Аспард провел его через огромный зал, возле двери в следующий – куча охраны, а когда перед ним распахнули дверь, Мрак на миг остановился, ошалелый. Зал впятеро меньше, зато народу впятеро больше, все как медведи да вепри матерые, бывалые, тертые. Всего один стол, но длинный, всего одно кресло свободно… тьфу, не кресло, а трон, остальные заняты, там оживленно общаются эти крепкие мужички, кто в этом зале явно не за родовитость, не за родовитость…
Церемониймейстер провозгласил громко:
– Его Величество Яфегерд, властелин земель Барбуссии, защитник справедливости и карающий меч правосудия!
Его зычный голос все же потонул в гаме и шуме, но кто-то оглянулся, встал без всякой поспешности, с достоинством, глядя на Мрака совсем трезвыми и проницательными глазами. Другие, заметив изменение, оглядывались, поднимались. Кто-то кланялся, кто-то смотрел почти с вызовом, кто-то держался так, чтобы на морде не больше выражения, чем на коре старого дуба.
Мрак прошествовал к трону, милостиво улыбался, кивал в ответ, а когда заметил среди присутствующих женщину, поклонился. Ее лицо вспыхнуло, глаза расширились в негодовании. Он уже видел, как на ее пунцовых губах закипает что-то злое, но сдержалась, а он величественно опустился на мягкое сиденье. Все старался понять, что же он сделал не так, а глаза шарили по пиршеству, пытаясь схватить все разом и понять здесь роль каждого.
Знатные люди, как всех их назвал Аспард, до его прихода уже успели опорожнить несколько кувшинов вина, слуги поспешно заменяют на полные, сейчас парадные двери распахнулись, сразу потянуло ароматным запахом свежезажаренного мяса. Вошли с блюдами в руках дюжие ребята, на подносах оранжевые до коричневости тушки гусей, лебедей, мелкой птахи, следом четверо внесли, сгибаясь под тяжестью, огромное блюдо с зажаренным целиком кабаном…
Троих за столом Мрак знал: это Квитка, Сисад и Билга. Квитка – это который весь из себя розовый шар в перстнях и брошках, управляющий. С Сисадом и Билгой общался, по крайней мере ответил милостивым наклоном головы на их совместный поклон, остальные вроде хорошо знают его, все-таки тцар, не хвост собачий. Если что и не так, то плюс к его чудаковатости еще и удар дубиной по голове, это ж все перепуталось, перемешалось, что-то забыл…
Он благосклонно кивал, улыбался, потом сел, и все присутствующие тоже сели, но без спешки, не солдаты, а равные, почтившие хозяина дома, не больше. Кто-то сбоку поинтересовался самочувствием. Мрак кивнул, сказал, что уже ничего, все в порядке, только временами в голове звон и тогда просто забывает, что с ним и где он, но лекари обещают, что скоро все пройдет.
Тоже кивали, соглашались, что все пройдет, у Его Величества крепкий организм, не зря же деды и прадеды всю жизнь провели в полевых шатрах, спали у костров, положив под голову седло, даже батюшка ломал по две подковы разом, хоть уже и не очень к войнам был охоч…
В этих речах, как он заметил, сквозило и осуждение, что он занимается только звездами да лекарями, и в то же время облегчение, что ли… Свои радуются, что сидят во дворце за таким столом, а не спят у костра с седлом под головой, чужеземные послы тоже довольны, можно спокойно и без спешки готовиться к войне, явно же победоносной, такой правитель им не помеха…
Пышно одетый слуга услужливо опустил перед Мраком на стол золотое блюдо. В золотистом соусе лежала хорошо обжаренная змея, сверху ее посыпали сушеными пауками, а с боков примостили каких-то вареных ящериц.
Мрак уставился обалдело, а повар сказал почтительно:
– Свеженькая, молодая!.. Только что изловили, ухитрилась перекусать троих, пока в мешок засунули. А пауки еще час назад мух ловили. Так что не сомневайтесь, все самое свежее!
Мрак просипел:
– А мухи-то хоть… толстые?
Повар всплеснул руками:
– Ну конечно же! Мы ж их выкармливаем уже десять лет. Ни у одного тцара таких нет.
– Ага, – сказал Мрак, – ну, тогда…
Он задержал дыхание, отрезал от змеи кусок и отправил в рот. Пахнет сносно, на вкус оказалось тоже терпимо. Вообще-то он в дороге, когда живот сводило от голода, ел и змей, и ящериц, но с какой дури есть эту гадость за таким столом, где на расстоянии вытянутой руки зажаренный гусь, коричневая корочка блестит, покрытая мельчайшими бусинками сладкого ароматного сока, только тронь – хрустнет, как молодой ледок, а из разлома такой пар, такой запах…
Он механически жевал проклятую змею, но смотрел на гуся, так получалось лучше. Аспард, простой в манерах, вытащил из-за голенища огромный нож, отхватил от гуся половину и с торжеством уволок себе на блюдо. Мрак заставил себя оторвать взгляд от второй половины, Аспард и ее скоро утащит, пробежал взглядом по лицам гостей уже внимательнее.
Рагнар, военачальник и лучший полководец, с этим что-то неясное, за ним с приятной улыбкой на приятном лице грузный мужик, чей-то посол, имя вылетело, ест мало, пьет еще меньше, с той же приятной улыбкой выслушивает любого собеседника, что-то отвечает, а улыбается все приятнее и приятнее, скоро рот вовсе раздерется. Одет не ярко, но и не бедно, а так, чтобы сразу видно: человек умный, про одежду много не думает, не щеголь, но одевается так, чтобы всем было приятно на него смотреть.
За ним справа посол из Славии, этот больше похож на могучего буйвола: крупная квадратная голова, что на широких плечах почти без шеи, выпуклая грудь, длинные толстые руки. Одет пышно, но чувствуется, что это его одели, а не он сам выбирал. Такой предпочитает что-нибудь попроще, а седло коня ему привычнее, чем мягкие кресла во дворах… Интересно, что же из него за посол, ибо послы – это что-то хитрое, изворотливое, постоянно копающее под правителя той страны, куда послано…
Дальше сидит Хугилай, если он правильно расслышал, главный управляющий делами Барбуссии. Вот дивно, тцар – он, а делами управляет другой… Нет, управлял, конечно, тцар, но у тцаров других дел хватает, поважнее и поинтереснее: у кого петушиные бои, у кого пьянка и бабы, у кого звезды, вот и получаются, что на плечи расторопных слуг начинает сбрасываться полегоньку часть державной ноши…
Хугилай возраста среднего, да и роста среднего, но в плечах неимоверно широк, даже пошире его самого, грузен до безобразия, длиннорук, но что приковало внимание Мрака, так это страшноватое и одновременно красивое лицо. Голова Хугилаю досталась, как пивной котел, потому места хватило и крупному носу, и крупным губам, и огромному рту с толстыми, как оладьи, губами. Нижняя челюсть как у коня, но Мрак всматривался в глаза, в которых горит отвага, мужество, но вместе с тем высокомерие, несвойственное простому управляющему. В нем была доброжелательность и в то же время затаенная и тщательно упрятанная злость…
– Как тебе здесь, Аспард? – поинтересовался Мрак.
Аспард вздрогнул, едва не выронил гусиную лапу.
– Странно, – признался он. – Первый раз вы меня пригласили за этот стол, Ваше Величество! Но, скажу вам, не мешало бы вам… уж не прогневайтесь, заглянуть хоть разок на задний двор, где солдатские бараки, оружейные, кузницы… Надо бы показаться солдатам, чтобы взвеселить их сердца. Не обессудьте, но в костер преданности тоже нужно подбрасывать дровишек…
Он умолк, лицо стало напряженное, словно сболтнул лишнее. Мрак вытер полотенцем рот, поднялся.
– Пируйте, пируйте! Мы с Аспардом малость пройдемся, а потом… может быть, даже вернемся.
Рагнар провожал тцарскую фигуру ошалелым взглядом, в котором все ярче разгорался гнев. Похоже, что тцар переоценивает его благородство, переоценивает. Сам брякнул, никто за язык не тянул. Высшими богами поклялся, самим богом Кибеллом… Теперь все, он в его руках. А руки у Рагнара, как и у всех из его рода, цепкие. Не вывернешься…
Мрак оглянулся, Рагнар успел увидеть сильное свирепое лицо. В душе на мгновение колыхнулся страх. А что, если в самом деле тцар сумел как-то соединиться душами со своими предками… а там, говорят, были и сильные воители, не только растяпы, что смотрят на звезды…
В растерянности он опустился за стол, сжал руками виски, стал до мелочей восстанавливать тот особый день, день наибольшего ужаса в его жизни и… наибольшего триумфа. Тогда для него это началось с жуткого страха, но теперь со слов тцара и Регунда он знает до мелочей, как все происходило.
Это было всего полгода назад. Слухи, что тцарица плоха, стали все упорнее. Неведомая болезнь пожирала ее некогда дородное тело. За две недели она иссохла в щепку. Тцар горевал, уже приготовился к неизбежному, но все равно вздрогнул и побелел, так рассказывает его советник Регунд, когда он в тот день вошел без стука и сказал с порога:
– Светлый тцар… Тцарица совсем плоха.
– А что волхвы? – спросил тцар беспомощно.
– Волхвы… – Регунд развел руками. – Что они могут… Ну пошептать, ну дать травки, чтобы не так болели зубы. Но когда придет та с косомахой, что сделает даже самый могучий волхв или самый умелый жрец?
Тцар опустил голову:
– Но что они говорят?
Постельничий снова смиренно развел руками:
– Что волхвы скажут? Твоего гнева страшатся. Потому и тянут с правдивым ответом. А сами, я уже выведал у слуг, собираются ночью удрать из города. А то из твоего тцарства вовсе.
Тцар в бессилии стиснул кулаки. Постельничий тупо смотрел на могучие руки тцара, покрытые черными волосами. Хоть изнежен, хоть сам в корыто с водой не переступит без поддержки, но боги дали ему могучее тело, облик воина и могучий голос, который обычно звучит тихо и умоляюще, словно он не тцар, а приглашенный звездочет.
– Что советуешь?
Постельничий сказал робко:
– Послушаться тцарицу… Она просит не так уж и много.
– Что она хочет?
– На этот раз всего лишь покаяться в своих проступках Верховному Волхву. Чтобы тот назначил ей жертву богам и очистил ее от их имени.
Тцар вскочил.
– Что?
Постельничий рухнул на колени:
– Прости… но она просит не так уж и много.
Тцар развел руками:
– Ну, если это все…
– Увы, – добавил постельничий, – тут маленький пустячок. Она не доверяет волхвам Барбуса. И вообще волхвам Барбуссии. Все-таки она дочь тцара Славии, привыкла к своим храмам, своим богам. И хотя здесь жила по нашей правде, но перед смертью жаждет открыть душу и очиститься только перед волхвами Славии.
Тцар потряс огромными ручищами.
– Ты понимаешь, что речешь? До Славии полтыщи верст, но и то для наших Змеев – раз плюнуть. Только где я отыщу там волхвов? К тцару Славии не обратиться, у нас почти война. Если бы там был прежний тцар Панас, а так там Рулад, тот ради родной дочери пальцем не шелохнет. Правда, можно послать верных людей тайком, чтобы выкрали пару волхвов… А что? Если надо, приведу и в цепях. Не в тцарице дело, а никто не смеет противиться моей воле…
Всегда тихий, он разволновался так, что сейчас голос его гремел, как раскаты грома. Постельничий втягивал голову в плечи, горбился, а когда раскаты стали чуть тише, пролепетал робко:
– Ты мудрый, ты придумаешь. Но помни, что она может не дождаться утра.
– Что-о?
– Я подслушал разговор твоих лекарей. Потому и хотят бежать сегодня ночью.
Он сжался, ожидая яростной вспышки, но тцар, к его удивлению, обмяк, осел на троне, как снеговой сугроб под лучами весеннего солнца. Лицо внезапно постарело, и постельничий ощутил, что могучий тцар в растерянности.
Стражи с той стороны двери вздрогнули и выронили оружие, когда из тцарских покоев раздался мощный рык:
– Кленок, ко мне!
Когда молодой воин по имени Кленок вбежал в покои, тцар стоял полуодетый посреди палаты. Страж опустился на колено, тцар сказал непривычно звучным голосом:
– Встань и слушай. Бери лучшего коня, скачи к воеводе Рагнару Белозубому. Пусть в чем есть, не медля, садится на коня и скачет с тобой. Приведи его в мои покои. Только быстро! Одна нога здесь, другая – там!
Кленок, пятясь, выскочил из палаты. Никогда не видел тцара в такой растерянности и торопливости.
Конюх не стал задавать вопросы, позволил выбрать лучшего в скачке коня, и вскоре ворота распахнулись. Он выметнулся, как вольный ветер, копыта стучали, конь радостно встряхивал гривой и несся как стрела, сам отдавшись бегу.
В тереме Рагнара горел свет, из окон доносились удалые крики, песни. Ветерок донес запах браги и хмельного меда. Кленок набросил повод на крюк коновязи, здесь все добротно, весело, ноги сами внесли на высокое крыльцо.
В главной палате было шумно, за тремя длинными накрытыми столами веселились крепкие могучие воины. За двумя столами старались перекричать один другого в песнях, за третьим смеялись и со стуком сдвигали кружки, расплескивая красные капли. Псы шныряли под столами, грызлись из-за костей с обильными остатками мяса.
Воевода Рагнар по прозвищу Белозубый восседал за третьим столом. Он ничем вроде бы не выделялся среди воинов – ни одежкой, ни стулом с резной спинкой, разве что ростом и шириной плеч, но Кленок безошибочно направился к нему. Воеводой Рагнар стал не за белые зубы, а за отвагу и умелость в битвах, а Белозубым прозвали за привычку скалить зубы и шутить даже в самых кровавых схватках.
– Воевода, – сказал Кленок торопливо, – тебя изволит видеть наш светлый тцар.
Рагнар удивился.
– С чего бы?
– Он в гневе, – сказал Кленок. – Что-то случилось. Тцарица умирает! Тцар велел тебе прибыть немедленно.
На веселом лице воеводы промелькнула тревога. Он покосился на хмельных гуляк, те разговаривали, смеялись, хвастались, бранились и тут же обнимались, клялись в вечной дружбе, никто не слышит, и он спросил осторожно:
– Он что-то сказал еще?
– Нет. Только ехать в том, в чем застану.
Кленок смотрел на него с обожанием, Рагнара Белозубого любили все, от воинов и до последних простолюдинов. За дальним столом как раз поднялся немолодой воин, поднял чару:
– За нашего храбрейшего из воевод – Рагнара Белозубого!
– Слава! – закричали за столами.
– Слава!
– Будем!
Рагнар поднялся, поклонился, залпом осушил кубок, а пока воины радостно орали, чокались краями серебряных кружек, шепнул:
– Тцарская воля – закон. Быстро оседлай моего коня, я сейчас выйду.
Кленок выскользнул, на него внимания не обращали, в палате чадно, пахнет подгорелым мясом, душистыми травами. Перегретый воздух колыхается так, что проведи здесь двугорбого коня, и тогда не заметят в пьяном угаре.
Воевода вышел на крыльцо, как и обещал, в той же одежде, только набросил поверх рубашки кольчугу тонкой работы. Русые кудри убрал под шлем, край надвинут на самые брови, глаза тревожные, видно даже в ночи. Слабый свет полумесяца блестел серебром на широко разнесенных плечах.
– Конь готов?.. Молодец. Ну, боги все видят…
Кленок сбегал к темным воротам, стражей не было, пируют вместе со всеми. Тяжелые створки загрохотали навстречу ночи, раздвинулись, как крылья ночной бабочки. Дорога загрохотала под крепкими копытами быстро и предостерегающе.
Рагнар скакал насупленный, в лице тревога проступала все отчетливее. Мальчишка раздирался от сочувствия: обычно тихий, как будто пришибленный тцар сейчас грозен, лют и явно несправедлив в гневе, но воеводе бояться нечего, он у тцара самый лучший, тцар его ценит, не зря же в трудный час позвал именно его…
Конь воеводы поравнялся с ним, лицо воеводы в ночи казалось бледным, как у мертвяка, а вместо глаз зияли темные впадины. Голос прозвучал глухо:
– Ты хоть слышал… из-за чего я тцару мог понадобиться так срочно?
– Не знаю, – ответил Кленок, но, увидев, как еще больше омрачилось лицо любимого воеводы, добавил торопливо: – Там все по-прежнему, только тцарица вроде бы совсем плоха.