Последние слова опять вырвались у него вслух, с визгом, но сидевший напротив даже не пошевелил бровями. «Надо действовать», – подумал Андрей и заказал ещё порцию водки.
Выпил и, посмотрев в лицо угрюмо молчавшему единственному соседу по столику, вдруг закричал в это неподвижное лицо:
– Стасик был моим старшим братом, он как отец… И Аллу он любил… Но предал, бросил и меня и её. Этого не может быть… Значит, Стасик был не Стасик, а кто-то другой! Что ты молчишь, морда?!!
Сосед в ответ только кивнул головой. Андрей глянул молниеносно и вдруг заметил в нём совсем иное: беспокойно бегающие, безумные, желающие до предела уменьшиться глазки.
Андрей взвыл, плюнул ему в блюдо, поцеловал в лоб и выбежал из бара, бросив на стол деньги.
Он слышал рёв соседа:
– Мой друг… мой друг!
Но потом и вой исчез.
На улице ему хотелось только одного: разрушать и разрушать. Еле сдерживался с помощью житейских атавизмов в мозгу.
Казалось, вся Москва хохотала над ним. Никогда ещё великий город не казался ему таким чужим.
«Всё не то, дома, люди, какие наглые постройки, – мелькало в уме. – Тупая реклама».
Он не мог войти в обычное состояние, то быстро шёл, то слегка бежал – то какими-то тёмно-жуткими проулками без единой души, то местами, где потоки света сжигали мысли, где бродили, как в полусне, люди.
«Всё было так ясно: учёба, поэзия, философия – и всё обрушилось, всё затрещало… Всё оказалось бредом, а реальность – проваливающийся в бездну брат, его издевательская записка и хохочущая Москва. И ни веры, ни царя, ни Отечества».
«Надо всё-таки кому-нибудь дать в морду», – пьяно-трезво подумал Андрей.
Он оказался на пустынной части какого-то бульвара. Мрак разрезался только судорогами огней вовне.
На скамейке Андрей заметил парня. Подлетел и тут же двинул ему в зубы. К его полупьяному изумлению, парень заплакал и не думая сопротивляться.
– Ах, плакать! – взбесился Андрей – Сосунок! У мамки или сестры под юбкой плачь! А не при мне! Получай!
И начал колошматить парня, но всё-таки слегка, не по лицу уже.
– Я брата потерял, чёрт тебя дери, сосунок! – приговаривал, колошматя, Андрей. – И не только брата! Я всю реальность потерял, понимаешь ли ты или нет, гадёныш!.. Всё рухнуло… Я сам скоро провалюсь куда-нибудь, за братом!
Вдруг он остановился и пришёл в ужас от содеянного. Минуту стоял молча перед обалдевшим юнцом.
– Ты меня только прости, парень!.. Я нечаянно!.. Прости… Прости!.. Дай я тебя поцелую.
Парень молчал, всхлипывая.
Андрей взревел:
– Ну дай я поцелую тебя, родной!.. Прости меня… Без прощения не уйду.
– Уйдите, уйдите, – взвизгнул вдруг парень. – Мне страшно. Лучше бейте, но не целуйте! И прощение ваше странное!
Андрей истерически расхохотался:
– Ах ты, философ мой! Лао-цзы маленький! Давай тогда я лучше тебе мою рубаху подарю! – и Андрей сбросил затем рубаху с себя. Куртку надел, а рубаху сунул на колени парнишке: – На, хорошая… Мне не жалко… Слёзы утри ей или носи на память. И не реви больше, что же с тобою в аду тогда будет, парень!.. Не раскисай! Здесь ещё не ад.
Встал и с загадочной искренностью обнял парня, глядя обездушенными глазами на луну.
– Вперёд! – И побежал дальше по тёмным аллеям и мимо мечтающих о смерти деревьев.
Всё время хотелось крушить. Несколько раз основательно швырнул камни в стабильные предметы, в покинутый киоск с пивом, в рекламу, призывающую к сладкой жизни. Одинокие прохожие шарахались, уходя в свет. Но свет был лиловатый с подозрением на мрак.
Андрей подбежал к проститутке. Но отпрянул, поразившись её беспомощности.
– Молодой человек, молодой человек! – дико закричала она ему вслед. – Куда же вы от меня, куда же вы?
Ответа не было.
Женщина задумалась: «Не надо было мне становиться проституткой, последнее время многие бегут от меня, как только увидят… Но почему, почему?.. Что во мне вызывает отвращение?»
И она попыталась взглянуть на себя без зеркала, но осоловевший взгляд застыл в пустоте.
…А Андрей всё больше и больше свирепел:
– Это не мой город! Это не Москва! Она изменилась!
И он остановился, поражённый воспоминанием о человеке в баре: то, как босс какой-то, молчал, то вдруг глазки стали бегать, как крысы!
– Где мой брат, где мой брат?.. Где реальность?.. Я ищу тебя, Стасик, я ищу тебя! – дико и хрипло закричал Андрей. – Я ищу тебя!
И оказался прямо перед стариканом в хорошем пиджаке. Лицом к лицу.
– Ты не Стасик случайно? – спросил сразу. – Ты не Стасик??
– А кто такой Стасик? – осторожно поинтересовался старик.
– Считался моим братом, учил меня уму-разуму, а сейчас – не знаю кто… Пропал… По зеркалам только шмыгает, может быть.
– Ну-ну, – миролюбиво ответил старик. – А меня, между прочим, тоже Станиславом зовут. Станислав Семёныч, могу представиться.
Андрей ошалело посторонился.
– Батюшки, вот оно что! Имя и отчество совпали, может, и остальное тоже совпадает.
Старикан поёжился.
– Боишься? А хочешь, я с тебя сейчас штаны сниму? А там видно будет!
Старикан от изумления раскрыл было рот, в который Андрею захотелось плюнуть, но в то же мгновение он заметил, что выражение лица старикана кардинально изменилось: оно стало хищническим, почти вампирическим, словно всё лицо превратилось в оскал.
Андрей стал трясти его за пиджак:
– Ты что? Ты кто? Пенсионер или вампир? Или, может, ты мой отец?
Но вместо ответа на такие вопросы Андрей увидел широкую, слезящуюся улыбку, расколовшую лицо старика, и лягушачий, просящий взгляд.
– Только не бей, не бей, ладно? – пробормотал старик. – Лучше пиджак возьми, и всё тут.
Взгляд его стал настолько умоляющим, даже глубинно-женским, жалостливым к себе, что Андрей мгновенно стал внутренне относиться к нему как к женщине.
– Может, вас проводить, Стасик? И уложить в тёплую постельку? Да? – змеино-сочувственно высказался он.
– Креста на вас нету, – вдруг прозвучал вблизи голос простой бабки. – Что пристали к старику? Помереть спокойно не дают людям!
Андрей сразу же остыл, словно его окатили холодно-нездешней водой. Но потом опомнился.
– Не на мне креста нету, а на мире этом – на всём этом мире, вот так! – крикнул он вслед бабке.
Старикана и след простыл, даже от его женственности пятна не осталось.
«Надо бы обрызгать это место духами, – подумал Андрей, – да духов нет».
На небе всё темнело и темнело, неумолимо и безразлично. Андрей присел на скамейку. И вспомнились ему глаза брата: большие и невинно-жуткие. Как это Алла его не зарезала, такого, а ведь они любили друг друга, особенно он. Всё говорил мне: «Лучше я умру, чем Алла».
Андрей вздрогнул: «Так и оказалось, впрочем… Хотя что я? Он же не умер. Он бы тогда так в записке и написал: мол, жизнь опротивела, хочу на тот свет… Так нет ведь… Он явно жив, но в каком смысле, и к тому же не хочет нас знать: ни меня, ни Аллу, никого и ничего. Всех кинул».
И перед умом Андрея открылись вдруг глаза Станислава. Он вспомнил, что, по рассказам матери, старый цыган, заглянув случайно в глаза трёхлетнего тогда Стасика, со вздохом сказал:
– Большой шалун будет парень.
И с уважением отошёл в сторону навсегда.
– Что буйствуете, товарищ? – раздался рядом голос милиционера, по старинке употребившего это старомодное слово «товарищ».
Андрей снизу невзрачно посмотрел на него.
– В чём буйство? – только и спросил.
– А я откуда знаю, – спокойно признался милиционер. – Что вы тут разговариваете, платите штраф, и всё тут.
Милиционер слегка пошатнулся.
– Так денег нет.
– Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстёгивай.
– Сто рублей только есть, – ответил немного приходящий в себя Андрей.
Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении – дело серьёзное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьёшь.
– Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.
Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:
– А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с богом, – миролюбивое, даже отеческое, было заключение.
Андрей взял десятку и пошёл.
– Смотри, на меня не обижайся, – выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком:
– Будешь обижаться, арестую!
Глава 5
Нил Палыч вошёл тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвёртый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.
Нил Палыч был в плаще, в очках, чуть сгорбленный. Но глаза смотрели настолько дико-всепроникающе, с голубым мраком, что Лена обрадовалась.
– Не спишь, Ленок? – строго спросил старик. – О чём думаешь-то?
– А о том думаю, Нил, – резко выпалила Лена, – что я по судьбе вселенных всех соскучилась. Все якобы хотят в небо, в небо, к Духу, к Первоисточнику. Правильно. Я там, кстати, была. Не так уж близко, но всё-таки. И вот что скажу: не только там, но и во Вселенной нашей, и на земле особая тайна должна быть. Своя, глубинная, непостижимая пока и отличающаяся в принципе от тайн Неба, может быть, скрытая для Него, для высших-то, что-то невероятное, так что особый орган познания надо иметь, чтобы войти в эту тайну. Я чувствую это интуитивно, а то всё дух и дух, но ведь помимо этого есть глубины бытия, относящиеся только к мирам, а не к духовному Небу. Я не говорю даже о Великой Матери, повелительнице миров и материи… Я и плоть стала любить свою! Что-то есть сокрытое, помимо Духа.
– Ну пошла, пошла, ты всё за своё, Ленок, – осклабился Нил Палыч. – Ты хоть меня чайком напои. Бедовая!