Глухо стукнуло и зашуршало. Отбитый у смерти счастливчик кое-как поднялся и, пошатываясь, побрел от трупа к трупу, не выпуская из рук оружия. На его месте Одинокий бы поступил так же – пересчитал врагов и прикинул, сколько из них пришлось на его долю. Мертвецы, кроме одного, были в масках, однако синеглазый не пытался их снимать, и он никого не искал. Либо в этом доме не было друзей, либо они предали.
Возле отсеченной головы человек слегка задержался, тряхнул волосами и повернул к двери. Его ждали недлинная анфилада и лестница, по которой еще нужно было спуститься, кэртианец сумел и это. На пороге упрямец все же споткнулся, его повело в сторону, и Одинокому вдруг почудился шум водопада и боль в собственном избитом теле, сменившаяся недоумением. Страж Заката больше не понимал, как смог отречься от памяти, разве что помнить было страшней, чем умирать. Предатели и подлецы о свершенном жалеют редко, только о проигрыше, проиграть он, конечно, мог. А мог опоздать, помешать, не успеть куда-то ворваться, о чем-то предупредить, что-то исправить… Сегодня судьбу удалось обогнать, не потому ли кажется знакомым то, что просто не может быть таковым?
Улица, если не считать их двоих, была по-прежнему пуста. Ну и что, друг, ты станешь теперь делать? Постучишься в соседний дом? Закричишь? Сожмешь зубы и куда-то пойдешь? Пошел. Держась за стены, оставляя на них и на мостовой кровавые следы, спотыкаясь, но целеустремленно. Одинокий двинулся следом, не слишком представляя, что будет делать и будет ли, если парень упадет, однако тот не падал, лишь пару раз останавливался, вытирая лицо, то есть размазывая по нему кровь.
Небо неспешно светлело, но окна и двери открываться не спешили. Помощь не торопилась, зато смерть пыталась забрать свое дважды. Сперва из проулка высунулся коренастый детина, вгляделся, осклабился, вытащил удавку, и в Олларии одним душегубом стало меньше. Через три квартала попалась пакостного вида компания: молодчики явно собирались разжиться если не кошельком, то кольцами. Этим Одинокий показался, грабители оказались разумными и уцелели, а вряд ли что-то заметивший синеглазый свернул в узкий – лошадь бока обдерет – проход меж двух старых стен, за которыми безумствовала сирень. Похоже, он почувствовал ее запах, потому что остановился, подняв лицо к зеленеющему небу. И потащился дальше, а за ним, отгоняя готовую вернуться смерть, пошел Одинокий. Стена сменилась кованой решеткой, щель – площадью, посреди которой бил украшенный статуей оленя фонтан. Олени были и на барельефах большого особняка, они взлетали в прыжке, готовились к поединку, тянулись к воде. Одинокий остановился, провожая взглядом того, кто, кажется, добрался.
Последние шаги труднее первых, но синеглазый поднялся по пологому, вымощенному обтесанными камнями въезду и уже там рухнул лицом вниз. Вряд ли внутри что-то услышали, впрочем, заставить обитателей оленьего особняка выйти было нетрудно. Страж Заката и заставил бы, только тяжелая дверь распахнулась, и один человек склонился над вторым. Если бы счастливчик вновь вздумал умирать, Одинокий его бы удержал, но тот приподнялся сперва на локте, а потом, закусив губу, рывком встал на одно колено.
– Живи, – беззвучно велел упрямцу Одинокий и, резко повернувшись, быстро зашагал прочь. Этой ночью он отбил у смерти не только добычу, но и себя самого, пусть в его собственной сгинувшей жизни все и было иначе. Он придумывал себе прошлое, а нужно было отшвырнуть запреты и стать человеком хотя бы на один бой и одну дорогу.
…Зов Архонта застал воина на выходе из сиреневой «щели» у стены, на которой еще виднелся свежий кровавый след. Одинокий неспешно поднял взгляд к проступавшей сквозь юную зелень синеве и увидел низкое серебристое небо без солнца и птиц. Пепельное море лениво перекатывало тяжелые, медленные волны, а горизонт набухал похожими на уродливых черепах тучами. Он вернулся вовремя, как, впрочем, и всегда. О возвращении следовало доложить Архонту, Страж Заката доложил, получил привычный приказ и почти сразу камни на его мече вспыхнули лиловыми звездами, предупреждая, что Чуждое шевельнулось. Приближался бой – один из множества, – ничего выдающегося, сколько таких было и сколько еще будет.
Небо стало ниже, не знающее жизни море с шумом отступало, обнажая скалистое дно. Ни водорослей, ни раковин, ни бьющейся на мели рыбы, только серый, отливающий свинцом камень. Шторм подползал медленно и неотвратимо, нападавшие и обороняющие в тысячный раз готовились помериться силами, заранее зная, что они равны. Одинокий положил руку на эфес меча и нехорошо улыбнулся, поджидая почти готового к броску врага.
…Где-то далеко, в городе, который некогда назывался Кабитэла, а ныне – Оллария, цвела сирень.
От войны до войны
Истинный герой играет во время сражения шахматную партию независимо от ее исхода.
Наполеон
Часть I
«Луна»[5]
Иные люди отталкивают, невзирая на все их достоинства, а другие привлекают при всех их недостатках.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Талиг. Оллария
398 год К.С. 23-й день Осенних Волн
1
– Во славу короля и Талига объявляю заседание Высокого Совета открытым.
Август Штанцлер произнес обыденную фразу обыденным голосом, но его высокопреосвященство почти не сомневался: мысли кансилльера, как и его собственные, гуляют по варастийским степям. Опытное кардинальское ухо ловило то, что зачитывал ликтор, но на сей раз большинство подписанных его величеством указов были малозначащими, и Сильвестр мог думать о том, что делать, если армия Алвы погибла.
Для начала он обвинит Штанцлера и его сторонников в опрометчивости, благо мысль дать Первому маршалу полномочия Проэмперадора принадлежала Придду, которого поддержали Килеан-ур-Ломбах, братья Ариго и сам кансилльер.
Так ли они были наивны, напирая на полководческий гений Алвы и растравляя его гордыню? И где Леворукий носит самого Рокэ?
Известий о Вороне не было с начала Летних Ветров. В последнем своем донесении Проэмперадор Варасты уведомлял, что с десятитысячной армией выступает из Тронко в направлении Сагранны – и всё! Люди, лошади, повозки, пушки без следа растворились в золотистых степных далях. Оставленный стеречь губернатора Леонард Манрик рассылал на розыски Алвы сначала гонцов, затем целые отряды, но все они либо исчезали без следа, либо возвращались несолоно хлебавши, не встретив ни своих, ни врагов.
Дорак любил повторять слова некоего древнего зубоскала, подметившего, что отсутствие известий для умного человека заменяет сами известия. Его высокопреосвященство не считал себя глупцом и не отмахивался от отсутствия докладов о новых беженцах и набегах. Создалось впечатление, что сквозь землю провалился не только Ворон, но и бириссцы. Неужели Алва согнал-таки разбойников в кучу и перебил? Но тогда почему он молчит? Если же талигойская армия разбита, почему прекратились набеги и что сталось с побежденными, не всех же их перебили?
Начнись в кагетских портах тайные продажи талигойских рабов, все прояснилось бы, но ни о чем подобном не доносили. Из Варасты новостей тоже не было, зато они поступали из Гайифы. В империи не сомневались, что Рокэ стоит неподалеку от границы и выжидает. Чего? Нападения? Алва не столь наивен, он должен понимать, что бириссцы не рискнут штурмовать укрепленный по всем правилам военной науки лагерь. Рокэ взял с собой Вейзеля, значит, с фортификационными работами у него полный порядок, да и сам Ворон в таких делах разбирается. Нет, на десятитысячную армию бирисские банды не нападут, они предпочитают добычу помельче и побеззащитнее. Проэмперадор может ждать до Возвращения Создателя, «барсы» станут обходить его шестнадцатой дорогой и гадить в безопасных местах. Но ведь не гадят, прибери их Леворукий!
Перебрав все возможности, Дорак начал склоняться к тому, что бирисские разведчики врут. Они или не знают, куда подевались талигойцы, или знают, но не говорят, по крайней мере, гайифцам. Возможно, об Алве слышал Адгемар Кагетский, но донесения из Равиата больше всего напоминали пьяный бред. Прознатчики в один голос утверждали, что Белый Лис созвал казаронское ополчение, чего не случалось уже лет восемьдесят. Предлог был смехотворный – вторжение некоего горного племени.
Его высокопреосвященство с большим трудом выяснил, что речь идет о неких козьих пастухах, которых, по мнению странствующего монаха-адрианианца – последнего, кто о них писал, – уцелело от силы тысяч восемь. Тем не менее занимавшийся укреплением Равиата гайифский фортификатор передал через гайифского же торговца оружием, что на Дарамских равнинах собралось сто тысяч ополченцев и там же находится бо́льшая часть Багряной стражи. Место сбора вызывало удивление – в войну с пастухами Дорак не верил, войну с Талигом вели бы иначе.
Появись в Сагранне чужая армия, Адгемар поднял бы визг, на который сбежались бы все блюстители Золотого Договора, а он болтает о каких-то козопасах. Да и Рокэ при всей его наглости не бросится с десятью тысячами на сто двадцать, и это не говоря о том, что армия неминуемо застрянет на перевалах! Нет, дело в Лисе, и только в Лисе. Казару стало тесно на казаронском поводке, и он, воспользовавшись варастийской заварухой, собрался стать единоличным правителем.
Если задумана резня казаронов, лучшего места, чем Дарама, не найти, но перебить сто тысяч вооруженных человек непросто, к тому же у них останутся родичи. Адгемар не захочет зваться Кровавым, с него станется отозвать бирисских головорезов из Варасты, переодеть в пастухов, стравить с казаронами и ударить последним в спину. Это объясняет прекращение набегов, но никоим образом не проливает света на судьбу Алвы. Его высокопреосвященство раз за разом задавал себе одни и те же вопросы и не находил ответа. Вернее, находил, но он казался совершенно нелепым, невозможным и противоестественным. В последнее время в Талиге стали пропадать люди, причем все они так или иначе были связаны с Лаик, через которую прошло большинство офицеров Южной армии… Бред! Такое разве что деревенской бабке в голову придет…
Кардинал посмотрел на Августа Штанцлера, и в тот же миг Штанцлер поднял глаза на своего противника. Кансилльер наверняка давно придумал, чем ответить на обвинения, если таковые воспоследуют. Сильвестр поправил наперсный знак и слегка улыбнулся – пусть Лучшие Люди видят, что кардинал спокоен и способен оценить пикантность ситуации, в которой оказался некий не в меру подозрительный барон, чья жена подарила белокурому мужу черноволосого и смуглого наследника. Свидетелей адюльтера не нашлось, но в славном роду фок Шнаузеров не имелось ни единого брюнета.
Несчастный барон требовал развода и признания «сына» бастардом. Супруга ссылалась на астрологов, утверждавших, что ребенок, родившийся, когда над горизонтом поднимается созвездие Ласточки, в котором находится блуждающая звезда Дейне, просто обязан быть черноволосым и черноглазым. Его величество решил вопрос, начертав: «Чтоб не было разврата и не пресекся род, признать ребенка законным».
После оглашения вердикта на лицах многих вельмож промелькнули усмешки – снисходительность Фердинанда к кэналлийским бастардам была общеизвестна. Закрепив за белобрысым ревнивцем чернявого наследника, ликтор потянулся за следующей бумагой, но огласить ее не успел.
Дверь распахнулась, гвардейцы стукнули об пол алебардами, и в зал вступил его величество собственной персоной. Король прямиком направился к пустующему креслу, но не сел, а остался стоять, обводя безумным взглядом Лучших Людей Талига. Штанцлер рванулся к его величеству, но тот мановением руки остановил кансилльера.
– Господа Совет, – губы короля были совсем белыми, – послы Золотых Земель требуют немедленной аудиенции. Адгемар Кагетский обвиняет Талиг в вероломном нападении.
2
Сильвестр почувствовал, что его сердце заколотилось, словно он выпил подряд не меньше трех чашек шадди. Кардинал не мог видеть себя, но он видел Штанцлера – поджатые губы, нарочито прямой взгляд… Сейчас все и решится.
Первым, как и положено по Золотому праву, вошел дуайен Посольской палаты шестидесятисемилетний урготский маркиз Жоан Габайру. Сегодня старый плут выглядел особенно немощным, из чего Сильвестр сделал вывод – ни сам Габайру, ни его герцог Фома не намерены влезать в очередную склоку между Гайифой и Талигом. А вот зерно Талигу они продадут – разумеется, содрав за него восемь шкур и в придачу ма-а-аленький хвостик.
Габайру, опираясь на трость и с трудом передвигая негнущиеся ноги, пополз к трону, остальные в темпе похоронной процессии двинулись следом. Кардинал был искренне признателен старикашке, давшему возможность разглядеть посольские физиономии. Всего заявилось четырнадцать человек, представлявших все страны, подписавшие Золотой Договор. Кроме Талига и Бергмарк, разумеется. Полный выход! Значит, гайифцу удалось заручиться поддержкой не менее шести государств. Так… Посчитаем. На стороне империи, как всегда, Дриксен, Гаунау, Йерна, Бордо́н и Ага́рия. Ула́пп, Ардо́ра и Норуэ́г против. Значит, его величество Диви́н Восьмой перетащил на свою сторону кого-то из кормящихся на двух лугах хитрецов. Сразу видно, не Урго́т. Скорее всего, Ала́т и Флавио́н, хотя за Фельп тоже ручаться нельзя.
Старикашка с тростью дошаркал до инкрустированной светлым и черным деревом паркетной розетки, встал, закашлялся, достал отороченный кружевами огромный платок, очень долго утирал лицо и слезы. Точно, Фома, осведомленный о неурядицах в Варасте, нацелился на перепродажу пшеницы. И ведь придется покупать, не в этом году, так в следующем, надо было делать больше запасов…
– Ваше величество…
Посол вновь закашлялся, но на сей раз справился с приступом довольно быстро – он и так уже всем всё показал.
– Как дуайен Посольской палаты я представляю королю Талига посла Кагетской казарии, возжелавшего от имени казара Адгемара заявить протест и потребовать объяснений. Обвинения Кагеты поддерживают послы Гайифской империи, королевства Гаунау, Дриксенской кесарии, королевства Агарии, великого герцогства Алат, великого герцогства Флавион, королевства Йерна, торговой республики Бордон.
Так и есть, соседи подмяли-таки Флавион, а Альберта Алатского, видимо, купили. Девять из шестнадцати!
– Мы слушаем посла Кагеты, – тихо сказал Фердинанд. Тише, чем следовало.
– Ваше величество, – Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай был воплощением праведного гнева, – мой казар обвиняет Талиг в вероломном нападении на Кагетскую казарию, последовавшем вопреки Золотому Договору без объявления войны. Талигойские полчища вторглись в Кагету через горы Сагранны, несмотря на то что эта область решением всех подписавших Золотой Договор стран объявлена запретной. Армия под командованием Первого маршала Талига…
Рокэ все-таки чудовище! Несмотря на серьезность момента, его высокопреосвященство едва сдержал смешок. Ворон решил ударить по Кагете еще в Олларии, потому и сказал, что воевать нужно не с комарами, а с болотом, потому и исчез – не хотел, чтобы у него на пятках повисли блюстители договора. Когда этот мерзавец вернется, он ему все припомнит! А, закатные твари, что сделано – то сделано! Будем думать о сегодняшнем дне.
– Вероломно овладев Барсовыми Вратами, – стенал казарон, – талигойская армия вышла на Дарамское поле и в кровопролитном сражении разбила армию его величества Адгемара. Кагеты сражались мужественно, но сила и удача были не на их стороне…