Ну и что мне делать со всем этим? Я подумал, что настало время сотворить что-нибудь хорошее. Позавчера я размышлял, чем могу быть полезен в народном хозяйстве, почему бы не попробовать свои силы здесь и сейчас? Я мысленно обратился к тому, что живет в центре моего мозга, и потребовал, чтобы Маринкина мама была здорова. Потом вспомнил многочисленные сказки про исполнение желаний и поспешно добавил: без значительных побочных эффектов.
Я вышел из сети и вошел в нее снова, на этот раз как обычный рядовой пользователь, отключив свои необычные способности. Я написал Маринке короткое письмо, в котором извинился за произошедшее сегодня. Подумал, не стоит ли написать, что я, кажется, влюбился, но решил, что еще не время. Сначала надо разобраться в своих чувствах.
Ответ пришел через считаные минуты. Мои извинения были приняты, Маринка на меня больше не злится и вообще считает, что вела себя как дура. Короче говоря, инцидент исчерпан.
* * *
Те две пары, что были в четверг, упоминания не заслуживают, ибо на них не произошло абсолютно ничего интересного.
В перерыве я подошел к Маринке и еще раз извинился, на этот раз устно. Она приняла мои извинения, но выглядела при этом непривычно задумчиво, даже немного подавленно. Я спросил, что с ней случилось, она сказала, что ничего. Потом, подумав и, помолчав, она предложила сходить после занятий в беседку. Я согласился.
По дороге в беседку Маринка купила пол-литра джин-тоника. Я удивился. В принципе в беседку не запрещается приходить со своей выпивкой, но это считается очень дурным тоном. И то, что она выбрала джин-тоник… я не ожидал этого от нее. Маринка не похожа на девушек, которые любят джин-тоник, она не злоупотребляет косметикой, не носит одежду попугайской расцветки, и в ее глазах виден нормальный человеческий интеллект.
Я взял себе кружку «Мадам Бочкиной» и пачку фисташек. Хотел было угостить Маринку эмэндэмсами, но она отказалась. Мы сели за столик, и воцарилось неловкое молчание, как в тот воскресный день, когда мы сидели за пивом и не знали, как предложить друг другу переместиться в постель, не показавшись при этом персонажами неприличного анекдота. Господи, с тех пор прошло всего четыре дня, невозможно поверить!
Маринка достала из кармана пачку «Marlboro lights» и закурила, я и не знал, что она курит. Она сделала пару затяжек и начала говорить, часто прерываясь, чтобы затянуться или отхлебнуть из банки. Пока она говорила, она успела выкурить две сигареты, а ее банка джин-тоника совершенно опустела. Я дернулся было, чтобы купить ей пива, но передумал. Меня заворожила ее речь, раньше я думал, что так говорят только в женских романах. Но, оказывается, такое бывает и в жизни, причем выглядит это не так пошло, как могло бы показаться. Итак, Маринка начала говорить:
– Знаешь, Игорь, мне кажется, ты очень необычный человек. Не знаю, что в тебе странного, но я это чувствую, хотя словами объяснить не могу. Извини, я говорю сумбурно, ты, скорее всего, ничего не поймешь, но мне надо это кому-то сказать. А может, ты и поймешь, пусть и не все, но хоть что-то.
Мне надо кому-то выговориться уже несколько лет. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Я живу, я работаю, я учусь, веду домашнее хозяйство, смотрю фильмы, играю в игры, но часто кажется, что это не я. Будто я смотрю фильм про свою собственную жизнь, и это так… отстраненно, что ли… Мне кажется, что жизнь идет как-то иначе, будто я играю в «Цивилизацию», нажала Save, поиграла еще немного и понимаю, что где-то сделала что-то не то, что надо восстанавливаться, но нажимать Load почему-то не хочется, и я смотрю, что будет дальше, зная, что нажать Load никогда не поздно. Только в жизни я не знаю, как нажать Load.
Я действительно проститутка. Уже три года. Вначале работала в реале, теперь – в виртуальности. Не бойся, я незаразна, уже больше года я работаю только в виртуальности. С тех пор, кстати, у меня не было ни одного мужчины в реале. Правда, странно – проститутка страдает от полового воздержания? Моя жизнь вообще очень странная с тех пор, как умерли родители.
Тогда мне было пятнадцать лет, я училась в десятом классе, мы с друзьями пошли на майские праздники в поход на Истру, а когда вернулись, папа был уже мертв. Я отключила радиоприставку, мы все отключили мобильную связь, это было как правило игры. Мы как бы играли в пионеров-первопроходцев, делали вид, будто на тысячу километров вокруг никого нет, будто нас окружает не подмосковный лес, где пустых бутылок больше, чем грибов, а что-то далекое, сибирская тайга, что ли…
Мама успела вызвать «скорую», они приехали, но сделать ничего не смогли. Да, они сохранили маме жизнь, но я часто думаю, лучше бы они вообще ничего не делали. У них с папой было коровье бешенство, прион пятого класса вирулентности. Когда я пришла домой, квартира была опечатана. Ее полностью дезактивировали, часть вещей уничтожили, а то, что осталось, воняло так, что я больше не могла там жить.
То, что моя мама выжила, – настоящее чудо. Обычно прион пятого класса убивает за считаные часы, причем больной даже не успевает понять, что случилось. Они с папой пили вино. А когда прион поступает в организм вместе с алкоголем, все симптомы списываются на опьянение. Хочется лечь поспать, кажется, что все пройдет, но ты больше не просыпаешься. А если просыпаешься и понимаешь, что надо вызвать «скорую», то уже не можешь говорить и почти не способен на связные мысли. Мама все-таки вызвала «скорую», это мне сказали врачи, они искренне считали, что ей повезло. А, по-моему, лучше умереть, чем так жить.
Когда я впервые увидела ее в больнице, мне было так страшно… Я знала, что такое коровье бешенство, знала, что мозг физически разрушается, что это хуже, чем обычное бешенство. Но одно дело знать, а другое – видеть своими глазами. Мне казалось, что все будет, как это обычно случается в больницах: мама лежит в постели, я подхожу к ней, присаживаюсь рядом, она говорит что-то ободрительное, вроде того, что не расстраивайся, я выздоровею, все будет хорошо. Я отвечаю, конечно, мама, все будет хорошо, раскрываю сумку, вытаскиваю всякие там фрукты, другие вещи, мы говорим о пустяках, она спрашивает, как было в походе, я рассказываю, естественно, не о том, как мы курили анашу, и не о том, что меня два раза трахнули, а о том, как мы шли по лесу с рюкзаками, и сидели у костра, и пели песни, и как все это было прекрасно.
А получилось совсем иначе. Врачи предупреждали меня, что это будет «неприятно», но это оказалось ужасно. Мама лежала в кровати, ей постоянно кололи успокоительное, она была привязана ремнями, но казалось, что они ее не удержат. Она страшно похудела, вся тряслась, тело выгибалось дугой, лицо искажалось какими-то нечеловеческими гримасами, которые постоянно менялись. Это были не ужас, не улыбка, это вообще было ни на что не похоже, казалось, мышцы лица живут своей жизнью, причем в отдельности друг от друга. Она тогда была похожа на терминатора из фильма, у которого сломался мозг и он бьется в судорогах. В кино это интересно и даже смешно, а в жизни – кошмар. Еще было похоже, что у мамы под кожей шевелится выводок червей, тараканов или чего-то такого же противного. Мама все время говорила. Она говорила невнятно, интонация постоянно менялась, но слова были понятны. Это было чем-то схоже… знаешь, как вирус «Ниндзя» генерит заголовки зараженных писем? Примерно так же. Слова, обрывки фраз, иногда довольно длинные, однажды она сказала даже: «Я люблю тебя, моя маленькая жабочка», – она так меня называла, когда я была совсем маленькая, но только теперь это говорила не она, ее уже не было как личности, мозг распадался на фрагменты, и каждый из них делал то, что умел, и никакой координации между ними не было. Это потом врач мне все объяснил, а тогда, как только я услышала, что мама любит меня, я то ли упала в обморок, то ли случилось еще что-то, я не помню.
Я очнулась в пустой палате, на кровати-каталке, у меня страшно болела рука после инъекции, мне показалось на секунду, что я тоже заболела, я захотела закричать, но не смогла. Меня начало трясти, я скатилась на пол, прибежала сестра, мне вкололи успокоительное, и я проснулась только следующим утром. Со мной говорил врач, его звали Михаил Ахмедович, только он был совсем не похож на хача, скорее на того придурка из рекламы жвачки. Очень добрый, спокойный, он мне все объяснил, но я и сама знала, что коровье бешенство не передается от человека человеку, что активная стадия никогда не длится больше недели, а обычно заканчивается гораздо быстрее, что потом наступает общая заторможенность, иногда переходящая в паралич, и что уже сейчас моя мама спит, и я могу на нее посмотреть. Я зарыдала, мне было страшно смотреть на нее, и я больше никогда ее не видела.
Михаил Ахмедович долго поил меня чаем, он почти успокоил меня, но ему было неудобно, он все время смотрел на часы, ему надо было куда-то идти, но он не мог оставить меня в таком состоянии. Наконец я собралась с силами, попрощалась и ушла. Мне показалось, что он почувствовал облегчение. Я вышла на улицу и поняла, что не знаю, куда идти – квартира была опечатана после дезактивации. Наверное, в медицине предусмотрена какая-то процедура для таких случаев, до сих пор не знаю.
Ко мне подошел незнакомый мужчина в дорогом костюме и пригласил к нему в машину. Мне было все равно. Я подумала, что сейчас он меня изнасилует, а после чего убьет, а потом мне будет совсем все равно. Я пошла за ним, как сомнамбула, и села в автомобиль, это оказался почти новый «Ленд Крузер», но тогда я этого не заметила. Я сидела и смотрела в одну точку, а он все говорил и говорил. Я удивилась, почему он не нападает, стала прислушиваться к его словам и попросила все начать сначала.
Он удивился и даже чуть-чуть разозлился, но потом понял, что я вовсе не издеваюсь над ним, и начал сначала.
Оказалось, что этого человека зовут Станислав Сергеевич, но я могу звать его Борманом, это было его погоняло. Я сначала не поняла, что такое погоняло, я подумала, что он имеет в виду фамилию, и сказала, что он не похож на еврея. Он долго смеялся, а потом сказал, что погоняло – это прозвище. Выяснилось, что мой папа был вовсе не охранником, а бандитом. Не слишком хорошим бандитом, но семья все равно поможет мне, потому что мне сейчас очень тяжело, а помогать тем, кому тяжело, – святой долг каждого приличного человека. Меня повезли на какую-то дачу, я жила там с неделю, пока немного не пришла в себя.
Я думала, что меня обязательно изнасилуют, но никто меня не трогал. Все обращались со мной очень бережно, особенно проститутки, их там все время было человек пять, они постоянно менялись, но не исчезали навсегда, а через какое-то время возвращались. Они все были такие добрые.
Потом Борман сказал, что я должна отписать квартиру семье, что вроде как, по понятиям, это квартира семьи, а папа ее вовсе не купил, а ему ее купила семья, и несправедливо, что квартира больше семье не принадлежит. Я не возражала, мне было все равно. Приехал нотариус, я подписала какие-то бумаги, и жизнь продолжилась. Я тогда много пила и курила травку, и дни проходили будто в тумане. Одна девчонка даже предложила мне героин, она уколола меня, но я тут же вспомнила больницу и как мне кололи димедрол, я разозлилась и расплакалась, и прибежал Карабас-Барабас – главный охранник. Он добрый и смешной, это только погоняло у него такое. Он отругал эту девицу, даже ударил ее, а потом успокаивал меня, носил на руках и убаюкивал, как ребенка. Больше я никогда не кололась. Наверное, если бы не больница, я бы села на иглу.
Потом я захотела вернуться к себе домой, мне показалось, что семья делает мне так много хорошего, что неудобно пользоваться всем бесплатно. Я сказала Борману, что очень ему благодарна, но хочу вернуться домой, а он смутился и сказал, что в этой квартире мне больше жить нельзя и что я сама не захочу там жить. Я обиделась и потребовала, чтобы меня туда отвезли. Мы туда приехали вместе с Ка-рабасом-Барабасом. В квартире жили какие-то азербайджанцы, я потом поняла, что они делали наркотики, и действительно не захотела там жить. Не из-за азербайджанцев, а потому что постоянно вспоминала маму. Здесь она спала, здесь она сидела, когда смотрела телевизор, эти цветы она очень любила, поливала и расстраивалась, когда они засыхали или их листья поражала какая-то болезнь. Я расплакалась, и Карабас-Барабас отвез меня обратно. Я жутко напилась и плакала весь вечер. Ночью Карабас-Барабас меня трахнул. Не помню, как это было, я слишком напилась, но думаю, что не так уж и плохо, он вообще добрый и заботливый. Только какой-то… дерганый, что ли, как все бандиты.
Борман сказал, что подобрал мне комнату неподалеку от моей старой квартиры и что я могу там жить. Эта комната находилась в большой пятикомнатной квартире, в других комнатах которой был бордель. Сначала семья платила мне, как говорил Борман, пенсию. А потом я решила тоже работать, не из-за денег, скорее из любопытства. И еще мне так нравились мои соседки, они были такие хорошие девчонки, я хотела быть среди них своей, мне было неудобно, что они постоянно подкармливали меня всякими деликатесами, дарили дорогие подарки. Я хотела стать такой же самостоятельной, как они, а не сопливой дурехой. Я несколько раз потрахалась за деньги, а потом об этом узнал Борман, всех страшно изругал и перевез меня в другой бордель, где работали малолетки.
Так и пошло – днем я ходила в школу, а вечером ложилась в постель. Меня пользовали нечасто, этот бордель был не то чтобы элитный, но и не самый дешевый, семья следила за тем, чтобы девочки не теряли «товарный вид». Каждый шестой день у меня был выходной, я ходила на дискотеки, однажды накопила отгулы за два месяца и съездила в Турцию с одной девчонкой из наших. Платили мне хорошо, денег хватало, в субботниках я не участвовала, наверное, из-за того, что Борман сам меня трахал время от времени. Потом семья открыла виртуальный бордель, вот с тех пор я там и работаю. Я вернулась в свою квартиру, по-прежнему вспоминаю маму, но уже более отстраненно, теперь я редко плачу, когда думаю о ней.
Ни в школе, ни в университете о моей работе никто не знает. То есть так я думала. Сейчас – не знаю… В общем, мне на это наплевать. Я сама не понимаю, зачем учусь, скорее всего, я так и буду проституткой, пока не состарюсь или не выйду замуж за миллионера. Такое бывает, причем чаще, чем полагают. Наверное, мне придется отчислиться. Ну и черт с ним.
Маринка затушила вторую сигарету и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Она сказала:
– Не знаю, зачем я тебе все это рассказала, наверное, надо было выговориться. Не бери в голову, просто забудь. Мне показалось, что ты меня поймешь. Теперь, думаю, ты вообще не захочешь меня трахать после всех ужасов, что я рассказала. А жаль, ты замечательный любовник.
– Ты у меня вторая, – сказал я, сам не знаю зачем. – А первая – проститутка с Тверской, я ее трахнул только один раз. Так что я совсем неопытный любовник, наверное, просто удачно получилось.
Маринка рассмеялась:
– Профессия проститутки в принципе дурная, очень легко сесть на иглу, часто появляются всякие отклонения в психике, но у этой профессии есть одно большое преимущество – она учит разбираться в людях. Да, ты совсем неопытный, это сразу чувствуется, такой стеснительный, – она хихикнула, – но все равно мне еще ни с кем не было так хорошо, даже с Ленкой.
– С Пуховой? – У меня отвисла челюсть. Так вот при каких обстоятельствах Маринка раскрылась перед Ленкой!
– Да ты что! – Маринка засмеялась. – В моем втором борделе одну девчонку звали Ленкой. Она была лесбиянкой, у нас это часто бывает, мужики – это как бы работа, а хочется, чтобы любовь и работа были отдельно. Ленка в меня влюбилась, прямо по самые уши. Долго меня соблазняла, в конце концов добилась своего. С ней было вправду очень хорошо, только она потом дурная стала. А в прошлом году умерла – передозировка. А с тобой – это совсем не то, это… ну, понимаешь, обычно мужики думают только о себе… ну не могу я это объяснить! Да и вообще ты какой-то… такой спокойный всегда, несуетливый, уверенный, но не дурак, как Андрюшка. Я давно хотела с тобой переспать, даже не переспать, а… дружить, что ли… Я так порадовалась, когда ты начал ко мне клеиться. Только я боялась, что ты трахнешь меня и тебе станет неинтересно, впрочем… – Она погрустнела. – После этого разговора вряд ли ты меня еще захочешь. – Она встала. – Ладно, Игорь, прощай! Если что, пиши-звони, только подумай хотя бы дня два-три, сейчас ничего не решай, сейчас в тебе комплексы играют, типа я, крутой рыцарь, должен спасти бедную девочку, а меня не надо спасать, я…