Продолжаю внимательно следить. Афина впрыскивает в бедро Диомеда миллиарды молекулярных наномашинок. Как всегда при таком нановторжении, организм воспринимает его как инфекцию, и температура у Диомеда подскакивает как минимум на пять градусов. Я вижу, как армия наномашин движется вверх по его бедру к сердцу, из сердца в легкие, а оттуда снова к ногам и рукам. От жара тело ахейца светится в инфракрасном спектре еще сильнее.
Вокруг меня смерть на поле брани замерла на эти растянувшиеся минуты. В десяти ярдах колесница замерла в застывшем облаке пыли, человеческого пота и конской пены. Возничий – невозмутимый приземистый Фегес, сын троянского жреца и брат доблестного Идея (в чужом обличье я за последние годы много раз преломлял с Идеем хлеб и пил вино), перегнулся через край колесницы, сжимая длинную пику. Рядом Идей замахнулся бичом на коня, а другой рукой сжимает окаменевшие вожжи. Братья мчались прямо на Диомеда в тот миг, когда Афина остановила время, чтобы поиграть в куклы со своим избранником. Она одевает Диомеда в силовые поля, линзы особого видения и прочие наноусиления, словно девчонка, наряжающая Барби. (Я помню девочку, играющую с Барби. Наверное, это сестра из моего детства. Я не думаю, что у меня была дочь. Точно я, разумеется, не уверен, поскольку воспоминания, вернувшиеся в прошлые месяцы, – как осколки стекла с затуманенными отражениями.)
Я так близко к колеснице, что вижу упоение битвы на загорелом лице Фегеса и ужас в его немигающих карих глазах. Если только Гомер не ошибся при описании битвы, Фегес погибнет меньше чем через минуту.
Все новые боги слетаются к месту сражения, словно стервятники на падаль. Бог войны Арес материализуется по мою сторону сражающихся, подходит к замороженной во времени колеснице с Идеем и его обреченным братом и раскрывает за ней собственное защитное поле.
Какое Аресу дело, что будет с этими двумя? Да, Арес не любит греков и убивает их сам или посредством своих орудий при любой возможности, но отчего такая забота о Фегесе и его брате Идее? Просто контрмера против стратегии Афины, которая добавляет сил Диомеду? Осточертела мне эта шахматная игра, в которой живые люди падают, кричат и умирают. Однако стратегия до сих пор меня интригует.
Тут я вспоминаю, что бог войны – единоутробный брат бога огня Гефеста, тоже рожденного Зевсовой женой Герой, а Дарес, отец Фегеса и Идея, долгие годы верно служит богу огня за крепкими стенами Трои.
Эта идиотская война еще сложнее и запутаннее Вьетнамской, которую я смутно помню из моей юности.
Тут Афродита, моя новая покровительница и начальница, квитируется в тридцати ярдах от меня. Она здесь тоже с целью помочь троянцам и насладиться бойней. Однако…
В последние замедленные секунды перед возобновлением реального времени я вспоминаю, что, если бой пойдет как в древней поэме, в следующий час саму Афродиту ранит Диомед. Зачем она сунулась в стычку, зная, что смертный нанесет ей рану?
Ответ известен, и в последние девять лет мне все о нем напоминало, но сейчас осознание поражает меня с силой ядерного взрыва – боги не знают будущего! Никому, кроме Зевса, не позволено раньше времени заглянуть в чек-лист Судьбы.
Все мы, схолиасты, это знаем. Зевс запретил нам обсуждать с богами будущие события, а им не разрешается спрашивать у нас про следующие песни «Илиады». Наша задача – задним числом подтвердить, что Гомерова «Илиада» верно излагает события, которые мы видели и записали. Как часто мы с Найтенгельзером, наблюдая на закате, как маленькие зеленые человечки тащат к берегу исполинские каменные головы, обсуждали этот парадокс слепоты богов к грядущим событиям.
Я знаю, что Афродиту сегодня ранят, но самой богине это неведомо. Как мне воспользоваться этими сведениями? Если я предупрежу Афродиту, Зевс узнает – понятия не имею, каким образом, но точно узнает. Меня распылят на атомы, Афродиту тоже как-то накажут. Как воспользоваться информацией о том, что Афродиту, вручившую мне шпионские дары, сегодня – возможно – ранит Диомед?
Но размышлять некогда. Афина, закончив возиться с Диомедом, выпускает время на волю.
Возвращаются обычный свет, грохот, стремительное движение. Диомед делает шаг вперед, его лицо и щит полыхают; их сияние, насколько я понимаю, видно даже другим смертным, равно ахейцам и троянцам.
Идей опускает бич на конский круп; колесница с грохотом несется на греческие ряды, прямо на Диомеда.
Фегес бросает в него пику, она пролетает в дюйме над левым плечом Тидеева сына.
Диомед – его кожа полыхает жаром, на лбу блестит горячечный пот – бросает копье. Оно попадает Фегесу точно в грудь – «меж сосцов», вроде бы пел по-гречески Гомер. Фегес вылетает из колесницы спиной вперед, падает на землю и несколько раз переворачивается, копье ломается в щепки, катящееся тело останавливается в пыли от колесницы, в которой убитый мчался пять мгновений назад. На Илионской равнине смерть если приходит, то приходит быстро.
Идей на ходу спрыгивает с колесницы, перекатывается и вскакивает, готовый защищать труп брата с мечом в руках.
Диомед выхватывает другое копье и кидается вперед с намерением убить Идея, как только что убил его брата. Троянец обращается в бегство, оставив тело брата в пыли, но Диомед бросает длинное копье ему в спину, между лопаток.
Арес, бог войны, летит вперед – буквально летит, применяя такую же левитационную сбрую, какую боги выдали мне, – и вновь приостанавливает время. Копье замирает менее чем в десяти футах от спины Идея. Арес окутывает Идея силовым полем и запускает время на столько, чтобы поле отклонило Диомедово копье. Затем он квант-телепортирует перепуганного юношу с арены сражения в какое-то безопасное место. Потрясенным и напуганным троянцам кажется, будто черная ночь молниеносно спустилась и унесла их товарища прочь.
Чтобы Аресов брат Гефест, бог огня, не лишился обоих будущих жрецов сразу, думаю я и тут же отскакиваю назад. Заметив во вражеских рядах брешь, пробитую Диомедом, греки кидаются вперед, жестокая сеча возобновляется с новой силой, и я вынужден ретироваться от греха подальше. Пустая колесница катится навстречу ахейцам, которые с радостью набрасываются на богатую добычу.
Арес вернулся. Полупроявившись в виде огромного божественного силуэта, он зычно призывает троянцев сплотить ряды и отразить натиск Диомеда. Однако троянцы раскололись – одни в ужасе бегут от сияющего Диомеда, другие покоряются громовому голосу божества. Внезапно над головами сражающихся перелетает Афина, хватает разбушевавшегося Ареса за руку и что-то быстро шепчет ему на ухо.
Оба квитируются прочь.
Я вновь смотрю налево: скрытая от греков и троянцев, которые отчаянно бьются, вопят, ругаются и умирают вокруг нее, Афродита движением руки повелевает мне следовать за Афиной и Аресом.
Я надеваю Шлем Смерти и становлюсь невидимым для всех богов, кроме Афродиты. Активирую медальон и квитируюсь за Аресом с Афиной по их траектории в пространстве-времени так же легко, как по следам на мокром песке.
Легко быть богом. Если у тебя есть нужное снаряжение.
Они телепортировались недалеко, миль за десять от поля битвы, в тенистое местечко на берегу Скамандра (боги называют его Ксанфом), широкой реки, бегущей через Илионскую равнину. Когда я материализуюсь шагах в пятидесяти от них, Арес резко поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Мгновение я думаю, что Шлем Аида не сработал, они меня увидели и мне конец.
– Что такое? – спрашивает Афина.
– Я вроде бы… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовую активность или…
Серые глаза Афины глядят прямо на меня.
– Там ничего нет. Я могу видеть во всех диапазонах фазовых перемещений.
– Я тоже, – рявкает бог войны и отворачивается.
Я судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида по-прежнему меня прячет. Арес принимается расхаживать по берегу взад-вперед.
– В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.
– Да, отец очень на нас зол, – говорит Афина, шагая рядом.
– Тогда зачем ты дразнишь его еще больше?
Богиня останавливается:
– Я? Дразню? Тем, что спасаю моих ахейцев от гибели?
– Тем, что подготовила Диомеда для резни, – говорит Арес. Я впервые замечаю, что кудрявые волосы у этого высокого, мускулистого, идеально сложенного бога отливают рыжиной. – Опасное дело ты затеяла, Афина Паллада.
Афина тихонько смеется:
– Девять лет мы вмешиваемся в эту войну. Бога ради, это же игра. Я знаю, что ты намерен сегодня вмешаться на стороне твоего любимого Илиона и перебить моих аргивян, словно овец! Разве это не опасно – активное участие бога войны?
– Не так опасно, как вооружить ту или другую сторону нанотехнологиями. Не так опасно, как снабдить их полем фазового перемещения. О чем ты думаешь, Афина? Ты пытаешься превратить этих смертных в нас. В богов.
Богиня снова смеется, но, увидев, что ее смех лишь больше злит Ареса, делает серьезную мину.
– Брат, ты же знаешь, что я добавила Диомеду сверхсилу на короткое время. Я хочу лишь, чтобы он пережил эту битву. Твоя дорогая сестрица Афродита уже подговорила троянского лучника Пандара ранить одного из моих любимцев, Менелая, а в это самое мгновение шепчет ему: «Убей Диомеда!»
Арес пожимает плечами. Афродита – его главная сообщница и подстрекательница. Словно обиженный мальчишка (восьмифутовый обиженный мальчишка, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), он берет с земли гладкий камешек и запускает по воде.
– Не все ли равно, умрет Диомед сегодня или через год? Он смертный. Он умрет.
Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:
– Разумеется, братец, он умрет. И разумеется, жизнь одного смертного ничего для нас… для меня не меняет. Однако мы должны играть в Игру. Я не позволю этой сучке Афродите менять волю Судеб.
– Кто из нас знает волю Судеб? – сердито буркает Арес, скрестив руки на широкой груди.
– Отец знает.
– Зевс говорит, что знает, – с ухмылкой произносит Арес.
– Ты сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? – Афина как будто слегка его поддразнивает.
Арес резко оборачивается, и на мгновение я пугаюсь, что выдал себя каким-то звуком. Я стою на плоском камне, чтобы не оставлять отпечатков ног на песке. Однако взгляд Ареса скользит дальше.
– Я не проявляю неуважение к нашему отцу, – изрекает наконец Арес тоном Ричарда Никсона в Овальном кабинете, говорящего в скрытый микрофон, о котором ему известно. – Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, Афина Паллада.
– Что отец наверняка ценит, – отзывается Афина, уже не скрывая ехидства.
Арес внезапно вскидывает голову.
– Проклятье! – кричит он. – Ты нарочно утащила меня с поля боя, чтобы твои ахейцы убили больше моих троянцев.
– Именно. – В устах Афины эти три слога звучат издевательски, и целую секунду я думаю, что сейчас увижу то, чего не видел все эти девять лет, – бой непосредственно между богами.
Однако Арес лишь с досадой пинает песок и квитируется обратно. Афина хохочет и, встав на колени у Скамандра, плещет себе холодной водой в лицо.
– Дурак, – шепчет она, вероятно имея в виду Ареса, но я отношу это к себе, укрытому лишь искажающим полем Аидова Шлема; слово «дурак» очень точно описывает мое безумие.
Афина квитируется обратно на поле боя. Я еще с минуту трепещу, думая о своей дурости, затем следую за ней.
Греки и троянцы по-прежнему убивают друг друга. Тоже мне новость.
Я направляюсь ко второму схолиасту на поле боя (других не видно). Для невооруженного глаза Найтенгельзер – просто еще один грязный троянец, уклоняющийся от сечи, но я вижу зеленоватое свечение, которым боги отметили нас, схолиастов; оно различимо, даже когда мы в чужом обличье. Поэтому я снимаю Шлем Аида, морфирую в обличье Фалка (троянца, которого, кстати, скоро убьет Антилох) и подхожу к Найтенгельзеру, который наблюдает за бойней с невысокого холма.
– Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.
Мы говорим по-английски. Других троянцев поблизости нет, а дальше нас не расслышать за звоном бронзы и грохотом колесниц. К тому же в обеих разношерстных коалициях привыкли ко всевозможным племенным наречиям и диалектам.
– Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.
– Где ты пропадал последний час?
– Устроил передышку, – вру я.
Такое случается. Порой даже нас, схолиастов, так мутит от этой мясорубки, что мы квитируемся в Трою, чтобы провести часок-другой в тишине, а еще лучше – выпить большую глиняную бутыль вина.
– Я что-нибудь пропустил?
Найтенгельзер пожимает плечами:
– Минут двадцать назад Диомед ринулся в атаку и схлопотал стрелу. Точно по расписанию.
– От Пандара, – киваю я.
Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.
– Я видел, как Афродита подбивала его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.
Разумеется, у троянских плащей карманов нет, так что Найтенгельзер сам их пришил.
А вот это и впрямь новость. Гомер не пел о том, что Афродита подбила Пандара выстрелить в Диомеда – только что Афина раньше убедила его ранить Менелая, дабы война продолжилась. Бедолага Пандар буквально дурак богов в этот – свой последний – день.
– Диомед ранен неглубоко? – спрашиваю я.
– В плечо. Сфенел оказался поблизости, вытащил стрелу. Видимо, она была неотравленная. Афина квитировалась на поле, отвела своего обожаемого Диомеда в сторонку и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».
Найтенгельзер цитирует какой-то незнакомый мне перевод.
– Опять нанотех, – говорю я. – Так Диомед уже нашел и убил лучника?
– Да, минут пять назад.
– Сказал Пандар свою бесконечную речь перед тем, как Диомед его убил? – спрашиваю я.
В моем любимом переводе Пандар оплакивает свою участь в сорока строках, долго говорит с троянским военачальником Энеем – да-да, тем самым! – и они вместе несутся к Диомеду в колеснице, швыряя в него копья.
– Нет, – говорил Найтенгельзер. – Пандар только ругнулся, когда стрела не попала в цель, потом запрыгнул на колесницу к Энею, метнул в Диомеда копье, которое пробило щит и доспех, но не задела мясо, и ругнулся второй раз, когда Диомедово копье угодило ему промеж глаз. Полагаю, очередной пример поэтической вольности Гомера в том, что касается монологов.
– А Эней?
Эта сцена чрезвычайно важна и для «Илиады», и для истории в целом. Я не могу поверить, что пропустил ее.
– Афродита его спасла, – подтверждает Найтенгельзер.
Эней – смертный сын богини, и она всячески его оберегает.
– Диомед громадным камнем раздробил Энею тазовую кость, как в поэме, однако Афродита закрыла раненого мощным полем и сейчас несет его с поля. Диомед чуть не лопнул от злости.
Я смотрю из-под руки:
– И где Диомед сейчас?
Впрочем, я и сам уже заметил греческого воина: он в сотне футов от нас, в самой гуще вражеского войска. В воздухе вокруг него висит кровавый туман, по обе стороны рубящего, колющего, режущего ахейца громоздятся трупы. Форсированный Диомед как будто прорубается сквозь накатывающие волны человеческой плоти, силясь догнать медленно отступающую Афродиту.
– О господи, – вырывается у меня.
– Да уж, – соглашается Найтенгельзер. – За несколько минут он убил Астиноя и Гипенора, Абаса и Поллида, Ксанфа и Фоона, Эхемона и Хромия…
– А чего парами-то? – говорю я, думая вслух.
Найтенгельзер смотрит на меня, будто на своего тупого студента-первокурсника.
– Хокенберри, они на колесницах. По двое. Диомед убивал их по мере того, как колесницы его атаковали.