– Водка.
– Какая гадость, особенно с утра. Идите. Я позвоню на этаж, вас пропустят.
– Совсем забыл, – Бирюков приложил ладонь ко лбу. – Через полчаса подойдет девочка. В тот же номер. Пропустите и ее.
– О девочке разговора не было. По правилам этого не полагается.
– Тогда не получится никакого сюрприза.
– Ладно, пущу, – у администратора не осталось сил для препирательств.
Не спросив документов, он лишь устало махнул рукой. Бирюков лифтом поднялся на шестой этаж, прошел мимо пустого столика дежурной по этажу. На ходу повесил сумку на плечо. Остановился перед шестьсот двенадцатым номером, опустил вниз ручку, надавил на дверь плечом. Заперто. Настойчивый стук. В прихожей послышались шаги. Едва замок щелкнул, Бирюков с силой толкнул дверь. Хозяин номера, только что принявший душ и накинувший длинный шелковый халат не был готов к борьбе. Он отлетел в глубину тесного коридорчика, натолкнувшись спиной на раскрытую дверцу стенного шкафа.
– Какого хрена тут…
Дашкевич не успел закончить свою мысль, не успел опомниться, как незваный гость уже запер замок и, вытащив из-под брючного ремня пистолет. Ствол уперся в мягкий живот. Бирюков, ухватив директора свободной рукой за лацканы халата, протащил в комнату. Толкнул на кровать. Дашкевич упал задом на матрас, он моргал глазами, стараясь понять, что за ураган на него налетел, откуда взялся этот хмырь с пистолетом.
– Вы что? Что… себе позволяете? – прошептали мертвеющие от страха губы. Он не успел разглядеть лица нападавшего, но отчетливо видел темное пистолетное дуло, направленное между глаз.
– Эй, чувак, проснись, – сказал Бирюков. – Ты храпишь.
Дашкевич поднял голову.
– Господи, это ты, – сказал он и вздохнул. Страх мгновенно отступил.
– Это я, – сознался Бирюков. – Пришел к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало, придурок ты этакий.
– Зачем ты приперся в гостиницу? – Дашкевич усмехнулся. – Хочешь стянуть казенное полотенце?
– Ты сам говорил, что в твоем городе будет так, как ты хочешь, – сказал Бирюков. – Поэтому я перенес разговор на свою территорию. Я хочу получить деньги, которые заработал. И я их получу, чего бы это ни стоило. Даже если ты сдохнешь.
Дашкевич потянулся к тумбочке, налил из графина стакан воды. И осушил его в два глотка.
– Дурак, ты не знаешь, с кем связываешься, – сказал он. – Я не тот человек, с которым проходят такие номера. Но мы можем разойтись по-хорошему. Это твой последний шанс. Одумайся. Все останется между нами.
– По-хорошему это как? Без денег и с переломанными конечностями, как ты обещал?
– Вышло недоразумение. Все можно поправить.
– Именно это я и стараюсь сделать.
Бирюков посмотрел на песочного цвета пиджак, висящий на спинке стула. Дашкевич перехватил взгляд.
– У меня нет денег, – заявил он. – Ну, совсем немного наличных, кошке на корм. И три пластиковые карточки. Но договор с банками заключен так, что я имею право снимать в день по сотне баксов. Не больше. Моя жена старается поджать мои расходы. Все из-за казино. Меня там крупно обули и с тех пор…
– Заткнись. Уши вянут от твоего вранья. Ты знаешь, что убивают не за тридцать штук, за гораздо меньшие деньги. Поэтому делай, что я говорю. Скидывай свой халат, спускай трусы и голяком ложись на кровать. Кверху задом.
– Не понимаю…
– Я сделаю тебе укол снотворного. Или грохну. Одно из двух.
Дашкевич с пунцовым, налитым кровью лицом поднялся с кровати, развязал пояс халата, бросил его на кресло. Спустив трусы, лег на живот. Такого унижения он не испытывал, кажется, за всю свою жизнь.
* * *
Одной рукой Бирюков вытащил из сумки шприц на десять миллилитров, в который вошла лошадиная доза регипнола. Зубами снял с иглы пластмассовый колпачок. Ткнув дулом пистолета между лопаток Дашкевича, присел на край кровати. И воткнул иголку в мягкое место. Дашкевич пискнул. Бирюков сделал инъекцию, поднялся, положил использованный шприц в сумку. И устроился на широком подоконнике, поставив ноги на журнальный столик. Он ждал, когда начнет действовать ригипнол.
– Если я не проснусь после твоего снотворного… Если я врежу дуба, знай, что мои люди найдут тебя где угодно, – сказал Дашкевич. – Хоть в Китае. Наверняка обслуга видела, кто ко мне заходил. Тебя станут искать и менты, чтобы пришить мокрую статью. Но первыми найдут мои люди. Знай это…
– Не нагнетай напряженность, а то сам себя запугаешь и простыню испортишь, – ответил Бирюков. – Ты проснешься. Живой, здоровый, обедневший на тридцать штук и проценты, что накапали по долгу.
Дашкевич неподвижно лежал на кровати, сопел и скрипел зубами. Неожиданно приоткрыл глаза, посмотрел снизу вверх на Бирюкова.
– Наверное, картинки больше не рисуешь? – Дашкевич широко раскрыл пасть и зевнул. – Сменил специализацию? Теперь грабишь приезжих в гостиничных их номерах? Похвально. Большой прогресс для такого идиота. А я хотел подсказать тебе сюжет картины.
– Что-нибудь на производственную тему? Женщина с кувалдой на фоне дымящегося паровоза? Или работяга с лопатой перекидывает на транспортер твои минеральные удобрения?
– Никакой производственной тематики. Она не актуальна. Это трагическая, наполненная ужасом картина. Настоящий шедевр. Представь. Темное помещение, то ли сарай, то ли коровье стойло. К верхней балке привязана веревка, на которой болтается мужское тело, одетое в окровавленные лохмотья. Черты лица исказили муки невыносимого страдания, физическая боль. Физиономию словно свела судорога. Покойнику крепко досталось еще при жизни. Его пятки поджарены на костре, они превратились в черную обугленную корку, на обнаженной груди и шее отчетливо видны ножевые порезы и ссадины. По характерным пятнам крови на брюках, не трудно догадаться, что перед смертью бедняга был оскоплен. Если внимательно вглядеться, в убитом невольно узнаешь некоего Бирюкова. Я и название для картины придумал: «Дом повешенного».
– Оставь свой кладбищенский юмор. А картину с таким названием написали до меня. Художника звали Поль Сезанн.
– Не имеет значения. Дослушай. Полотно повесят на какой-нибудь галерее, где полно посетителей. Картина настолько страшная, что перед ней всегда будут толпиться народ, потому что людям больше всего на свете нравятся чужие страдания. А экскурсовод станет рассказывать, что это – последняя работа того самого Бирюкова. Живописец чудесным образом предчувствовал, предугадал во всех деталях собственную гибель, страшную в своей болезненности. И написал это замечательное полотно. Именно так и кончил свои дни самобытный художник, чей талант современники не оценили при жизни. Он был до полусмерти замучен неизвестными садистами. А потом Бирюкова просто вздернули на веревке. Как собаку. Нравится идея? Поспеши, и ты успеешь написать картину. Если ее выставят на продажу, я не пожалею денег.
– Лучше купи веревку себе.
– Да, не пожалею денег… И повешу картину в домашнем кабинете, чтобы в часы досуга предаваться приятным воспоминаниям. Вырученные от продажи полотна деньги пойдут на восстановление твоей оскверненной могилы. Которую, правда, снова не единожды осквернят.
Дашкевич зевнул и с головой накрылся простыней. Бирюков, не теряя времени, обыскал номер. В чемодане и дорожной сумке, как и следовало ожидать, не нашлось ничего интересного. В портмоне четыреста баксов и три пластиковые карточки.
Глава пятая
Через четверть часа в дверь постучали, Бирюков пустил в номер наштукатуренную девицу с лицом, на котором отпечатались едва ли не все человеческие пороки. Дамочка назвалась Марго, прошла в комнату и остановилась на пороге, ошалело уставилась на спящего Дашкевича.
– Ого, это еще что за явление? – Марго присвистнула. – Вас двое. Значит, не сто, а сто пятьдесят баксов.
– Мы договорились за сотню.
– Красавчик, контора, в которой я работаю, называется «Аэлита», а не «Секс для нищих». Если клиентов двое, цена повышается в полтора раза.
– Доплачу, – поморщился Бирюков. – Ты не теряй времени. Раздевайся.
Бирюков сдернул простыню. Дашкевич застонал и перевернулся с бока на спину.
– Он что, пьян? – спросила Марго.
– Просто от безделья наглотался каких-то колес. И вырубился.
– Я не могу работать человеком, который спит. Если требуется секс, нужно открыть глаза и проснуться. Это как минимум.
– Секс не нужен. Требуется другое. Ложись на кровать, прижми к себе эту сонную тетерю. Изобрази страсть. Ведь это ты умеешь, тебя этому учили.
Женщина сняла платье через голову, оставшись в нижнем белье, вопросительно посмотрела на Бирюкова.
– Все снимай. Я сделаю несколько фотографий. Не бойся, эти снимки не покинут пределов гостиничного номера. Когда он проснется, придет в восторг, увидав карточки. Это, ну, как бы сказать… Сюрприз что ли.
Марго спустила чулки, раздевшись догола, легла в постель. Стараясь изобразить что-то похожее на половую близость, крепко обняла Дашкевича, притянула к себе. Бирюков вытащил из сумки «Полароид», сделал несколько фотографий. И попросил Марго сменить позицию.
– Теперь ты сверху, – сказал он. – Садись на него. Ага, вот на это самое место. Ноги пошире. Устраивайся поудобнее. Можешь оцарапать его грудь. В порыве животной страсти.
– М-да, я изнемогаю от желания.
Сверкнула вспышка. Бирюков сделал еще пяток снимков, рассказывая девице, каким именно должен получиться следующий кадр, и что ей следует делать. Через двадцать минут кассета была использована, съемка закончилась.
– Одевайся, – сказал Бирюков.
– А как же ты? Ты-то не спишь.
– Сейчас не до этого. Если мне приспичит, знаю, где тебя искать.
– Только в следующий раз давай встретимся без этого хрена.
Марго показала пальцем на Дашкевича, разметавшегося на кровати. Он пускал слюни и чмокал губами, будто звал женщину вернуться обратно и продолжить любовные утехи.
– Вот, посмотри, если хочешь. Можешь взять карточку на память.
Бирюков разложил фотографии рядами на журнальном столике.
– Какая похабщина, – осуждающе покачала головой Марго, застегнув бюстгальтер, засунула в него деньги. – Не нужна мне такая память.
– А, по-моему, хорошие, высокохудожественные снимки. Если отправить их в «Хастлер», можно запросто получить пятизначный гонорар.
– Не свисти много, мальчик. Нужен «Хастлеру» этот сонный идиот. Господи, три года работаю в эскорт услугах, – девица вздохнула. – Чего только не насмотрелась. Но первый раз меня вызывают за тем, чтобы положить в постель с мертвецки пьяным наркоманом. А потом сфотографировать с ним во всех видах. Извращенцы несчастные.
Бирюков выпроводил девицу. Положил карточки и фотоаппарат в сумку и через десять минут покинул гостиницу.
Он думал о том, первый раунд этой опасной игры остался за ним, но от этого не легче. Первый раунд – не победа. В портмоне Дашкевича триста пятьдесят баксов бумажками, плюс некоторая сумма в рублях, но Бирюков пришел не за мелочью. Его главная добыча – три пластиковых карточки, по которым, несомненно, можно получить искомые тридцать тысяч баксов. Вопрос – как это сделать? Воскресенье – все московские банки закрыты. Но и в понедельник для обналички значительной суммы в банке мало просто предъявить карту, нужно знать ее пин-код, иначе дело кончится не деньгами, а милицией, судом и лагерным сроком за разбой и мошенничество.
Возможно, в воскресный день в столице найдется пара действующих банкоматов. Но и они не решат проблемы. Единовременно можно обналичить не более двухсот, максимум, трехсот баксов. Если снимать деньги несколько раз, с промежутком в пять-десять минут, автомат может заблокировать банковский счет до понедельника. Такова программа, заложенная в большинство этих проклятых машин: тормозить сомнительные операции. Кроме того, для обналички, даже для проверки денежного остатка на счете, нужно знать все те же пин-коды карточек. Вытягивать из Дашкевича номера пин-кодов, угрожая ему пистолетом, не имело смысла. Если он не дурак, то наверняка соврал бы, намеренно перепутал цифры. А он не дурак. Через три-четыре часа Дашкевич очнется, первым делом позвонит в банк дежурному оператору, потребует приостановить действие кредиток.
Что можно успеть за эти жалкие три часа? Сделать покупку. Продавцы дорогих бутиков и ювелирных салонов, как правило, не спрашивают номера пин-кодов. Были бы у покупателя деньги на счете, все остальное – мелочи жизни.
* * *
В это воскресное утро заместитель управляющего ювелирным магазином «Две короны» Вадим Петрович Хомич по обыкновению листал газету, устроившись за столом в своем крошечном рабочем кабинете. Кто-то из начальства должен всегда присутствовать в офисе, таковы правила. А это воскресенье для Хомича – рабочее. К концу лета объем продаж падал, большая удача, если в течение дня удавалось продать две-три вещицы. Впрочем, в этот элитный магазин народ с улицы ни в какое время года не валил валом. Сюда приходили люди солидные, обеспеченные мужчины, адвокаты и банкиры, которые могут запросто выкинуть несколько тысяч долларов, чтобы побаловать себя или близкую женщину дорогой побрякушкой.
Хомич перелистывал страницы, предвкушая спокойный день, который закончится поездкой на дачу, где он проведет весь понедельник. И тогда… Хомич не успел во всех деталях представить себе идиллическую картину семейного пикника. Зазвонил колокольчик. Это значит, что старший продавец, находящийся в торговом зале, нажал кнопку, вмонтированную под прилавком. Таки образом, оперативно, без беготни, он дает знать заместителю управляющего, что появился солидный клиент, который собирается приобрести что-то очень ценное. Хомичу нужно срочно появиться за прилавком и сказать пару веских слов, чтобы покупатель не уплыл. Отбросив газету, Вадим Петрович по узкому коридору вышел в зал. Два продавца на своих местах и один посетитель, мужчина лет сорока в светло сером пиджаке, вот и вся расстановка сил.
Посетитель, склонившись над застекленным прилавком, разглядывал гарнитур, колье с изумрудами и пару серег с большими бриллиантами в виде капель, помещенный под пуленепробиваемое стекло. Бирюкова интересовало не качество камней, в котором он не сомневался, а цена гарнитура. Шестьдесят три тысячи долларов с мелочью… Можно ли расплатиться за эти вещицы пластиковыми карточками Дашкевича, хватит ли денег? Большой вопрос.
Если верить секретарю, ее босс приехал в Москву, чтобы присмотреть или купить автомобиль. Присмотреть или купить? Большая разница.
– Интересуетесь гарнитуром? – вкрадчиво спросил Хомич.
– Пожалуй, – кивнул Бирюков.
Стоя по другую сторону прилавка, Хомич внимательно разглядывал пиджак посетителя, его наручные часы и галстук. Вещи недорогие. Все так себе, ширпотреб ниже среднего. Судя по виду, посетитель – человек с весьма скромным достатком, который не может позволить себе купить в «Двух коронах» самые дешевые запонки или заколку для галстука. Но умудренный опытом Хомич, давно взял за правило: здесь, в России, не судить о состоятельности человеке по его внешнему виду и качеству костюма.
– Этот гарнитур – жемчужина нашей коллекции, – заместитель управляющего гордо поднял подборок. – У нас есть более дорогие вещи. Но это – настоящий образец высокого вкуса и ювелирного мастерства. Нитка колье выполнена из белого золота, в нее вкраплены мелкие бриллианты. Сама нитка заканчивается перепонкой, которая, как вы видите, украшена четырехгранным изумрудом. С боков и посередине перепонке еще три безупречных крупных изумруда, напоминающие капли. Над этим произведением трудились лучшие бельгийские ювелиры. Если у вас есть лишние деньги, вложите их в это чудо.