты. Услуга за услугу.
– А если он нам соврал и ребенка не получится?
18
Пяти лет отроду Карл встречает волшебного пса. Клеверные луга исходят испариной, отцовские вассалы собираются на охоту, добычей Карла становятся тучный шмель, улитка, коровий колокольчик. Колокольчик, как вещь по природе своей холодная и недвижная, дался ему в руки с покорностью. Улитка, миролюбивейшее из несущих панцирь, тоже. Но шмель храбро защищался и был пленен уже безнадежно израненным. Прежде, чем испустить дух, он ужалил Карла – ай!
Карл хныкал, выщипывая клевер, расшвыривая клевер, сочные стебельки и махровые головки летели прочь. Он наверняка умрет, как многие умерли до него, и короной завладеют враги.
Двое воронов покинули рощу и закружились, возгоняя аппетит и алчность. Маленький Карл умрет, уже холодеют ноги, уже песок в глазах, звон в голове.
Улитка оползает его запястье, но он безразличен к этому, плача навзрыд и без удержу. Сквозь слезы Карл уже не может разглядеть воронов – не исключено, они совсем близко. В траве деланно выискивают червячков и милых букашек, себе на уме. Наконец подозрительное тепло, исключительная шершавость улитки, ее назойливость и громкое сопение заставляют Карла проявить интерес – может статься, так ангелы обхаживают новоприбывших господ.
Он протер глаза и увидел пса, который с поистине собачьим тщанием облизывал ему ужаленную руку. Огромный и добрый, палевый и длинноухий, магический и волшебный, кобель и паладин. Он спас Карла от шмелиного яда и, когда тот почувствовал себя лучше, довез на спине до предмостного укрепления. После этого убежал, не дождавшись посвящения в рыцари Золотого Руна, ужина, придворной синекуры. Убежал на свою Дикую Охоту, оставив Карла счастливым обладателем волшебных блох.
Глава 3
Лужа
1
Спи-усни, о усни, мой прекрасный Тристан![26]
Церковная служба сродни колыбельной. Колыбельная – тонкая портьера, потворствующая полумраку. Свадьба – балаган, где дерзкий, шумный уродец-шут с воплями «тетушка, вот она, моя тетушка!» скачет тебе на колени, в то время как астматически задыхающиеся от смеха зрители складываются пополам.
Служба по случаю женитьбы – колыбельная, которая опускается на тебя и гостей, воспитанно сдерживающих зевки и смешки. Но тебе будет не до смеха, когда ты встанешь у алтаря, ведь оттуда не скрыться. Ты женишься, и это, скорее всего, навсегда. «Увы» или «ура» – выяснится потом, но пока ты должен просто осознать, что участвуешь в действе, у которого нет обратного хода.