Машина стояла возле какого-то забора. Протерев глаза и присмотревшись, я смогла различить одноэтажное строение с темными окнами, крыльцо и собачью будку. Мотор работал, но шофера в кабине не было. Тут дверь распахнулась, и появилась его голова, дядька хитро подмигнул и спросил:
– Проснулась?
– Да. Где мы?
– В Семеновке.
Я посмотрела на часы: половина восьмого. Страшная темень, отсутствие фонарей, а также, что очень вероятно, и какого-либо вокзала. Значит, придется шагать всю ночь. Я вздохнула и, подхватив сумку, выбралась из кабины.
– Спасибо! – крикнула я дядьке, не видя его из-за машины.
Он вынырнул откуда-то сбоку, посмотрел с недоумением и спросил:
– Ты куда?
– На дорогу, – ответила я, не испытывая ни малейшего желания поддерживать разговор.
– На дорогу, – хмыкнул шофер и даже покачал головой. – На какую дорогу? Ты глянь, что делается: мороз, а ты в туфлишках. Заходи в дом…
Проще всего было бы послать его к черту, но в теплой кабине меня разморило, очень хотелось спать, я туго соображала спросонья, поэтому все еще стояла с сумкой в руках.
– Спасибо, – ответила я лениво. – Только мне это не подходит. Всего доброго…
– Эй, да подожди ты. – Дядька вроде бы рассердился. – Не о том я… Переночуешь, а завтра я тебя с мужиками отправлю до областного центра. Сейчас ты все равно ни на чем не уедешь, у нас здесь не Рязань…
Конечно, он был прав, я вздохнула и пошла к калитке, представила, что буду спать в настоящей постели, и ощутила что-то вроде блаженства. Правда, был еще дядька…
«Ну и что, – с неожиданным равнодушием решила я. – Начнет приставать – я его убью».
Не знаю, смогла бы я в самом деле его убить, но делать этого, слава богу, не пришлось.
В доме имелось паровое отопление, должно быть, в отсутствие хозяев кто-то из соседей приглядывал за домом, потому что было тепло.
– Проходи, – сказал дядька. – Зовут меня, кстати, Петр Васильевич. А тебя?
– Лена.
– Ага, давай-ка, Елена, пошарь в кухне, авось чего найдешь, да и в сумке тоже, прихватил кое-что из города.
Хозяин принес два ведра воды и опять куда-то исчез. Вернулся он только через час. Я с удивлением на него посмотрела: мокрые волосы, полотенце на плече.
– В бане был, – пояснил он в ответ на мой взгляд. – Просил соседей натопить. Беда в этом городе, все никак не привыкну… Если хочешь, сходи, баня в огороде, вода есть…
– А соседи? – спросила я.
– Что – соседи? Ты ж на всю улицу кричать не будешь. Темно, тебя и глазастый не углядит, да и бог с ними, с соседями.
Уговаривать меня не пришлось, через пять минут я уже была в бане. Топили ее утром, и особого жара сейчас не было, я сидела на лавке и плакала от счастья, а может, не от счастья вовсе, а от страшной тоски. В голове бродили странные мысли, и одна из них меня поразила, потому что подумала я тогда вот что: «Я живая». Вот так и подумала. Не то чтобы очень обрадовалась, просто поняла, осо-знала.
А потом вернулась в дом. Петр Васильевич сидел за столом в кухне и допивал поллитровку. Посмотрел на меня внимательно и головой покачал:
– Надо же…
– Что? – не поняла я.
– Не разглядел тебя как следует в машине… да и здесь в доме… Сколько годов-то тебе?
Я вспомнила про ворованный паспорт.
– Двадцать семь.
– А муж-то давно?..
– Давно. Вы мне скажите, где можно лечь?
– Да вон хоть на диване. Я в спальной сплю, храплю сильно, но из большой комнаты ты не услышишь.
– Храпите на здоровье, – усмехнулась я.
– Может, выпьешь? – предложил он.
– Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно…
– Ужинай, не стесняйся, – кивнул Петр Васильевич и, вылив остатки водки из бутылки в стакан, достал из холодильника еще одну поллитровку.
– Вам же завтра ехать, – заметила я. – Или на дорогах здесь попроще?
– Вечером поеду, – махнул он рукой. – Выхожусь…
Он выпил, посидел молча, глядя в пустой стакан, и тяжко вздохнул:
– Беда у меня… Помрет моя Наталья. Сегодня врач сказал – рак у нее. Вот такие вот дела…
Я молчала, не зная, что на это ответить.
– Третий раз жизнь по новой начинать… С одной жил – разошлись, я-то все по командировкам, ну… вышло дело… да… С Натальей хорошо жили, и вот тебе. Дом этот на ее сына записан, весной вернется с армии, а мне куда? В сорок семь лет много не набегаешь.
– Может, не все так плохо у вашей Натальи, иногда чудеса случаются…
– Может, – кивнул он. – Только врач сказал – полгода, не больше. Дела… Я тут малость посижу, а ты меня утром часов в шесть разбуди, мужики в семь выезжают, надо успеть их перехватить, на дорогу выйти.
– Разбужу, – кивнула я и пошла в комнату.
Я думала, что усну мгновенно, но долго не могла сомкнуть глаз. Таращилась в потолок и думала: о себе, о Петре Васильевиче, о неведомой Наталье. В полночь хозяин пошел на двор, загремел ведрами, а потом долго не возвращался. Я поднялась и, накинув куртку, вышла в сени. Хозяин расположился прямо на холодном полу, с босыми ногами и расстегнутой до живота рубашке. Богатырский храп возвещал о том, что сон его крепок. Покачав головой, я с великим трудом его растолкала, помогла подняться и отвела в спальню. Потом вернулась на диван и через пятнадцать минут, кажется, уже спала.
Проснулась ровно в пять. Долго смотрела в темноту за окном. Оделась и вышла проведать хозяина: спал он крепко и просыпаться явно не собирался. Я зажгла настольную лампу, подошла к шифоньеру, открыла дверцы и внимательно осмотрела содержимое. К счастью, у нас с Натальей был почти один и тот же размер. Главное, что меня интересовало, – обувь. Сапоги нашлись, изрядно поношенные, но крепкие. Зимнее пальто, шарф, белье, старенькие джинсы, должно быть, остались от сына. Я аккуратно сложила вещи в сумку и без особой спешки покинула дом.
В утреннем сумраке поселок выглядел уныло. Дойдя до конца улицы, я остановилась, пытаясь сориентироваться. Нужное мне шоссе оказалось метрах в пятистах от этого места, но выбралась я на него не сразу, зато здесь мне повезло. Из-за поворота появился видавший виды «газик», затормозил, я села рядом с водителем, не особенно интересуясь, куда он держит путь. Сейчас главное – убраться подальше от этого поселка…
– Кудрявцева, спишь, что ли?
Я вздрогнула, оторвавшись от созерцания стены.
– К телефону.
– Ты сегодня нарасхват, – заметила Люда.
– Точно, – кивнула я. Голос мужской.
– Вы Елена Сергеевна? – вкрадчиво спросил невидимый собеседник, а я усмехнулась:
– Елена Петровна, а вы кто?
– Петровна? Выходит, у меня неверные сведения.
– Выходит. Вы куда звоните, может, у вас и телефон неверный?
– Может быть, – хмыкнул он и повесил трубку.
«Нет, ребята, – подумала я. – Такими звонками на мои нервы воздействовать трудно…» Однако домой скорее всего идти опасно, там могут ждать… Если они ведут себя так по-дурацки, значит, не очень уверены в том, что Кудрявцева Елена Петровна – это я и есть. Хотя, возможно, я их недооцениваю. Я продолжала стоять возле телефона, тупо его разглядывая.
– Чего там? – спросила Людка.
– Где? – хмыкнула я.
– Ну там, откуда тебе звонят.
– Там все нормально.
– А зарплату не обещают?
– Нет.
– Жаль. Слушай, это тот тип, который здесь вертелся, ну, крутой?
– Этот не крутой, этот глупый. Ты домой собираешься?
– Я к тебе в гости собираюсь, сама звала чай пить.
– Чаю напьешься здесь, гости отменяются, дела у меня.
– Тогда я вечером зайду.
– Заходи, только меня дома не будет.
Я вышла в коридор и немного посидела там на подоконнике. При известной ловкости незаметно покинуть почту можно, главный вопрос: стоит ли заходить домой? Домом я называла крохотную комнатенку в коммуналке. Темную, сырую и холодную. Но и ей я была очень рада.
В этот город я прибыла к концу второй недели своего бегства. Меня покачивало от слабости, от голода и постоянного недосыпания, в голове все путалось, я с трудом понимала, кто я и где нахожусь. Умылась в очередном туалете очередного вокзала и побрела по прямой как стрела улице с неизвестным мне названием, совершенно не представляя, куда я направляюсь, и тут детский голос позвал:
– Мама!
Я резко обернулась и замерла как вкопанная: прямо передо мной стоял Ванька. В белой с черными пятнышками шубке и забавной черной шапке с ушками. Колени у меня начали подгибаться, и я едва не осела в снежную жижу на асфальте. Появилась женщина, взяла мальчика за руку, и они пошли в сторону универмага, а я стояла и смотрела им вслед. Потом потрясла головой и отыскала скамейку, села, с полчаса разглядывала свои ноги в ворованных сапогах. Мне стало совершенно ясно: я достигла конечного пункта своего бегства. Дальше бежать не имело смысла, да и не смогу я больше. К тому же здесь жил Ванька, пусть не мой, совсем не похожий и, возможно, с другим именем, – это не имело значения.
Как начать новую жизнь в этом совершенно чужом городе – в ум не шло. Я поднялась со скамьи и торопливо зашагала по широкой улице вперед и вперед. Надо согреться, к тому же на ходу лучше думается. Я прошла пару кварталов, свернула в переулок и неожиданно остановилась перед зданием почты – мое внимание привлек листок бумаги на двери: «Требуется почтальон». «Почему бы и не рискнуть?» – подумала я и решительно взялась за ручку двери.
Поначалу заведующая особого интереса к моей особе не проявила, взглянула вскользь и спросила не без удивления:
– На работу? Платят у нас мало… и не всегда вовремя. А работа… по гололеду набегаешься.
– Выбирать мне не приходится, – пожала я плечами. – Возьмете?
– Трудовая книжка у вас с собой?
– Нет, – ответила я, поняв, что напрасно рассчитывала на удачу. – Обещали выслать, но, если честно, я на это не очень рассчитываю.
– Да? – Женщина села, кивнула мне на стул и посмотрела внимательно. – Откуда?
Кудрявцева Елена Петровна, чей паспорт лежал у меня в сумке, была из Самары.
– Далековато, – кивнула женщина. – А к нам какими судьбами?
Я усмехнулась и ответила:
– Из-за несчастной любви. Тяжело стало в Самаре, так тяжело, что ждать трудовую книжку я не стала. Вы сами сказали: Самара далековато отсюда, вот это мне и нравится.
– Здесь родственники?
– Нет. Я пару часов назад приехала, все вещи со мной.
Она покосилась на мою сумку:
– Не густо… Что ж, паспорт, надеюсь, есть?
– Есть.
– А какие-нибудь проблемы?
– Остались дома.
– Почтальоны разносят пенсии. Большие деньги…
– Я не украду, – сказала я и посмотрела ей в глаза.
– Жить где думаешь? – после долгой паузы спросила женщина.
– Немного денег у меня есть, подыщу что-нибудь. Мне сейчас главное – с работой решить.
– Считай, решили. Выходи хоть завтра, девчонки объяснят, что к чему, особой мудрости не требуется… Завтра и заявление напишешь, если не передумаешь.
Всю ночь я бродила по городу, заходя в подъезды погреться. Спать на вокзале опасно, да и не спалось мне в ту ночь. В семь часов утра я была уже возле почты. А к вечеру заведующая подошла ко мне и спросила:
– Жилье нашла?
– Нет. Ночевала в гостинице, но для меня это дорого.
Она придвинула к себе телефон, набрала номер и заговорила:
– Валь, ты комнату еще сдаешь или уже живет кто? Девушку тебе нашла… ага… Сейчас прислать? – написала адрес на листе бумаги и протянула мне.
– Спасибо, – удивилась я.
– Не благодари, сначала глянь, что там за конура.
Насчет конуры она была права. Одиннадцатиметровка в коммуналке, узкая, темная. Двое соседей: безногий выпивоха лет шестидесяти по имени Семен Михайлович и женщина неопределенного возраста со смешной фамилией Бякова. Райка Бякова лет пять нигде не работала, но к обеду появлялась на кухне уже навеселе, с Семеном Михайловичем они то вместе пили, то отчаянно дрались. В моей комнате совсем недавно жил бывший супруг той самой Вали, которой звонила заведующая почты. Супруг упал с лестницы по пьяному делу и сломал шею. Комната отошла дочери и теперь сдавалась. Сделать в ней ремонт не удосужились, и она все еще хранила следы бурной жизни прежнего хозяина. Черный потолок, часть окна забита фанерой: на стекла, должно быть, денег не хватило, а дневной свет был без надобности. Обои в жутких разводах стояли на полу, в некоторых местах слегка соприкасаясь со стенами. Мебель соответствовала общему виду жилья, зато просили за комнату копейки, и я сразу же согласилась. Черные потолки и разводы на обоях меня не волновали.
Весной хозяйка принесла обои, а мы с Людкой произвели в комнате ремонт. Как поощрение за старательность мне выдали занавески на окна, скатерть и покрывало на кровать. Жизнь вроде бы налаживалась. Паспорт вопросов не вызвал, а фотография как будто вовсе никого не интересовала, точнее, ее несходство с моей физиономией. Правда, заведующая ко мне приглядывалась, и это позволяло думать, что рассказанная мною история вызвала у нее подозрения, но время шло, и все утряслось само собой. Только не для меня. Когда появилась крыша над головой и даже работа, на смену страху пришла лютая тоска. Дни шли за днями, я что-то делала, разговаривала с людьми, ждала зарплату, ходила в магазин и не могла понять: зачем все это? Неужели это моя жизнь? Завтра, послезавтра и еще много-много дней.
Вечерами я лежала на диване, уставившись в потолок, и думала: зачем судьбе было угодно, чтобы я в тот миг спустилась в погреб? Было это спасение или наказание, чтобы я до конца своих дней мучилась и решала: зачем?
В моем случае время оказалось плохим лекарем, боль не исчезала, заставлять себя жить с каждым днем становилось все труднее. Я не могла пожаловаться на людскую черствость, напротив, ко мне все как будто неплохо относились, и девчонки на работе, и даже соседи-пьяницы, но мне это было безразлично. Все чаще я доставала изрядно потрепанную газету и перечитывала статью, потом долго вглядывалась в темноту за окном. Каждый раз это заканчивалось тем, что я брала в руки подушку с зашитым в нее пистолетом, вертела в руках и торопливо прятала.
Ранней весной, через несколько месяцев после того, как я обосновалась в этом городе, гуляя в парке, я оказалась возле тира. Зашла, растерянно оглядываясь, поеживаясь от холода, и совсем было собралась продолжить прогулку, но тут мужчина, сидящий на стуле возле самой двери, оторвался от газеты и спросил с улыбкой:
– Пострелять решили?
– Да… хотелось бы… Только я никогда не пробовала.
– Ну, это не беда.
Он приподнялся, подхватил костыли, и я только тогда сообразила, что он инвалид: левая нога ампутирована выше колена.
– Давайте попробуем, – весело сказал он.
В тире я пробыла минут пять, расстреляла все пульки и ни разу не попала, а на следующий день пришла вновь.
Так продолжалось всю весну и все лето, у меня появились первые успехи в стрельбе, но не это было главное: боль отпускала, стоило мне нажать на курок.
Мужчина месяц наблюдал за мной, довольствуясь редкими замечаниями, пока не спросил однажды:
– Вы, случайно, не убить ли кого решили? Так настойчиво тренируетесь.
– Убить вряд ли, – засмеялась я, хоть смеяться и не хотелось, и добавила: – У меня для этого руки коротки.
Он посмотрел неожиданно серьезно, и с этого дня наше знакомство понемногу начало перерастать в нечто большее, до тех самых пор, пока мы не стали друзьями.
Виталий потерял ногу на одной из бесчисленных локальных войн, был одинок, но на жизнь смотрел с веселой усмешкой. О моей прежней жизни не расспрашивал, а я не рассказывала. Жил он в крохотной квартирке в самом центре, и, попивая чай в кухне, мы вели неспешные беседы. Тому, что до сего дня я не свихнулась, я, безусловно, обязана Виталию…
Я потерла переносицу, пытаясь таким образом справиться с головной болью. «К Виталию идти нельзя, – подумала с тоской. – Эти могут меня выследить… А встретиться с ним необходимо, хотя бы для того, чтобы проститься. Не могу я просто взять и исчезнуть, впрочем, что значит – не могу: однажды появилась и однажды исчезну».
– Я домой, – сказала Людка. – Тебя не дождешься.
Тут я сообразила, что все еще сижу на подоконнике и пялюсь в стену напротив.
– Времени-то знаешь сколько? – добавила она.
– Не знаю.
– Так посмотри.
– Да, задержались мы сегодня, – кивнула я, прикидывая, как половчее от нее отделаться: стремление оказаться сегодня моей гостьей могло выйти Людке боком. Я вернулась к столу и стала неторопливо переобуваться, потом спросила ее, все еще терпеливо ждущую у двери: – Ты не видела, куда я дела кошелек?
– Нет, а в нем что – деньги?
– Нет. Ключи. – Я принялась чертыхаться и рыться в ящиках письменного стола. – Убей, не помню, куда его сунула…
– О Господи, – переминаясь с ноги на ногу, заскулила Людка. – Мы когда-нибудь уйдем с работы?
– Ты иди, не жди меня, все равно вместе нам идти только до остановки.