Я вернула платок, и папа спросил:
– А сегодня? Пойдешь со мной на обед?
И мы пошли.
Вот так и вышло, что с Джулией я не попрощалась. На столе в прихожей – туда складывали почту – лежал пакет, который она адресовала маме. Акварель с парусной шлюпкой. Записка начиналась обращением «дорогая Луиза», но я все равно прочитала. Хотела посмотреть, нет ли там чего-нибудь про Генри. Или про меня. Однако Джулия писала только о прогулках под парусами, о пляже, о том, как она рада знакомству.
А внизу был постскриптум: «Сверток – для Дженни».
Сверток был слишком маленьким: свитер, моя тайная надежда, там бы не уместился, – однако я открывала его с предвкушением.
Она подарила мне роман «Великий Гэтсби» с надписью: «Неподходящее чтение для твоего возраста».
Я понимала, что Джулия и Генри расстались, но не теряла надежду, что, может быть, они помирятся – как ее родители. И в один прекрасный день она снова приедет к нам вместе с Генри. На всякий случай я привезла в дом на побережье свой лучший рисунок – показать ей.
Однако Генри приехал один. Он сбрил бороду и светил бледной незагорелой кожей. Во всем остальном лицо ничуть не изменилось. И все равно мне пришлось к нему заново привыкать.
Джулию никто не упоминал.
Я ушла в спальню и уставилась на свой рисунок. Критическим взглядом. Словно то, что Джулия его так и не увидела, делало рисунок в чем-то хуже. Он был похож на остальные мои картинки: просто группа стоящих людей. Я бы никогда не смогла иллюстрировать детские книги – разве только про каких-нибудь бездельников.
У воды было тепло, бабье лето. Генри сказал мне, что начал писать роман.
– Может быть, Джулия поможет, – проговорила я. – Она ведь редактирует детские книги.
Я увидела, что мои слова его задели, и попросила извинения. И все-таки спросила, почему они расстались.
Он ответил не сразу. А потом начал рассказывать о приеме в Саутгемптоне.
Огромный дом прямо на берегу. Сотня, а то и две, гостей. Приглашенный для увеселения оркестр.
Скорее всего, Джулия заранее предупредила его о необходимости взять с собой вечерний костюм, – а он забыл. Или посчитал не важным. Им пришлось искать, у кого можно одолжить или взять напрокат. Генри передразнил отца Джулии:
– Скажите дворецкому, пусть устроит.
Похоже, ее отец был особенно ему неприятен.
Генри самым подробным образом описал добытый костюм. Он сидел мешком, рукава были брату коротки, однако все вокруг уверяли, что все просто отлично. На других мужчинах были смокинги.
Все вокруг много пили, сказал Генри, и он выпил тоже. Джулия знакомила его с разными людьми; имена не запоминались, разговаривать с ним новые знакомые желания не проявляли. Он старался шутить: о том, почему сменил так много колледжей, например, – но никто не смеялся. Когда Джулия пригласила его на танец, он сказал, что под джаз не танцуют. Хотя просто не знал, как.
Там была масса людей, с которыми Джулия давно не виделась. Они все желали с ней поговорить. Мужчины приглашали на танец. И она говорила и танцевала.
Генри подошел к бару и некоторое время постоял там. Однако так он перегораживал проход к стойке, поэтому ему пришлось сдвинуться к самому краю. Генри стоял и наблюдал за всеми. Как так вышло – пьяный, в отвратительно сидящем костюме, он торчит на вечеринке, где никого не знает, – один?
Мне было знакомо это чувство. Ужасно – поймать себя на том, что стоишь в одиночестве, и с тобой даже никто не разговаривает. Хуже не бывает. А для него это наверняка было еще тяжелее: ведь все происходило на глазах у Джулии.
Впрочем, Генри во всем винил именно ее. Не на словах – к словам там было не придраться.
– Просто неудачная вечеринка, – сказала я, желая его успокоить.
Он не ответил. А я вспомнила фразу Джулии: «Он не говорил, что меня любит». И не рискнула касаться этой темы, только пробормотала:
– Она же тебе по-настоящему нравилась.
– Да. Джулия великолепна.
– Она замечательная.
Он кивнул. Потом обронил:
– Слишком уж большая разница в возрасте.
Это напомнило мне рассуждения Генри про выбор университета, и я выразительно на него посмотрела. А он сделал вид, что ничего не заметил.
За ужином Генри опять ел как будто торопился на пожар и смешил нас историями про Нью-Йорк. После ужина он присел на крыльце и заговорил с папой об академических курсах, которые выбрал, и о том, удастся ли перезачесть что-нибудь из прежних лет учебы. Сказал, что решил получать степень в Колумбийском университете.
– Отлично, – ответил папа.
Мы с мамой мыли посуду; и когда она это услышала, то улыбнулась. Для нее вот так, когда вся семья вместе, было главной радостью. Она спросила у меня:
– Чем ты опять недовольна?
В ее голосе звучал упрек.
Тем вечером, в одиночестве лежа на двухъярусной кровати, я никак не могла уснуть. Встала и как была, в пижаме, пошла к докам. Я уже дочитала «Гэтсби» и все оглядывалась по сторонам, в надежде увидеть тот самый зеленый огонек. Однако везде царила сплошная темень, лишь в одном доме светились окна, и то голубоватым светом телеэкрана.
Я хотела разобраться, что на самом деле сказал мне Генри. Было не по себе. Возможно, никто другой не хотел так, как я, его понять. Я всегда была на его стороне, что бы ни случилось. В таком случае легко быть естественным, просто самим собой. Это не накладывает на тебя никаких дополнительных обязательств. А на том саутгемптонском приеме от Генри ждали большего – как от молодого человека Джулии. Только ведь и в любом другом месте от него тоже захотят большего. Я не знала, что произошло между ними. Мысль о том, что любовь к кому-то оказалась для брата непосильной ношей, меня пугала. А вдруг я тоже не справлюсь?
Глава 2
Дом над волной
Упорные попытки продолжать игру, к которой вы по самой своей природе не приспособлены, – даже когда все уже давно понятно, – сокрушительны для вашей личности и раздражают всех, кроме самых азартных игроков.
Эми Вандербильт. Этикет. Раздел «Как обустроить жизнь и жилище»
Утро перед нашим отлетом. Джейми приносит кофе для нас обоих, ставит на прикроватный столик и возвращается ко мне в постель. Сегодня днем мы будем в Санта-Крус, в гостях у бывшей девушки Джейми и ее мужа. И вот я сажусь в кровати, опираюсь на подушки и с ходу, не дав себе подготовиться, начинаю разговор.
– Милый… у меня какое-то странное чувство. – Он вопросительно смотрит. Пытаюсь сформулировать точнее. – Эти люди… я ведь их совсем не знаю.
– Ты ведь будешь со мной.
У Джейми прекрасный голос, глубокий, особенный. Он, как обычно, сбивает меня с мысли, и я на секунду умолкаю. На секунду.
– Ну… Ехать в отпуск к бывшей девушке своего парня… Это все как-то…
Он убеждает: Белла давно не его девушка, а просто старинный друг.
Я спрашиваю:
– И как выглядит старинный друг Белла?
Он смеется и тянется ко мне с поцелуем.
– Друг по колледжу. – Джейми произносит «колледж» так, как я говорю «школа». Давным-давно и не в этой жизни.
Потом он принимает душ, и я вижу его силуэт сквозь шторку, расписанную в виде карты мира. Он выходит и говорит:
– Просто поверь.
Всю дорогу от Нью-Йорка до Сан-Хуана Джейми спит. Я стаскиваю с него бейсбольную кепку, поправляю сбившиеся растрепанные волосы. На нем белая футболка, старые джинсы и кроссовки. Он высокий и худой, одни ноги торчат – как жеребенок.
Джейми мой первый настоящий парень.
Мы вместе три месяца.
Для меня все началось тем вечером, когда он сказал: он не может спать с женщиной, если по-настоящему ее не любит.
– Я по природе моногамен. – Вот как это прозвучало.
Я ответила:
– И я.
Мы приземляемся на Санта-Крус и выходим из самолета в крошечный аэропорт. Какой-то мужчина держит табличку «Джейн и Джеймс».
Они что, послали за нами автомобиль?
Однако Джейми смеется.
– Это они и есть.
Белла роскошна, как ни посмотри: темные большие глаза, длинные темные волосы, гладкая темная кожа.
Она говорит: «Джеймс» (звучит Жемс) и целует: в щеку, еще раз, еще.
Мужчина, которого я приняла за водителя, представляется: Ив, ее муж. И когда он тоже целует меня – раз, два, три, – я думаю: «Бабушка, какие мягкие у тебя губы».
Белла берет мои ладони в свои, словно встретила долгожданную подругу.
– Джейни.
Так меня звали в детстве. Я настолько потрясена ее теплотой, что говорю в ответ:
– Белли.
И в первый миг надеюсь, что никто этого не услышал. Однако, когда мы идем к автомобилю, Ив шепчет:
– Она Белла.
В лицо бьет сильный ветер. Мы загружаемся в машину и едем. Джейми наклонился вперед, к переднему сиденью, и разговаривает со «старинным другом».
У начала подъездной дорожки Белла выпрыгивает из джипа – открыть ворота. Впрочем, сначала она резко машет рукой, обращая наше внимание на табличку на стене. «Дом над волной».
Джейми сжимает мои пальцы. Я начинаю что-то оживленно говорить про то, что такой необычной архитектуры раньше никогда не видела, – но тут джип делает рывок, и мы въезжаем в огороженный двор.
Это отличный большой дом. Вокруг веранда. Двор вымощен белой плиткой, а в каждом окне отражается голубовато-зеленое Карибское море.
Белла демонстрирует нам вид из нашей комнаты. Сейчас в ее речи усиливается акцент.
– Мой отчим ар-ки-тектор. Он сконструировал окна так, что вода повсюду. Вот увидите, дом классный.
Ив смешивает нам напитки – ром и что-то еще – и выносит поднос на веранду. Двор в окружении цветущих деревьев спускается к самому берегу.
Белла говорит Джейми:
– Тебе привет от Александры. Горячий.
Пока Ив расспрашивает меня про полет, про снег, про браслет у меня на руке, Белла рассказывает Жемсу о близких друзьях – он никогда их не упоминал, – живущих по всему миру. Мне приходит на ум, что все мои близкие друзья сосредоточены в пределах пары-тройки штатов.
Джейми спрашивает:
– А поплавать можно?
– Конечно, – отвечает Белла.
Джейми поворачивается ко мне.
– Пойдем?
Ему словно опять одиннадцать лет. Как мне это нравится!
Мы переодеваемся в купальники и идем к воде – бледные, словно гусеницы. У меня улучшается настроение, совсем улучшается. Вода мягкая, бирюзовая, и мы с Джейми каким-то образом снова становимся мы с Джейми. Я поднимаю взгляд и замечаю Ива и Беллу: они стоят у перил веранды и держатся за руки. Машут нам – как в туристической рекламе: щелчок – и снимок. Говорю об этом Джейми; он сообщает, что у меня голова забита южноамериканскими романами с их магическим реализмом.
– И совсем здесь не то, – спорю я.
– А что?
– Скорее уж фотореализм.
– Скорее уж живопись.
Они будто специально позируют, и это задевает. Однако цвет лужайки, ведущей к веранде, похожие на взмах кисти завитки на колоннах, весь этот калейдоскоп цветов удерживает меня от лишних слов – ведь иначе получится, что я критикую его друзей.
На ужин нас потчуют местными лобстерами. Накрыто на веранде. Белла и Ив говорят между собой почти полностью по-французски. Поначалу Джейми вставляет только отдельные французские фразы, словно в шутку, но Ив одобрительно кивает, и вскоре Джейми переходит на французский, изрядно меня удивив.
Мне не приходилось говорить по-французски лет с тринадцати: тогда я водила знакомство с симпатичной французской семьей, живущей на четвертом этаже многоквартирного дома рядом с железнодорожной станцией. С той поры я только и запомнила, что иногда они пользовались лифтом, а иногда поднимались пешком.
– На Рождество мы ездили к родителям Ива, – произносит Белла по-английски, ласково касаясь щеки мужа. – Они такие милые.
Меня она спрашивает:
– Ну как лобстеры?
– Милые, – говорю я.
Ой, да я же ее передразнила! Есть у меня такая дурная привычка: так многие травоядные подражают хищникам. Чтобы выжить.
В постели Джейми интересуется:
– Как тебе Белла?
Его тон не оставляет мне вариантов, и я послушно отвечаю:
– Отлично.
– Совершенно не сомневался: ты с ней поладишь. – Он улыбается.
Я хмыкаю.
– Угу. С кем я только не ладила.
– Золотко, – говорит он. И напоминает, что Белла всего лишь его добрый друг. Не надо настраивать себя против нее.
В темноте я верчу на языке фразу: «Ты прав, прости».
Однако к тому моменту, когда решаюсь произнести ее вслух, он уже спит.
Трасса идет через холмы по берегу океана. Я сижу на переднем сиденье рядом с Ивом. Дорогу то и дело перебегают зверушки, похожие на пышнохвостых крыс. Ив говорит, что это мангусты.
– Их привезли сюда лет сто назад из Индии, охотиться на змей. Они и охотились. Истребили змей и сейчас…
Снимает руки с руля и машет рукой. Я заканчиваю фразу за него:
– …и сейчас на острове нет змей, зато от мангустов некуда деваться.
Он улыбается и говорит, что мальчишки ловят их по пятьдесят центов за хвост.
Дорога кончается; мы останавливаем машину и выходим. Теперь я вижу, какая здесь сушь, вижу проплешины; то, что я принимала за деревья, не деревья вовсе, а кактусы. Ив приготовил закуску для пикника. От пива и солнца меня клонит в сон, и я просыпаюсь, только когда Ив втирает мне в спину лосьон.
– Обгоришь, осторожнее.
Джейми плещется в воде. Я встаю и собираюсь пойти к нему, но тут рядом с ним выныривает Белла. Они смеются. Ха-ха-ха. Хи-хи-хи.
После душа мы переодеваемся к ужину. Я признаюсь:
– Знаешь… если бы я владела французским, было бы куда проще.
– У тебя получится. Надо только себя отпустить.
– В смысле?
– Ну это как с Шекспиром: в какой-то момент – раз! – и он пропитывает тебя всю.
За ужином я пытаюсь так и сделать. Пусть пропитает.
Белла говорит, а я перевожу: «Жемс, гадкий мальчишка, ты хочешь тискать мои груди, ведь правда?»
Когда я просыпаюсь, Джейми нет.
Небо белое.
На веранде один Ив. При виде меня он поднимается и наливает кофе. Я спрашиваю его, где Джейми.
– Может, они пошли погулять?
Я плаваю. Потом принимаю душ. Затем читаю.
– Погода не очень, – говорит Ив. И предлагает поехать в город.
Он ведет машину, а я его рассматриваю. В уголках глаз у Ива уютно лучатся морщинки. И я теперь вижу, какой он весь мягкий, какой безыскусно женоподобный, – словно мальчик, воспитанный старшими сестрами. Он расспрашивает меня об издательстве. Говорю, что работаю ассистентом редактора, практически секретарем, однако у меня при этом есть возможность читать присланные на отзыв рукописи.
Он упоминает, что тоже написал роман.
Спрашиваю, о чем.
– О молодости – или о подлости? Я не слышу его за шумом ветра.
Он смотрит на меня, словно на сообщника, и я заговорщически киваю в ответ.
В городке Кристианстед Ив показывает мне старинные укрепления и доки. При движении он слегка тянет носки – как Марсель Марсо.
Потом он ведет меня в огромный магазин дьюти-фри, где продают духи, фарфор, хрусталь и часы. Пшикает мне на руку из разных пробников, принюхивается и выносит приговор: «слишком сладко», «пахнет мускусом», «неинтересно», – прежде чем я успеваю даже втянуть носом воздух. В конце концов у меня не остается незанятой кожи; он определяется с выбором и покупает мне духи.
Начинается дождь. Ив обхватывает меня за плечи, и мы бежим в припортовый ресторан.
Официантка, южанка со светлыми волосами, спрашивает у него:
– Где носило?
– Да антракт у меня, – говорит он.
Перед уходом он отводит ее в сторону, и они о чем-то шепчутся.
Когда мы возвращаемся, Белла медленно поворачивает голову и смотрит на Ива. Он поясняет:
– Мы пообедали в городе.
Белла что-то отвечает ему по-французски.
Джейми интересуется, не хочу ли я поплавать.
В воде я спрашиваю:
– И где вы были все утро?
– Просто гуляли.
– А я посмотрела на старинные укрепления.
Мы беседуем словно два незнакомца, коротающие вечер в одном отеле. Однако Джейми внимательно слушает, и я заключаю:
– Они старые и крепкие.
Вечером мы едем в Кристианстед уже вчетвером. Белла притормаживает перед рестораном со светловолосой официанткой, но Ив предлагает другой, и мы отправляемся туда, где столики вынесены прямо на берег.