– Как всегда, хороша, – гаркнула она и заключила меня в объятия, в которых я совершенно потерялась. – Что это Наталья говорит про Сусанну? Неужто правда из окна свалилась? – проявила она интерес.
– Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.
– Валентина здесь? – сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.
– Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?
– Я, пожалуй, чаю, – пробасила Аглая. – Но для начала разберу свои вещи.
Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.
– Ждать больше нельзя, – быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. – Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?
– Обратила, – буркнула я.
– Так вот, пока у публики явный интерес… ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? – забеспокоилась она.
– Один готов совершенно, – поведала я. – Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…
– Отлично, – перевела дух Скворцова. – А как его записи? Можно там набрать материала на книжку?
– Я нашла еще два практически готовых романа. Оба написаны несколько лет назад, но забракованы им. Если немного подредактировать…
– Я готова подписать договор хоть сейчас, – заверила меня Скворцова, а я вздохнула:
– Давай вернемся позднее к этому разговору.
Она пожала мне руку, с пониманием кивнула и удалилась в свою комнату.
Тут же дверь скрипнула, и в гостиной появилась Аглая. Наверняка подслушивала, этой пагубной привычки она даже не стеснялась, через что и страдала. Иногда ей такое приходилось слышать в свой адрес, хоть святых выноси. Аглая страдала, заедала страдания пельменями и еще больше набирала вес.
– Чего хочет от тебя эта вобла сушеная? – спросила она, приближаясь.
– Рукописи, естественно.
– А ты что? Неужели отдашь?
– Вообще-то не просто отдам, а получу за них очень приличные деньги.
– Я знаю минимум двух издателей, которые заплатят больше.
– Вряд ли бы это понравилось Борису, – с постной миной возразила я.
– Борису все равно, – отмахнулась Аглая. – А ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… – Тут она слегка прикусила язык и закончила несколько виновато: – Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду. Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?
– На предмет замужества? – проявила я интерес.
– На предмет издания, – смутилась Аглая.
– На этот предмет меня завалили предложениями.
– Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У меня просто головокружение начинается, как подумаю…
– Должно быть, давление, – перебила я.
– Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости. Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, – без перехода заявила она. – Кто, если не я? Сама подумай. Он самый значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?
– Только рукописи.
– Для тебя все прочее хлам, а для меня… – Тут она неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на растревоженный студень.
Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и никакого урона ее красоте слезы не нанесли.
Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие, нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.
Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и страшно ее боялся.
– Не возражаешь, если я займусь его архивом? – закончила она весьма деловито.
– Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, – ответила я.
– Кому?
– Серовой.
– С какой стати? – не поверила Аглая. – Зачем ей архив Бориса? Да она всю жизнь презрительно воротила нос, стоило кому-то при ней заговорить о нем.
– Вот уж не знаю. Она задумала написать его романизированную биографию.
– Светлая память Бори в беллетристике? Да ты с ума сошла. – Аглая схватила меня за руку, я ее тут же выдернула, но все равно некоторое время потрясала рукой, дабы вернуть ей подвижность. Хватка у Аглаи была железная.
– Не могу же я ей запретить? – пожаловалась я.
– Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее подпускать никак нельзя.
– Пусть копается. – Ни за что! – рявкнула Аглая, чем здорово меня напугала. – Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был сокровище, – это я.
– Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?
– Ты просто невыносима, – скривилась Аглая, готовясь опять зареветь. – Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой. Подумай о муже, – взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не произвела.
– Ты сама сказала, Борису все равно. – Подозреваю, ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось оставить.
– Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?
– Кто приехал? – спросила я.
– Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.
– У этой одно на уме, – пробормотала Аглая. Первую супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц. Думаю, не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал ее, а не Аглаю. – Лучше уйду, – заявила она, а я пошла встречать гостей.
В холле стояла Полынина и разговаривала с Розой. Разумеется, речь шла о Сусанне. Рядом с Полыниной замер мужчина в темном костюме. Пока я спускалась по лестнице, ничего более определенного сказать о нем не могла. Полынина увидела меня и, улыбнувшись, шагнула навстречу. После развода она оставила себе фамилию мужа, Полынина ее литературный псевдоним. Пока она жила с Артемьевым, то в основном занималась литературными переводами, надо было на что-то кормить семью, наш гений был для этого совершенно не приспособлен. Возможно, она бы всю жизнь так этим и занималась, не закажи ей одно издательство перевести с английского несколько детективов. По мнению Татьяны, книжки были настолько бездарными, что вызывали у нее стойкое отвращение, а заодно и сподвигли на написание собственного детектива. Детектив напечатали. На сегодняшний день у нее вышло пятнадцать книг, и популярность ее росла, что не давало покоя ее приятельницам. Скворцова злилась, что она печатается не у нее, Серова, что популярность Полыниной растет, в то время как ее собственная близка к закату, Аглая просто злилась, потому что по-другому не умела. Разумеется, все три считали Полынину бездарностью, хотя ни одной ее книги принципиально не читали.
– Привет, – улыбнулась мне Татьяна, и мы расцеловались. Она была моего роста, нормального телосложения, но вбила себе в голову, что должна похудеть, чем в основном и занималась. Из всех цветов Татьяна предпочитала черный, решив, что он ее стройнит. Недруги сразу же прозвали ее вороной. Ей было немногим более сорока, и выглядела она примерно на столько же. Мне очень нравились ее глаза. Во-первых, они были ярко-зелеными (согласитесь, это все-таки редкость), во-вторых, глаза были умными, а еще Татьяна любила смеяться и получала от этого настоящее удовольствие.
Я ждала, что она представит мне своего спутника, но она лишь вскользь бросила:
– Это мой шофер. Я позвоню, – сказала она ему, и тот, попрощавшись, удалился. Вот тебе и ухажер. Никогда не стоит делать поспешные выводы. – Литтусовка уже здесь? – поинтересовалась Татьяна, взяв меня под руку.
– В полном составе.
– Придется это как-то пережить. Скворцова примчалась первой?
– Второй. В компании с Аглаей.
– Не терпится заполучить рукопись? Обдери ее как липку.
– Не сомневайся. – Я проводила ее в отведенную ей комнату, а через полчаса мы встретились на веранде.
Серова к тому моменту выпила никак не меньше десяти чашек кофе и выкурила пачку сигарет. Другая на ее месте слегла бы с сердечным приступом, а этой хоть бы что. Дамы встретились шумно и чрезвычайно ядовито, точно желали поставить личный рекорд по количеству желчи и яда в своих репликах.
Больше всех старалась Скворцова, ее писклявый голосок перекрывал даже мощный бас Аглаи. Татьяна скалила зубы, а Валентина презрительно улыбалась. Стало ясно: долго я этого не вынесу, и я сбежала, сославшись на срочные дела.
Софья в своей комнате читала книгу.
– Ты видела Макса? – спросила она, когда я вошла.
– Видела. Бедный ребенок вынужден весь день торчать на реке.
– Это все-таки лучше, чем слушать ядовитые речи папиных подруг. Ты-то как? Прости, что я тебя бросила на растерзание, но видеть эти известные лица выше моих сил.
Я прошлась по комнате, хмуря лоб, хотя мой косметолог категорически запретил мне это.
– Представь, – сказала я Софье, молча наблюдавшей за моими передвижениями. – Валентина хочет написать биографию Артемьева. Аглая тоже хочет. И обе жаждут порыться в его архиве. Что бы это значило?
– Думаешь, они что-то заподозрили? – с беспокойством спросила Софья, инстинктивно взглянув на дверь.
– Пусть роются в его бумагах сколько угодно, – отмахнулась я.
– Думаю, все-таки стоит перетрясти его архив, – вслух размышляла Софья. – Не зря они так настойчиво рвутся к его бумагам.
– Они будут здорово разочарованы. Слушай, а может, все проще, – озарило меня. – Вдруг дамы опасаются, что Артемьев оставил нелицеприятные высказывания на их счет?
– И они торопятся добраться до них первыми? С них станется… Пожалуй, я все-таки займусь этим мусором.
– Ты звонила в больницу? – спросила я. – Как-то тревожно на душе.
– Если ты беспокоишься за Сусанну, то совершенно напрасно. Старушка еще переживет наших внуков.
Я досадливо махнула рукой и покинула комнату. Меня в самом деле охватило непонятное волнение. Я бродила по дому, создавая видимость каких-то дел и нигде подолгу не задерживаясь. Потом отправилась к реке, решив, что самое лучшее для меня сейчас побыть с Максом. Он встретил эту идею с воодушевлением, и мы с полчаса катались на моторке. Под шум мотора особо не разговоришься, но мне это было и не нужно. Я смотрела на Макса и думала, как это хорошо, когда у человека есть семья. У меня есть Софья, Макс, Сусанна, следовательно, я счастлива.
Макс направил лодку к берегу. На пирсе я заметила мужчину и двух женщин. Одна из женщин Софья, а вот кто те двое…
– Кого еще черт принес, – непочтительно заметил Макс.
Мы пришвартовались, женщина, что стояла рядом с Софьей, помахала рукой в знак приветствия, и я с некоторым усилием узнала свою давнюю приятельницу Ирину Болеславскую.
Макс выбрался из лодки и намеревался помочь выйти мне, но мужчина опередил его – он протянул руку и буквально выдернул меня из лодки, как репку из грядки, и поставил на пирс. Конечно, дама, то есть девушка (вечно путаюсь), я хрупкая и, чтобы сохранить эту самую хрупкость, по часу в день потею на тренажерах, но мужчина все-таки сумел произвести впечатление. Особенно на Макса, тот замер, забыв прикрыть рот, и во все глаза смотрел на Ирининого спутника. Кстати, он того заслуживал. На вид ему было лет сорок, высокий, массивный, хотя в его движениях чувствовалась удивительная легкость. Я вспомнила, что в нашу последнюю встречу Ирина трудилась в цирке, и решила, что мужчина из цирковых. Однако на нем был слишком дорогой, отлично сшитый костюм. «Английский», – автоматически отметила я. Стоимость такого костюма зашкаливает, артисту цирка копить придется на него пару лет, и то если гастроли будут удачными.
А вот с физиономией была беда. Когда-то она была весьма привлекательной для женщин, но теперь выглядела скорее зловеще. Левую бровь рассекал шрам, который успел превратиться в тонкую белую линию с едва заметными зубчиками. Подобный же шрам в виде буквы V украшал его щеку. Больше всего он был похож на пирата, которых рисуют в детских книжках. Светлые глаза смотрели холодно, на губах дежурная улыбка. Стильная стрижка, волосы темные, лицо загорелое (что только подтверждало догадки о том, что парень не так давно бороздил просторы Карибского моря), глаза казались светлее кожи и выглядели интригующе и странно. Я бы решила, что он красит волосы, если бы не седина, которая довольно нахально проглядывала на висках. В целом я бы охарактеризовала его как исключительно интересного мужчину, но при этом исключительно опасного, особенно для нежных женских душ, к которым я причисляла свою собственную.
– Ларочка, – бросилась ко мне Ирина, и мы расцеловались, при этом я продолжала рассматривать ее спутника, надеясь, что делаю это незаметно. – Господи, сколько лет прошло, а ты ничуть не изменилась, – добавила она с некоторым недоумением. В народе широко бытовали слухи о многочисленных пластических операциях, которые я якобы сделала. Вранье. Я на пушечный выстрел не подпущу к своему лицу ни одного эскулапа. После тридцати женщины начинают волноваться, а я начала еще больше расцветать. Конечно, это противоречило законам природы и слегка волновало. Но я-то знала, какую шутку выкинула эта самая природа, то есть какую цену приходится платить за неувядающую красу. Как известно, господь – большой шутник. Он создал меня Еленой Прекрасной, у которой столько поклонников, что собьешься со счету на пятом десятке, однако никакого удовольствия я от этого не испытывала, потому что сама никогда не влюблялась. Хотя очень хотела. Иногда страдала, иногда притворялась влюбленной. Но толку от этого не было.
Ирина, которая для своих тридцати пяти выглядела весьма неплохо, рядом со мной казалась в лучшем случае старшей сестрой, если не теткой. Она внимательно вглядывалась в мое лицо, должно быть, надеясь обнаружить следы швов под нижним веком, потом вздохнула и вспомнила о своем спутнике.
– Познакомьтесь, – разулыбалась она. – Это Лариса, а это мой друг, я тебе о нем писала. Урусов Павел Андреевич.
Павел Андреевич по-мужски пожал мне руку, и стало ясно, что к дамским угодникам он себя не причисляет. Хотя, может, он профессиональный соблазнитель и у него своя хитрая тактика. Для начала дать понять женщине, что ее красота на него не действует. Дама начинает беспокоиться, проявлять повышенный интерес и сразу попадает в умело расставленные силки.
– Он просто мечтал познакомиться с тобой, – добавила Ирина, а Павел Андреевич широко улыбнулся. Улыбка у него была потрясающая, но странное дело: сходство с пиратом лишь усилилось.
– Идемте в дом, – предложила Софья, поглядывая на Павла Андреевича с непонятным выражением лица. – Все гости уже в сборе.
– Кристина приехала? – спросила я и тут же увидела падчерицу, которая с хмурым видом шла нам навстречу в сопровождении двух молодых людей. Одним был ее бойфренд Игорь Чемезов, второго я видела впервые. В детстве Макс, когда хотел позлить сестрицу (а такое желание у него возникало часто) называл ее Крысей. Это имя за ней закрепилось. Когда она особенно нервничала на этот счет, я объяснила, что это такое польское имя и ничегошеньки обидного здесь нет. Кристина мне не верила, и совершенно справедливо, потому что Макс возводил имя не к братьям-славянам, а к одному малосимпатичному зверьку, на которого Крыся была так похожа. Татьяна, ее мать, дама весьма привлекательная, Артемьев был тоже недурен собой. Крыся была чем-то похожа на отца, опровергая тем самым слухи о том, что он к ее рождению не причастен, но при этом привлекательность в ней начисто отсутствовала. Среднего роста, она с детства отличалась пагубной страстью к пирогам и пельменям, что, разумеется, сказалось на фигуре. Но некоторая полнота зачастую придает людям шарм, ей же из-за несносного злобного нрава она придавала сходство с огромной крысой с маленькими красноватыми глазками, длинной мордочкой, крепкими зубами и большим ртом. Ко всему прочему, она была глупа и страшно завистлива. Отец, как ни странно, любил ее больше, чем Макса. Софья объясняла это тем, что убогих вечно тянет к убогим.