Урок прошлой ночи не был потерян даром: теперь многие знали, что делать в подобном случае, и через несколько секунд нетерпеливые руки принялись работать над турникетом. За доктором тотчас послали человека, и несколько других слуг исчезли, чтобы привести в порядок свою внешность. Мы подняли мистера Трелони на диван, где он лежал вчера, и, сделав для него все возможное, обратили наше внимание на сиделку. Во время всей этой суматохи она не шевельнулась, продолжая сидеть прямо и жестко и сохраняя спокойное, естественное дыхание и безмятежную улыбку. Поскольку предпринимать что-либо с ней до прихода доктора было явно неразумно, мы принялись обдумывать положение в целом.
Тем временем миссис Грант увела с собой хозяйку и переодела ее. Когда Маргарет вернулась, она была немного спокойнее, хотя ее не оставляла нервная дрожь и лицо ее было белым как мел. Я вертел в руках турникет[2] и видел, как взгляд ее опустился на кисть отца, а затем обежал комнату, то и дело останавливаясь на каждом из присутствующих, но, казалось, не находил утешения. Для меня очевидным было, что она не знала, с чего начать и кому довериться, и, чтобы успокоить ее, я сказал:
– Со мной уже все в порядке, я просто заснул.
Чуть задыхаясь, она тихо ответила:
– Просто вы заснули! Но мой отец оказался в опасности! А ведь я думала, вы настороже!
Я ощутил укол правды в ее упреке, но мне очень хотелось помочь ей, и я продолжал:
– Просто заснул. Это весьма плохо, я знаю, но дело обстоит не так уж «просто». Не прими я определенных предосторожностей, я мог бы сейчас уподобиться нашей сиделке.
Девушка живо глянула на зловещую фигуру, сидевшую прямо и напоминающую раскрашенную статую, и лицо ее смягчилось. С обычной своей вежливостью она извинилась:
– Простите меня! Я не хотела быть грубой, но я так расстроена и боюсь, что едва понимаю, что говорю. Ах, это ужасно! Каждую минуту я опасаюсь новой беды, кошмаров и тайны.
Эти слова кольнули меня в самое сердце, и я обратился к ней, чтобы облегчить ее горе:
– Не думайте обо мне! Я не заслуживаю этого. Я был на страже, но я заснул. Могу лишь сказать, что не хотел этого и пытался избежать, но сон охватил меня незаметно. Впрочем, все позади, и его не вернешь. Быть может, когда-нибудь мы поймем эти события, но сейчас давайте попытаемся добраться хоть до какого-то объяснения случившегося. Расскажите мне все, что помните!
Пожалуй, усилие вспомнить несколько оживило девушку. Немного успокоившись, она заговорила:
– Я спала и внезапно проснулась из-за ужасного чувства, что отцу грозит большая и неминуемая опасность. Вскочив, я побежала в чем была в его комнату. Там была кромешная тьма, но, когда я открыла дверь, света оказалось достаточно, чтобы я увидела ночную рубашку отца и поняла, что он лежит возле сейфа, точно там же, где и в первую ужасную ночь. Затем я, кажется, на миг обезумела, – она смолкла и вздрогнула.
Мой взгляд поймал сержанта Доу, все еще крутившего в руках револьвер. Не отрывая взгляда от турникета, я спокойно заметил:
– А теперь расскажите нам, сержант Доу, куда вы стреляли?
Полисмен собрался с мыслями, и в этом ему помогла привычка подчиняться приказам. Оглядев оставшихся в комнате слуг, он сказал с важностью, присущей представителю закона, обращающемуся к посторонним:
– Вам не кажется, сэр, что мы должны позволить слугам уйти? Тогда мы сможем лучше углубиться в дело.
Я одобрительно кивнул, слуги поняли намек и удалились, хотя и неохотно. Когда последний из них закрыл за собой дверь, детектив продолжил:
– Пожалуй, лучше я расскажу вам о своих впечатлениях, сэр, чем просто перечислю мои действия. То есть насколько я помню их. – В манере его появилось глубокое почтение, вероятно, возникшее из-за того, что собственное положение казалось ему довольно неловким.
– Я отправился спать полуодетым – как и сейчас, положив револьвер под подушку. Это было последнее, о чем я подумал. Не знаю, как долго я проспал. Я выключил электричество, и было довольно темно. Мне показалось, будто я слышу крик, но я не уверен в этом, потому что чувствовал тяжесть в голове, как бывает у человека, которого слишком быстро вызвали на службу после дополнительной работы. Но сейчас, конечно, было по-другому. Итак, первое, о чем я подумал, был револьвер. Вынув его, я бросился на площадку. Затем услышал вопль, или, скорее, зов о помощи, и вбежал в эту комнату. Она была темна, потому что лампа возле сиделки была потушена и единственный свет падал с площадки, через открытую дверь. Мисс Трелони стояла на коленях возле отца и кричала. Мне показалось, будто что-то движется между мною и окном, и, поскольку я с трудом соображал и был полусонным, я выстрелил в это нечто. Оно немного продвинулось вправо и оказалось между окнами – я выстрелил снова. Затем вы поднялись с большого стула и подошли с этаким закутанным лицом. Мне показалось – ведь я с трудом соображал и был полусонным, поэтому, сэр, вы непременно примите это в расчет, – показалось, будто вы и есть это самое существо, в которое я стрелял. Так что я собрался выстрелить снова, когда вы сняли повязку.
Тут я спросил у сержанта, чувствуя себя при перекрестном допросе как рыба в воде:
– Вы говорите, я был тем существом, в которое вы стреляли. Каким существом?
Сержант почесал голову, но не ответил.
– Продолжайте, сэр, – настаивал я. – Что это за существо и как оно выглядело?
Ответ был тихим:
– Не знаю, сэр. Мне показалось, будто там что-то было, но что это и на что оно похоже, я не имею ни малейшего понятия. Наверное, это случилось из-за моих мыслей о пистолете перед тем как заснуть и из-за того, что я пришел сюда ничего не соображая и полусонный – факт, который вы, сэр, надеюсь, обязательно припомните в будущем. – Он цеплялся за этот образчик извинения, словно за спасательный круг.
Мне не хотелось сердить его; напротив, я желал иметь его среди союзников. К тому же со мной была тень собственного промаха, и поэтому я сказал ему как можно мягче:
– Совершенно верно, сержант! Ваш поступок был правильным, хотя, принимая во внимание ваше полусонное состояние и возможное воздействие странного влияния, заставившего меня заснуть и ввергнувшего сиделку в каталептический транс, следовало ожидать, что вы погодите и взвесите обстоятельства. Но позвольте мне, пока события свежи, взглянуть на то место, где вы стояли, и на то, где сидел я. Мы сможем проследить траекторию ваших пуль.
Перспектива действия и привычное профессиональное задание, казалось, немедленно взбодрили его, и, работая, он казался другим человеком. Я попросил миссис Грант подержать турникет и, подойдя к нему, посмотрел в темноту, куда он указывал. Глядя, как он показывает мне место, где стоял тогда, и с деловым видом вынимает револьвер из особого кармана, чтобы сподручнее было указывать, я не мог не отметить четкую работу его ума. Стул, с которого я поднялся, по-прежнему стоял на месте. Я попросил его снова указать направление рукой, желая пройти по следу выстрела.
Сразу за моим стулом, чуть позади, стоял высокий инкрустированный шкафчик. Стеклянная дверца была разбита, и я спросил:
– Это было направлением вашего первого выстрела или второго?
Ответ был скор:
– Второго. Первый шел вон туда!
Он повернулся чуть левее, поближе к стене, где стоял огромный сейф, и указал. Проследив направление его руки, я подошел к низенькому столу, на котором покоилась среди прочих диковин мумия кошки, вызвавшая гнев Сильвио. Я взял свечу и с легкостью нашел след пули. Она разбила стеклянную вазочку и таццу[3] из черного базальта, изящно гравированную иероглифами, причем гравировальные линии были заполнены зеленоватым цементом и вся вещица была отполирована до равномерной поверхности. Сплющенная о стену пуля лежала на столе.
Я подошел к разбитому шкафчику. Очевидно, он служил для хранения ценных диковин, потому что в нем находились несколько огромных золотых скарабеев, зеленая яшма, аметист, лазурит, опал, гранит и сине-зеленый фарфор. К счастью, ни одна из этих вещиц не была затронута. Пуля прошла через заднюю стенку шкафчика, но прочих повреждений, не считая разбитого стекла, не нанесла. Я не мог не подметить странное расположение вещиц на полке шкафчика. Все скарабеи, кольца, амулеты и прочее были расположены в форме неровного овала вокруг изящно вырезанной золотой фигурки бога с головой ястреба, коронованного листком и плюмажами. Пока что я не стал осматривать фигурку подробнее, поскольку моего внимания требовали более насущные дела, но я решил заняться тщательным осмотром всего, как только представится время. Эти древние диковины явно обладали тем же странным египетским запахом; через разбитое стекло повеяло специями, смолой и битумом, причем сильнее, чем от других вещиц, находящихся в комнате.
Все происшедшее, по сути, заняло лишь несколько минут. Я удивился, встретившись с лучами рассвета, пробившимися через темные жалюзи в местах, где они неплотно прилегали к оконным рамам. Когда я вернулся к дивану и взял турникет у миссис Грант, она подошла к окнам и подняла жалюзи.
Трудно было представить себе нечто более призрачное, нежели эта комната, когда в нее попал слабый свет раннего утра. Поскольку окна выходили на север, любой попадавший внутрь свет был серым, без розоватого оттенка, появляющегося на рассвете в восточной части неба. Электрические лампы казались тусклыми, но каждая тень обладала особой четкостью и насыщенностью. От утренней свежести не было и следа, ничего не осталось и от нежности ночи. Все было резким, холодным и невыразимо унылым. Лицо бесчувственного человека на диване казалось призрачно желтым, а лицо сиделки приняло зеленый оттенок от колпака находившейся рядом лампы. Лишь лицо мисс Трелони казалось белым, и при виде ее бледности у меня заболело сердце. Все выглядело так, будто ничто в этом Божьем мире никогда не сможет вернуть сюда краски жизни и счастье.
Для всех было облегчением, когда в комнате появился задыхающийся после бега доктор Винчестер. Он задал лишь один вопрос:
– Кто-нибудь может сказать мне, каким образом была получена эта рана?
Видя, как присутствующие качают головами под его взглядом, он смолк и принялся за свою хирургическую работу. На секунду он поднял глаза на сидевшую неподвижно сиделку, но тут же вновь склонился над работой, и хмурые морщинки прорезали его лоб. Он заговорил вновь лишь после того, как все артерии были перевязаны, а раны полностью забинтованы, не считая нескольких просьб о помощи в тех случаях, когда ему нужен был какой-то инструмент. Тщательно обработав раны мистера Трелони, он спросил у его дочери:
– Что случилось с сиделкой Кеннеди?
– Право же, не знаю. Я обнаружила ее, войдя в комнату в половине третьего, сидящей точь-в-точь как сейчас. Мы не трогали ее и не меняли ее положения. Она так и не просыпалась. Даже пистолетные выстрелы сержанта Доу не разбудили ее.
– Пистолетные выстрелы? Так, значит, вы обнаружили причину этого нового нападения?
Все молчали, и я решил ответить:
– Мы не обнаружили ничего. Я находился в комнате, дежуря вместе с сиделкой. Еще в начале вечера мне показалось, будто запахи мумии действуют на меня усыпляюще, и поэтому я вышел и раздобыл респиратор. Я надел его, когда пришел на дежурство, но он не спас меня от засыпания. Очнувшись, я увидел, что комната полна людьми: здесь были мисс Трелони, сержант Доу и слуги. Сиделка Кеннеди сидела на своем стуле в той же позе, что и раньше. Сержант Доу, совсем проснувшись и будучи оглушенным тем же запахом или влиянием, подействовавшим на нас, вообразил, что видит нечто движущееся в полутьме комнаты, и дважды выстрелил. Когда я поднялся со стула, с лицом, закрытым респиратором, он принял меня за причину суматохи. Естественно, он собрался было выстрелить снова, но, к счастью, я успел назвать себя. Мистер Трелони лежал возле сейфа точно так же, как был найден прошлой ночью, и из новой раны на его кисти вовсю струилась кровь. Мы подняли его на диван и применили турникет. Фактически и абсолютно это все, что кто-либо из нас пока что знает. Мы еще не дотрагивались до ножа, вы видите, что он лежит возле лужицы крови. Посмотрите! – Я подошел и поднял его. – Кончик красен от высохшей крови.
Доктор Винчестер простоял неподвижно несколько минут, затем сказал:
– Так, значит, происшествия нынешней ночи так же таинственны, как и те, что случились прошлой ночью?
– Верно! – ответил я.
Он помолчал, затем повернулся к мисс Трелони и добавил:
– Пожалуй, лучше перенести сиделку Кеннеди в другую комнату. Полагаю, ничто этому не воспрепятствует?
– Конечно! Пожалуйста, миссис Грант, подготовьте комнату сиделки Кеннеди и попросите двух человек прийти и внести ее туда.
Миссис Грант немедленно покинула нас и, вернувшись через несколько минут, объявила:
– Комната готова, и люди уже здесь.
Согласно ее распоряжениям, двое лакеев вошли в комнату и, подняв одеревенелое тело сиделки Кеннеди, вынесли ее под присмотром доктора из комнаты. Мисс Трелони оставалась со мной в кабинете больного, а миссис Грант отправилась с доктором в комнату сиделки.
Когда мы остались одни, девушка подошла ко мне и, взяв мои руки в свои, сказала:
– Надеюсь, вы забудете о моих словах. Я не хотела обидеть вас и была очень расстроена.
Я не ответил, но поднял ее руки к губам и поцеловал их. Целовать руки дамам можно по-разному. Мой способ предполагал глубокое почтение и уважение и был принят с достоинством, говорящим о благородном воспитании и заметным в малейшем ее движении. Подойдя к дивану, я посмотрел на бесчувственного человека. За последние минуты рассвет заметно набрал силу и добавил ясности дневному свету. Глядя на холодное, застывшее лицо, напоминающее в бледном свете монумент из белого мрамора, я не мог не почувствовать, что за событиями последних двадцати шести часов кроется некая глубокая тайна. Эти кустистые брови прятали могучий замысел, а высокий, широкий лоб таил в себе законченную цепь размышлений, открыть которую могли бы помочь его широкий подбородок и массивная челюсть. Пока я стоял над ним и думал об этом, я почувствовал, как мысли мои разбегаются и на меня вновь опускается ощущение надвигающегося сна, как это случилось прошлой ночью. Я оказал сопротивление и твердо держался за настоящее. Этому способствовало то, что ко мне приблизилась мисс Трелони и, склонив лоб на мое плечо, тихо заплакала. Тут во мне проснулись все мужские добродетели, и это пошло мне на благо. Говорить что-либо не имело смысла: слова не были достойны мыслей. Но мы поняли друг друга, и она не отстранилась, когда я положил ей руку на плечо, словно защищая, как делал давным-давно с маленькой сестрой, чтобы утешить ее в детских неприятностях, как это подобает старшему брату. То, что я взял на себя роль защитника, усилило мою решительность в достижении цели и, похоже, очистило мозг от праздных и смутных метаний мысли. Впрочем, роль защитника подсказала мне убрать руку с ее плеча, когда у двери послышались шаги доктора.
Войдя в комнату, доктор Винчестер пристально посмотрел на больного, прежде чем заговорить. Брови его были нахмурены, а рот казался тонкой, жесткой линией. Вскоре он сказал:
– Во сне, охватившем вашего отца и сиделку Кеннеди, есть много общего. По-видимому, вызвавшее его влияние подействовало одинаково в обоих случаях. В случае с Кеннеди кома не столь выражена. Впрочем, мне кажется, что с ней мы сможем добиться успеха быстрее, нежели с этим больным, поскольку у нас не связаны руки. Я поместил ее на сквозняке, и она уже выказывает признаки обычного обморока, хотя и весьма слабые. Одеревенение ее членов уменьшилось, и кожа кажется более чувствительной – или, скорее, менее нечувствительной к боли.