– Ты ещё хайтека не видел, – усмехнулся Майзель. – Это так, этюдики.
На лобовом стекле загорелась сетка городских кварталов с ярко-оранжевой линией предполагаемого маршрута, и голос, уже хорошо знакомый Андрею, – голос, который он ни с каким другим не смог бы теперь перепутать, – произнёс:
– Пожалуйста, поверните направо и через тридцать метров налево.
– Так и знал, – вздохнул Корабельщиков. – Синтезатор. Поразительная всё-таки техника!
– А вот тут ты угодил пальцем в небо, – расплылся от удовольствия Майзель. – Это не синтезатор, а Божена Величкова – прима Пражской оперы. Ты что, не слышал её ни разу?
– Слышал. На автоответчике.
– Беда, – покачал головой Майзель. – Телефон. Мирослава.
– Что?!
– Я не тебе.
– Тьфу ты…
Раздался – опять не гудок, а мелодичный перезвон орлоя – и Корабельщиков услышал голос посла Короны:
– Вишневецка.
– Здравствуй, Славушка, – нежно произнёс Майзель по-русски. Андрей едва не подскочил на сиденье – таким знакомым повеяло от этого тона. – Я тебя ни от чего сверхсрочного не отрываю?
– Здравствуй, Дракон, – Вишневецка лишь на какую-то долю секунды замешкалась с ответом. – Нет, сейчас ничего неотложного. Я тебя слушаю.
– Славушка, у меня тут гость из твоей вотчины. Случайно обмолвился, что ни разу не слышал Божену. Она точно не давала там гастролей?
– Насколько я знаю, нет. Сейчас проверю, – и после короткой паузы Вишневецка подтвердила: – Нет, не давала.
– Это неправильно, Славушка, – покачал головой Майзель. – Нужно, чтобы она непременно побывала там ещё до Рождества. Ты позвони ей, ладно? Пусть подготовится, проверит репертуар – несколько народных песен обязательно следует спеть. Если потребуется что-то изменить в расписании – пусть поменяет, скажи, я очень прошу её съездить. Хотя бы в Столицу, а остальные города – как получится. Хорошо?
– Я всё сделаю, Дракон.
– Отлично. Ну, до связи. Держись там, дорогая.
– Спасибо. До связи, Дракон.
Орлой известил о завершении звонка. Корабельщиков вздохнул и пробормотал:
– Великий вождь товарищ Ким Ир Сен прибыл в Пусан и осуществил руководство плотиной на месте.
– Позвонил в Пусан.
– Да какая разница?!
– Дюхон, да это же обратная связь. Возникла – и тотчас сработала. Я – всего лишь средство коммуникации. Ну, в данном случае.
– А, ну да. Понятно. Слушай, – Корабельщиков вдруг осознал, что они едут вдвоём – никаких машин сопровождения, ничего. – Неужели ты один приехал? Без охраны?
– Какая охрана, Дюхон, – рассмеялся Майзель. – Я ужас, летящий на крыльях ночи – кто меня остановит?
– Да, точно, – кивнул Андрей. – Ясное дело, никто.
Шоссе А6 – Е50. Март
Глядя на размазанные силуэты проносящихся мимо элементов пейзажа, Корабельщиков осторожно осведомился:
– А обязательно так лететь?
– Обязательно. Не бойся, Дюхон, доставлю живым и невредимым.
– Хотелось бы верить. Почему ты так мчишься туда? Что там тебя ждёт? Или кто?
– Там – мой дом, дружище, – Майзель посмотрел на него, и Андрей понял: это – всерьёз. – Моя сказочная страна и мой волшебный город. Там – мои люди, которых я сделал гордыми и счастливыми. Там – мой король и моя королева. Там – моя жизнь, которую я живу второй раз.
– Их ты не сожрал? И не выплюнул?
– Нет. Я их спас.
– От чего, если не секрет?
– От честной бедности. От доли побирушек на побегушках у Штатов и Евросоюза. От участи грантососов и «демократии переходного периода». От эмиграции и эскапизма. От первоклассной литературы, которая никому не нужна, потому что нечего есть. От пушеров[16], как две капли воды похожих на своих «кумиров» – в косынках, украшенных золотыми велосипедными цепями и штанах с ширинкой до колена. От пьяных слёз о неудавшейся судьбе. От приграничной проституции и торговли детьми, от вахтовой сезонной работы за полцены и контрабанды сигарет в Германию. От рабства в транснациональных монополиях, чьи начальнички выплачивают себе многомиллионные бонусы за наглый, беспримерный разбой, обращаясь при этом с людьми, как с мусором. Ты представляешь себе, о чём речь?
– Вполне представляю. Мы с тобой одни и те же книжки читали, помнишь? Ты говоришь о том, что могло случиться. О реальности, которая не стала реальностью. Очень красочно, кстати, говоришь.
– А я вижу обе реальности, Андрей, – со странным выражением в голосе сказал Майзель. – И ту, не состоявшуюся, реальность я вижу иногда так чётко, – самому становится неуютно. А эта реальность состоялась. Я её состоял, понимаешь? Для себя – и для них. Я нашёл им короля, в котором они души не чают. Королеву, которую они боготворят. Они свободно колесят по всему свету, и, узрев их паспорт, любой пограничник и мытарь вытягивается во фрунт. В их душах и сердцах – гордость и отвага времён Пшемысла Оттокара и святого Вацлава. Мы с Вацлавом послали их во все концы света учителями, врачами, пастырями человеческих стад и неуязвимыми воинами, вытаскивающими из огня детей и женщин. Да, я всё это сам люблю и даже посильно участвую. Мне это страшно нравится. Но им тоже! И это только начало!
Андрей снова услышал перезвон мелодии орлоя, и на экране появилось лицо сурового, чуть грузноватого мужчины с глубокими вертикальными складками на щёках. Его серые глаза под яркими, чёрными бровями показались Корабельщикову неприветливо колючими, да и весь облик внушал скорее опасение, нежели расположение: лихо торчащие вверх седые нафабренные усы, седой «габсбургский» ёжик волос на голове, прижатые к черепу уши борца. И всё же было в нём – в выражении лица, в мимике, – что-то, заставляющее отнестись к этому человеку не только с уважением, несомненно, заслуженным, но даже с симпатией.
– Это Гонта, – улыбнулся Майзель, и, удивлённый внезапным уколом ревности, Андрей понял, какая глубокая, искренняя дружба соединяет мужчину на экране с Драконом. А ещё жаловался, будто друзей у него нет, сердито подумал Корабельщиков. – Он пока нас не видит. Поскольку ты ему хорошо знаком, представлю и его тебе: Гонта Богушек – хозяин моей Службы.
– Хозяин?!
– Ну да, – пожал плечами Майзель. – Именно хозяин – не «начальник», не «директор», не «заведующий». Настоящий хозяин, поэтому он и командует Службой.
– Службой чего?
– Просто Службой, Дюхон. Есть Дракон – и есть его Служба.
– Ясно, – усмехнулся Андрей.
– Первыми его словами будут «дело плохо» или «плохо дело, Дракон». Не принимай всерьёз: это неправда. Наши дела могут оказаться сложными, требующими многоходовых схем, могут даже топтаться какое-то время на месте, но плохо они не идут и не пойдут никогда. Но Богушек – заядлый паникёр и отчаянный перестраховщик. Несмотря на это, я страшно его люблю. А теперь я включаю связь. Здравствуй, Гонта.
– Плохо дело, Дракон. Вечер добрый, пан Онджей.
Богушек посмотрел на Корабельщикова и чуть приподнял усы, обозначая улыбку. Андрей, испытывая непонятное ему самому смущение, тоже поздоровался. Богушек снова перевёл взгляд на Майзеля.
– Докладывай, – Майзель кивнул.
– Отбита атака маоистов на Гьянендру.
– Это король Непала, – пояснил Майзель и снова уставился на Богушека. – Так отбита же. Почему же «дело плохо»?
– Потому, что атака спланирована кем-то из приближённых.
– И тебе ещё неизвестно, кем?! – изумился Майзель.
– Как это неизвестно, – приосанился Богушек. – Разумеется, известно. Уже. А надо было до того, а не после того! Вот это я не досмотрел. Виноват.
– Погибших много? – уже другим, совершенно утратившим напускную весёлость, тоном, осведомился Майзель.
– Бойцов охраны пятеро, четверо раненых. Маоистов около восьмидесяти трупов, точно известно, что многих унесли собой. Потери где-то двадцать к одному.
– Для полутора лет сотрудничества неплохой результат, – констатировал Майзель. – Конечно, есть, над чем работать, но не вижу повода для паники.
– Это не всё, – Богушек вздохнул и отвёл на мгновение взгляд. – Один советник.
– Что?! – Майзель вцепился в руль, и Андрей увидел, как побелели костяшки его пальцев и налились кровью глаза. – Какого чёрта, Гонта! Что ещё за новости?!
– Он сам виноват, – зло ответил Богушек. – Нечего на бабе загорать непонятно где. Граната в окно, – ладно хоть тревогу успел поднять и с полдюжины гадов положить. Пока вертолёт из Катманду прилетел… Он вообще-то в отпуске был, Дракон. Не на службе. Такое дело.
– Проследи за девчонкой. Если беременна, привези в Корону. Хоть старикам утешение.
– Сделаем, Дракон.
– Давай дальше, усатая рожа.
– Спецоперация против исламистов на Тиморе идёт успешно и с опережением графика.
– Вот это уже приятно слышать.
– Японцы очень хорошо себя показали. Это их второе выступление после полувекового перерыва, и можно считать – ребята просто блестяще справились. Соотношение потерь двести к одному, потерь от дружественного огня нет, небоевые потери на очень хорошем уровне, подробности я тебе отправил.
– Духаби взяли?
– А как же, – надулся Богушек, – обижаешь, Дракон! Взяли практически всех по основному списку. Сейчас поэму экранизируем.
– Какую поэму?! – вырвалось у Корабельщикова.
– Витязь в кабаньей шкуре, – ласково пояснил Майзель надувшемуся Андрею и кивнул Богушеку: – Молодцы. Позаботься, чтобы всё было заснято в хорошем качестве, никакой любительщины – аль-Вахиды порадуются за своих протеже, заодно станут малость посговорчивее. И японцам продемонстрируйте – пусть набираются опыта. Как пресса реагирует?
– Наша – как положено, западная – в обычном ключе. Ничего опасного не заметил, утечек тоже нет, всё штатно.
– Что там с Дубровником?
– Пока никаких подвижек. Операция прорабатывается, по готовности начнём немедленно. Но нам ещё часов двенадцать, если не больше, потребуется, пока коммуникации подтянем, пока информационную составляющую подготовим, – всё-таки, не баран чихнул.
Богушек изъяснялся по-русски свободно, без акцента и даже без напряжения, свойственного людям, говорящим на чужом, пусть и знакомом, языке. Это изумляло Андрея в превосходной степени и подмывало встрять с вопросами, – но он, разумеется, сдержался.
– Понятно. Сведения по Дубровнику докладывать вне очереди, немедленно и так далее. В общем, не мне тебя учить. Это всё?
– На данный момент – всё, – кивнул Богушек. – Величество я проинформировал лично, с Михальчиком не ссорился, – снова нечто вроде улыбки шевельнуло его усы.
– Смотри мне, – погрозил пальцем Майзель. – До связи, Гонта. Держитесь, ребята. Я вас люблю.
– До связи, Дракон.
Изображение Богушека растаяло, и на экране снова появилась панорама обзора со служебной информацией. Майзель покосился на него и приподнял бровь:
– Ну, спрашивай, Дюхон. А то лопнешь.
– Ты чем вообще занят – бизнесом или политикой?!
– Нельзя заниматься ни тем, ни другим по отдельности, – резко вскинулся Майзель. – Если у тебя не шашлычная и не булочная, ты будешь заниматься политикой. Иначе политика займётся булочником и шашлычником, которым ты пообещал – политика их не тронет. Говорят, политика – искусство возможного. В этом смысле – я не политик. И Вацлав тоже. Искусство – это как раз невозможное, и мы занимаемся именно превращением невозможного в реальность. Понял?
– Понял. А зачем вам Непал?!
– Нам нужна станция сопряжения спутниковой связи в Гималаях, до которой ни одна сволочь, кроме нас, естественно, никогда добраться не сможет, – посмотрел на Андрея Майзель. – Полностью автоматическая, расчётный срок эксплуатации – двадцать лет без доступа персонала. Понятно?
– С атомным реактором, то есть, – уточнил Корабельщиков.
– В дырочку. Гьянендра обеспечивает доступ к объекту, а мы натаскиваем его оловянных солдатиков, чтобы они не просто на амбразуры бросались – гуркхи это почище многих умеют делать, – а воевали, как положено.
– Ага, – Андрей хмыкнул. – Ну, насчёт Тимора понятно: оттуда вся Юго-Восточная Азия как на ладони, и Тихий океан в придачу. Вы тоже «флот открытого моря» строить собираетесь?
– С приоритетами ты ошибся, Дюхон. Там полтора миллиона христиан, которых газаватчики истребили бы до последнего младенца, если бы за них не вступилась Япония, – с нашей, ясное дело, подачи. Что же касается Тихого океана – наши военспецы не жалуют крупные надводные флоты. Вот подводные – да, тем более, у подводников со временем появится много невоенных задач, отработку которых нужно начинать уже сегодня.
– Так, стоп, – протестующе выставил перед собой ладонь Корабельщиков, – давай эту тему сейчас трогать не станем, а то у меня шарики окончательно за ролики заедут. В Дубровнике-то что случилось?!
– На рейде Дубровника стоит ржавое корыто – списанный танкер в двадцать тысяч тонн – с так называемыми «беженцами». Разумеется, ни флага, ни порта приписки – ничего. «Беженцев» на нём порядка тысячи. Судя по уровню гормонального фона, старше двадцати пяти там никого нет.
– Невероятно, – изумлённо покачал головой Корабельщиков. – Вы и такие параметры дистанционно вычислять умеете?!
– Наука, дружище, умеет много гитик. Пришлось, знаешь ли, научиться.
– С другой стороны, у кого есть силы и здоровье на переход по морю, впроголодь, при дефиците питьевой воды, – пожал плечами Андрей. – Ясно, в первую очередь молодёжь, парни.
– Это не всё. На судне есть заложники – женщины и дети, пара десятков, сколько точно, устанавливаем. Часть из них, по данным сканирования в тау-диапазоне, уже мертвы.
– Заложники?! Почему же заложники?
– Потому что статистика безжалостна, Дюхон. Соотношение пятьдесят к одному.
– Ты хочешь сказать, их… Нет. Вы всё это дистанционно определили?!
– Я же говорю – ты ещё не видел нашего хайтека. Он, в основном, либо исключительно военного, либо двойного назначения. И, к сожалению, ситуация в этом смысле поменяется нескоро. Мы вынуждены обеспечивать себе качественное преимущество над противником. В общем, всю эту толпу, как единодушно призывает нас западная демократическая общественность, необходимо срочно приютить и обогреть.
– Но вы этого делать не собираетесь, – усмехнулся Андрей.
– Нет, не собираемся, – отрезал Майзель. – И я тебе объясню, почему. Никакие это не беженцы, а ходячие бомбы. Биодетекторы засекли целый букет – туляремия, геморрагическая лихорадка, сифилис. Причём, не на помойке подхваченные – это боевые штаммы, с пролонгированным инкубационным периодом, с чуть ли не абсолютной сопротивляемостью антибиотикам. Мы сейчас пытаемся по генному отпечатку выяснить, из каких именно лабораторий эти штаммы вышли, – но это время, время, которого нет.
– Бог ты мой, – пробормотал Корабельщиков, чувствуя, как ватная слабость поднимается из колен к животу. – Но это же война!
– А я о чём?! – рявкнул Майзель. – Конечно, война! Смотри, Дюхон. Отправить их назад мы не можем – некуда. Это дикий сброд из лагерей в Сахаре – там и арабы, и негры из центральной Африки, и чёрт знает кто ещё. Это корыто не пошло ни в Марсель, ни в Неаполь, а попёрлось почему-то в Дубровник. Если мы их стащим на берег и займёмся дезактивацией – хоть один из этой тысячи обязательно просочится, чудес не бывает. Если мы промедлим с решением – поднимется вой, начнутся «спонтанные» выступления «возмущённой общественности». Да уже начались – сетевые дневники европейских «правозащитников» сообщили о том, что югославские «расисты» не пускают «беженцев» на берег, едва только корыто замаячило на горизонте. В любом случае, как бы мы не поступили – попытавшись от них избавиться или оставив подыхать на воде – получим град бутылок с зажигательной смесью в окна наших посольств по всей Европе, я уже не говорю о Востоке.
– Тупик?!
– Цугцванг это называется.
– А сообщить правду?
– А толку?! – Майзель повернул к Андрею пылающее от ярости лицо. – А комиссии, а толпы «активистов», желающих непременно удостовериться лично? Это недели, Дюхон! За это время половина из них сдохнет в адских мучениях, а виноваты окажемся мы – бессердечные злодеи, исламофобы, расисты и прочая, и прочая.