– Правильно сделал, – лаконично подытожила Катя. А сама подумала: чтобы понять, что с ними произошло, надо хотя бы дать им время протрезвиться. – Он, кажется, вышел наконец из ванной. И кофе уже готов. И вообще, два часа ночи. На сегодня предостаточно. И для тебя, и для него. Завтра успокоится, сам толком объяснит, что он такое там видел и что его так смертельно напугало.
Кравченко глазами указал на дверь. Катя обернулась. Мещерский, вцепившись в дверной косяк, возник на пороге кухни.
– Почему ты решила, что я испугался? – спросил он хрипло. Голос его дрогнул. Катя и Кравченко переглянулись.
ЕСТЬ ДНИ, КОТОРЫЕ ЛУЧШЕ ЗАБЫТЬ . Никита Колосов сто раз был готов подписаться под этой фразой. Но говорить легко. А вся беда как раз и заключалась в том, что, как ни старайся, такие дни просто невозможно вычеркнуть – они врезались в память намертво, причиняя боль.
Этот допрос он охотнее всего перепоручил бы кому-нибудь из своих подчиненных, однако…
– Мы должны четко представлять себе, что видела и слышала Медведева. Я вот протокол ее первоначальных показаний читаю. Местные сотрудники опросили ее впопыхах и очень поверхностно. Не обратили внимания на многие детали, не уточнили, не перепроверили. Я понимаю, она девчонка еще зеленая, в шоке была, плохо ей стало. Но сейчас-то она уже в норме? Ну вот и выясняйте. Это наш единственный свидетель. Необходимо срочно ее передопросить. Ни в коем случае не тяните с этим.
Поручение допросить свидетеля Настю Медведеву тринадцати с половиной лет, учащуюся знаменского художественно-промышленного колледжа, было отдано старшим следователем областной прокуратуры начальнику отдела убийств областного главка Никите Колосову жестким приказным тоном. Но огрызаться Никита не собирался. Следователь был абсолютно прав: там, в Знаменском, местные сыщики просто лопухнулись. И хотя в душе Колосов охотнее всего переадресовал бы проведение этого допроса кому-нибудь из своих в отделе по раскрытию убийств, он знал: как бы ему ни хотелось, так он не поступит. Потому что он сам, как и следователь прокуратуры, хотел знать, что же на самом деле произошло с девочкой, перед тем как она увидела ЭТО и от ужаса лишилась чувств.
Настю Медведеву привезли в управление розыска на Никитский переулок к десяти часам утра. Ее сопровождала мать, но мать попросили подождать в соседнем кабинете. Колосов хотел поговорить с Настей с глазу на глаз.
Девочка вошла, тихо поздоровалась, села на стул. Нескладный, смешной и милый подросток: веснушки, пухлые губки бантиком, ямочки на щеках, русые волосы перетянуты резинкой в хвост, умопомрачительное количество тоненьких металлических колечек на тонких детских пальцах, светлые ресницы и…
Настя подняла глаза, и Колосов почувствовал, как сжалось его сердце – у милых смешных подростков, у этих унизанных «недельками» девчушек не может быть, не должно быть такого испуганного, затравленного взгляда, таких скорбных складок у губ, такого недетского страдания на лице.
– Настя, как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Получше?
– Да, – девочка отвечала очень тихо.
– А что врач сказал?
– Сотрясения нет. Ушиб.
– Голова больше не кружится?
– Нет.
– Ты можешь мне рассказать, что произошло?
– Я уже рассказывала.
– Я знаю. Но мне необходимо знать. Понимаешь?
– Да. Понимаю.
Он слушал ее, сверяясь с текстом первоначального опроса, снятого знаменскими оперативниками прямо там, на месте, в присутствии врача «Скорой», вызванной перепуганными пассажирами электрички, нашедшими Настю и поднявшими тревогу.
Итак, согласно показаниям, вчера в половине двенадцатого ночи Настя Медведева вместе с подругами по колледжу на предпоследней вечерней электричке возвращалась в родное Знаменское из Москвы с концерта любимой рок-группы в Лужниках. Девочки так припозднились с разрешения родителей – ведь возвращались они домой большой компанией, да и жили все в соседних домах. От платформы до микрорайона тоже было недалеко: через аллею городского парка, рассеченного улицей Первопроходчиков.
– Настя, когда ты с девочками шла по аллее, вы кого-нибудь видели? Ты вот говорила, вроде заметила что-то? – спросил Никита.
– Я видела автомобильные фары в конце аллеи, на перекрестке.
– Машина проезжала или стояла?
– Проезжала. Фары нас ослепили.
– Ты не заметила, какая это была машина?
– По-моему, большая, грузовая. Гудела так… с напрягом. Но было темно. А когда мы дошли до перекрестка, ее уже там не было.
– Там ты и рассталась с подружками?
– Да, они в семнадцатом доме живут, а я в двенадцатом.
– Блочный, десятиэтажка. И как раз на перекрестке улицы Первопроходчиков и улицы Южной. Когда ты шла к дому, что ты видела и слышала?
– Это не совсем у моего дома, это было ближе к аллее. – Настя сглотнула. – Я в первом подъезде живу, если идти по Южной, то мне чуть ли не весь дом обходить нужно. Я и свернула – там дорожка асфальтовая к гаражам. Так ближе.
Колосов увидел, как глаза ее вдруг наполнились слезами.
– Я шла, услышала позади шум мотора. Ехала машина. Там лужа большая, я сошла на обочину, повернулась спиной.
– К идущему транспорту спиной поворачиваться нельзя, Настя.
– Там лужа была, как море. После дождя. Я испугалась – брюки мне забрызгает новые, белые, свитер новый. Мамка бы за свитер мне голову снесла. – Она судорожно начала всхлипывать.
Колосов налил ей стакан воды из электрочайника.
– На, попей… Значит, ты и на этот раз саму машину не разглядела?
– Нет. Только свет фар. Желтый, яркий.
– Но по звуку мотора – это была та же машина, что ты слышала на аллее?
Настя неопределенно пожала плечами.
– Машина ехала на скорости? Быстро, медленно, как? – продолжал Колосов.
– Приближалась быстро. Потом поехала медленно мимо меня. Потом… я ждала, как она проедет. А она вдруг затормозила. И я услышала, что-то вдруг шлепнулось в лужу передо мной, меня грязью всю обрызгало. Я хотела крикнуть…
Никита слушал: из проезжающей машины неизвестной марки было что-то на ходу выброшено. Один предмет угодил прямо в лужу. А второй…
– Я хотела крикнуть, но тут вдруг что-то сильно ударило меня по ногам. Из машины в меня чем-то бросили. – Настя, всхлипывая, глотала воду, закашлялась. – Я на брюки глянула, а они в чем-то красном. А на земле, на тротуаре…
Девочка нагнулась, чтобы рассмотреть ЭТО и… от ужаса потеряла сознание. Там, у гаражей на Южной улице, буквально в двух шагах от ее дома, спустя полчаса ее и обнаружили пассажиры последней электрички. Девочка лежала в луже. Без сознания. Одежда ее была в крови. А возле нее валялась отрубленная человеческая кисть. Левая. Правую обнаружили в луже спешно вызванные на место сотрудники знаменской милиции. Для Насти же вызвали «Скорую»: насмерть перепуганные прохожие подумали, что это девочка ранена, изуродована таким жутким способом. Но это была не ее кровь. Рухнув без памяти, Настя, с размаха ударившись головой об асфальт, отделалась ушибом.
– Настя, а вот как ты думаешь, водитель машины видел тебя? – спросил Колосов, когда девочка немного успокоилась.
– Конечно, видел. Эти фары такие яркие. Он видел всю дорогу, гаражи и меня.
– И, по-твоему, он сделал это нарочно? Настя, человек из машины сделал это специально?
– Я его не видела.
– Я знаю. Ты его не видела. И ты очень испугалась. Очень. – Никита встал, обошел стол, низко наклонился к девочке. Она сидела, опустив голову. – И я понимаю, как тебе мучительно все это вспоминать. Но, Настя, я не просто из любопытства тебя спрашиваю. Мне очень важно твое мнение. Понимаешь? Он сделал это специально – затормозил и швырнул этим в тебя?
Настя сидела сгорбившись. Потом словно бы нехотя кивнула. Перетянутый резинкой хвостик подпрыгнул на худеньких плечах.
Никита открыл дверь и позвал в кабинет мать девочки. Увидел, насколько похожи мать и дочь. Извинился за то, что вынужден был подвергнуть Настю новому испытанию – допросу. Медведева-старшая ответила, что дочка только-только немножко оправилась от пережитого шока. С места жуткой находки «Скорая» отвезла ее в больницу, туда вызвали по телефону и родителей. Врачи сначала подозревали сотрясение мозга, но потом сказали, нет, просто ушиб. И родители забрали перепуганную девочку домой.
– Вам бы лучше уехать на несколько дней и Настю увезти. Обстановку сменить. Сейчас лето, каникулы, – хмуро заметил Колосов.
– Да я и сама хочу. Бог с ними, с деньгами. Отпуск с отцом возьмем, уедем куда-нибудь в Феодосию, в Анапу, жилье снимем дикарем. – Мать обняла Настю за плечи. – Что же это у нас такое происходит, молодой человек? Что же это за кошмар?! За ужас такой?
Никита молчал. Мать и дочь смотрели на него, ждали ответа, но…
– Настя, – окликнул он девочку, когда они уже, взявшись за руки, пошли к двери. – Самое последнее, самое яркое, что ты запомнила, перед тем как тебе стало плохо? Ты увидела это, ты увидела кровь, а что еще? Ведь еще что-то было, правда?
Настя замерла. Впилась в руку матери.
– Красные огоньки. Машина проехала мимо. И он швырнул этим в меня… А потом я увидела красные огоньки на его багажнике. Они смотрели, как два глаза из тьмы.
Красные огоньки…
Колосов смотрел в окно, как внизу, у подъезда ГУВД, Медведевы садятся в машину розыска. Поручение следователя прокуратуры было выполнено, но… Он взглянул на часы: на двенадцать назначена встреча с судмедэкспертом. И ее бы он тоже охотнее всего кому-нибудь перепоручил. Но кто в здравом уме и твердой памяти согласится поменяться с ним, начальником отдела убийств, местами?
По дороге в анатомический зал он пытался думать о чем угодно, только не о том, что ждало его там, аккуратно разложенным, препарированным на оцинкованном столе. Включив магнитолу, шарил по радиоэфиру. Хотелось окунуть мозги во что-нибудь оглушающе громкое: рев футбольных трибун, лязг металл-рока, неистовые ритмы диско. Музыка, новости, реклама, снова музыка…
Какофония радиошумов. Он ни на чем не мог сосредоточиться, а музыки не слышал, как глухой. Красные огни в темноте… Настя Медведева словно продолжала незримо присутствовать рядом, тихо рассказывая о том, как в свои тринадцать с половиной лет узнала, как выглядят окровавленные человеческие останки, истекающие кровью, выброшенные в придорожную грязь… Итак, с начала марта это был уже третий случай. Отчлененные части – кисти рук – обнаруживались в разных районах области. Всегда на обочинах проезжих дорог. Первые два случая произошли в начале и в конце марта. Третий, очевидцем которого стала Настя, – вчера. Первые случаи еще как-то укладывались в привычную версию избавления от улик, целенаправленного вывоза останков, но происшествие в Знаменском… Колосов выключил радио. Лучше дорожный шум, а не эта какофония.
Итак, ОН увидел на дороге девчонку в белых брючках – белый цвет ведь так отчетливо виден в свете фар даже в ночи. Он увидел ребенка на обочине и решился на открытую демонстрацию. Намеренно швырнул в девочку обрубком человеческой плоти.
Господи, с кем же на этот раз мы имеем дело? Что же это за тварь?
В марте он так еще не наглел. Еще осторожничал. Все безнаказанно сошло с рук, и вот он начал разворачиваться в полную силу. Никита поймал себя на мысли, что думает об этом существе как об одиночке. Одиночка… Скорее всего, да. Хотя никто не сказал, что в той машине не сидело двое или трое – девочка-то все равно никого не видела. Только красные огоньки.
А что же все-таки так настораживает следователя прокуратуры в показаниях Насти? На что он надеялся, приказывая как можно скорее передопросить ее? На то, что девочка, оправившись от шока, назовет марку машины, врезавшиеся в память цифры номера, опишет приметы той твари за рулем?
Так бывает только в детективах. Там всегда сыщик получает отправную точку для поиска. Получает тоненькую нить. А тут ни ниточки, ни нити. Ничего. Красные огни, кровь на белых детских брючках – их изъяли у Насти, отправили на биологическое исследование. Кровь оказалась второй группы. Да еще смутные отголоски ночи в Настиных воспоминаниях, так похожих на элементы кошмара: гудок электрички, шум мотора машины-невидимки, проезжающей мимо парковой аллеи, слепящие желтые фары, тени на асфальте. Была ли там, в аллее, та самая машина, которая нагнала Настю на Южной улице? Настя вспоминает, что в аллее слышала вроде бы шум грузового мотора. Так ли это? Настиных подружек уже опросили. Но про машину в аллее, кроме Насти, не вспомнил никто. Не вспомнила бы и Медведева, если бы….
Ночью сразу же после выезда милиции в Знаменском был введен план «Перехват». На постах останавливали все подозрительные машины. И хотя сотрудникам милиции не была известна ни марка, ни номер, но инспектора ГИБДД весьма четко представляли себе, что же на этот раз они ищут в первую очередь: следы крови в салоне.
ОН швырнул в Настю отрубленные кисти, которые сочились кровью. Он не мог этого сделать, не закапав кровью и салон своей чертовой тачки. Или же следов как-то удалось избежать? Как?
Колосов остановился у здания Первой градской больницы. Кафедра судебной медицины находилась в одном из ее флигелей. Патологоанатом Евгений Грачкин уже ждал его в третьей анатомической лаборатории. И когда Никита перешагнул через ее порог, ему почудилось, что он обратился за консультацией не к Женьке Грачкину, которого знал сто лет, а к новоявленному Франкенштейну, только-только приступившему к очередному эксперименту.
На столе перед Грачкиным выстроились в ряд шесть одинаковых стеклянных колб с притертыми крышками. И в каждой в спирту и в формалине плавала отчлененная человеческая кисть. Зрелище было странным: колыхаясь в растворе, руки, казалось, вяло шевелились, словно салютуя начальнику отдела убийств в жутком безмолвном приветствии.
Из высокого двустворчатого окна падали на колбы прямые солнечные лучи. Колосов приблизился к столу – проклятые колбы словно светились изнутри. Грачкин быстро наклонился и зажег настольную лампу. Никита был ему благодарен: электрический свет разрушил фантасмагорию, сразу поставив все на свои места.
– Начнем? – сухо осведомился Грачкин. Неприветливый тон его так непохож был на обычную манеру общаться, что Никита сразу понял: Женька потерпел фиаско. Его исследования ничего обнадеживающего не принесли.
– С последней пары? – спросил Грачкин, указывая на колбы.
Колосов кивнул. Грачкин подвинул ему стул. Потом открыл притертые крышки и специальными щипцами извлек кисти и выложил их на фаянсовый лоток.
– Новых данных с момента первоначального осмотра получено немного, – сказал он. – Отчлененные части тела, судя по форме и конфигурации кистей, принадлежат мужчине возраста примерно от двадцати до сорока лет. На обеих кистях в области лучезапястного сустава рубленые раны, причиненные тяжелым и острым предметом. Исследования крови и состояние кожных покровов свидетельствуют, что отчленение производилось уже после гибели жертвы. Как видишь, кисти удлиненной формы, пальцы худые. Вообще, даже визуально обращаешь внимание на довольно хрупкие очертания руки. – Грачкин надел очки и повернул одну из кистей на фаянсовом лотке ладонью вверх.
Никита увидел на ладони…
– Погоди, до этого сейчас дойдем, – Грачкин опередил его вопрос, – я хочу сначала обратить твое внимание на кое-что иное.
– На что?
– На расположение мозолей. На левой руке имеется весьма ощутимое мозольное образование на подушечке указательного пальца. На правой руке тоже мозоль. Только уже на второй фаланге указательного пальца, ближе к тыльной стороне. – Грачкин показал расположение мозолей на «исследуемых образцах» и для наглядности, взяв Никиту за запястье, на его собственных руках. – Вот здесь и здесь.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Колосов. – Профессиональная принадлежность жертвы?
– Это руки не работяги, а интеллигента. С первого взгляда ясно. – Грачкин потыкал пальцем в перчатке «образец». – И расположение мозолей – а они весьма натруженные – необычное.