Но главное отличие, само собой – Мавзолеи. Четыре штуки.
Внутрь мы не попали. Не потому, что не разрешили – просто меня не согласились пропустить без очереди. Как и в кинотеатр, в эти усыпальницы тянулись длиннющие хвосты из людей, желающих посмотреть на покойных вождей. В том числе уйма иностранцев.
– У заграничных капиталистов ничего, значить, не брать! – поспешил предупредить Щученко. – Будут предлагать жувачки или конфеты – отплевывайтесь! Усе отравлено!
Так что я просто полюбовался на этот некрополис снаружи. Собственно, остальные три Мавзолея оказались точно такими же, что и первый, ленинский. Только вывески другие.
Ленин. Сталин. Берия. Важник.
Да уж… В этом мире коммунисты как пошли по одному пути, так с него и не сворачивали. Это у нас они зашли в тупик и в конце концов окончательно себя дискредитировали. А вот здесь получилось по-другому…
Конечно, это государство стоит на костях. Первые полвека советские вожди только и делали, что ссылали и расстреливали. Но где и когда было иначе? Соединенные Штаты выросли на спинах истребленных индейцев и порабощенных негров. Британия обогатилась, опустошив Шотландию во время Промышленной революции. Сейчас уже мало кто помнит, что такое этот самый «закон огораживания». Франция, Германия, Япония, Китай, царская Россия – всегда и везде происходило одно и то же. Почти все великие государства в буквальном смысле выросли на кладбищах. Рабан прав – нет лучшего удобрения, чем мертвецы…
– Товарищ Бритва, давайте уже, значить, ехать, – беспокойно заерзал Щученко. – Ненужное, значить, внимание к себе привлекаем…
Действительно, моя персона крайне заинтересовала любопытствующих зевак. Уже щелкали фотоаппараты, на меня откровенно пялились. Иностранцы особенно разволновались. По-моему, инопланетянина в открытом лимузине все эти туристы восприняли исключительно в качестве интересного аттракциона.
Кстати, зачем я вообще выдал себя за инопланетянина? Вечно меня заносит куда-то не туда…
– А ну, значить, пошли все вон отсюда! – буквально закрыл меня телом полковник. – Дело государственной важности, глядеть запрещено!
На его вопли никто не обратил внимания. Меня отлично было видно и с другой стороны – машина-то открытая. Вспышки щелкали все чаще и чаще.
– Товарищ Ира, гоните, гоните срочно куда ваши бесстыжие глаза глядять! – сердито пихнул ее линейкой в спину Щученко. – Немедленно прибавьте, значить, скорость, иначе буду судить за вредительство!
Ирина Сапрыкина и без того пыталась выехать. Но толпа обступала нас все плотнее. Ну еще бы – такое событие! Кажется, мне что-то говорили, о чем-то спрашивали, но в этом гомоне я не мог разобрать ни слова. Слух с огромным трудом вычленивал знакомые голоса полковника и шоферки – все остальные превратились в невнятный шум.
– Давите их, товарищ Сапрыкина, во имя КПСС! – приказал Щученко, встав на сиденье в позу Ленина на броневике. – Беспощадно давить усех подряд!
Само собой, Ира проигнорировала этот приказ. Она только размахивала руками, упрашивая зевак расступиться. А я вообще сидел молча – было интересно, как полковник выйдет из такой неловкой ситуации. Только запахнулся в крылья, как в плащ – очень уж часто щелкали фотовспышки.
– Шо ж вы, значить, не принимаете мер, товарищи мурзики?! – возопил Щученко. – Давно бочками по головам не били?!
Милиции на площади, само собой, было немало, но помощи от них ожидать не приходилось – в толпе было слишком много иностранных граждан. Постовые вежливо увещевали товарищей туристов разойтись и не мешать такому же, как они, туристу совершать экскурсию, но их усилия пропадали втуне.
Впрочем, они, по-моему, не слишком старались – полковник Щученко не вызывал особого сочувствия.
Кажется, он тоже это понял. Полковник сурово насупил брови, обтер потную лысину платком и зачем-то натянул противогаз. Внимательно рассмотрел обступивших нас людей в бинокль, а потом бабахнул из пистолета. В воздух. Грохнула его пушка так, что все невольно шарахнулись.
– Товарищ Сапрыкина, давите их, значить, всеми колесами! – вновь потребовал Щученко. – Хто, значить, не желаеть подчиняться приказам КГБ, тот есть коллаборационист и должен быть немедленно расстрелян по законам военного времени!
Это подействовало. Народ начал неохотно расступаться, и машина медленно выбралась на свежий воздух. Полковник не удержался на ногах и шмякнулся, застряв обширным пузом между сиденьями. Ира рулила одной рукой, а другой сосредоточенно листала какую-то книжку. К моему удивлению, это оказался толковый словарь Ожегова – девушка искала неведомое слово «коллаборационист».
– Вот так наше родное КГБ решаеть, значить, возникающие проблемы! – довольно уселся на прежнее место Щученко. – Впечатлены, товарищ Бритва?
– Угу. Слов нет, – честно ответил я.
– То-то! Вы бы видели, как я за границей функционировал! В разведке, значить! Лучший, значить, резидент был, так у себе и запишите!
Почему-то я усомнился, что Ефим Макарович был таким уж первоклассным резидентом. Может, конечно, это просто профессиональная ревность, но я при всем желании не мог представить его в этой роли. Очень уж заметный.
– Кто бы говорил, патрон… – хмыкнул давно не подававший голоса Рабан.
«В Лэнге я ничем не выделяюсь», – отпарировал я. – «А тут я не на работе».
Солнце клонилось все ниже и ниже. Я вежливо напомнил полковнику, что мне, вообще-то, хотелось посмотреть Политехнический музей. Тот немедленно приказал Ире в срочном порядке везти туда, куда желает уважаемый гость из-за рубежа. Та не возражала – даже обрадовалась. В прошлом году она писала курсовую как раз об этом музее, и в голове у нее до сих пор осталась масса полезных сведений.
– Музыку, значить, включить? – услужливо предложил Щученко, пока мы колесили по вечерней Москве. – Прослушайте, значить, концерт по завякам… заявкам трудящихся, товарищ Бритва! И обязательно выучите нижеследующую композицию наизусть – ее Пушкин написал еще при жизни!
Из мощных динамиков грянул хор. Песню я узнал сразу же, с первого же слова – ее трудно не узнать. Правда, имелись некоторые отличия – на первый взгляд незначительные, но если присмотреться…
Щученко подпевал. Да не просто подпевал – он впал в натуральный транс, правой рукой отдавая честь, а левую прижимая к сердцу.
Хотя лучше бы молчал – слух у него отсутствует напрочь. А голос идеально подходит для того, чтобы орать и командовать, но крайне плохо – чтобы петь.
Хорошо хоть Ира тоже подключилась, и ее мелодичный голосок отчасти выправил положение.
Я пожалел, что не захватил гитару. Вот бы я им показал, что такое настоящий русский рок! Гимн отлично поется под грохот тяжелого металла – я уже пробовал. Правда, не с советским, а с российским, но мелодия-то у них одинаковая, верно?
– Как вам, товарищ Бритва?.. – спросил полковник, смахивая скупую слезу.
– Охрененно, – честно ответил я. – Только при чем тут Пушкин?
– Ну, он, значить, слова написал, – объяснил полковник. – Великий, значить, поэт был.
– Угу. Знаете, товарищ полковник, Пушкин, конечно, поэт выдающийся, но, по-моему, к гимну все-таки не он текст сочинял, – мягко поведал я.
– А хто же?
– Да вроде как Сергей Михалков. А музыка Александрова.
– А це хто такие?
– Товарищ полковник, а можно задать вопрос в целях повышения общей грамотности? – хитреньким голоском пропищала Ира.
– Конечно, можно! – пошел красными пятнами довольства Щученко. – Для то́го мы, ваши старшие товарищи, значить, и нужны – просвещать молодежь. Ежели не мы, дак хто?
– А какие у нас в стране еще были великие поэты, кроме Пушкина? – невинно спросила студентка.
Полковник задумался. Крепко задумался. На его широком лице явственно отражалась напряженная работа мысли – еще чуть-чуть, и будет слышно, как в голове вертятся колесики. Наконец он решительно ответил:
– Пушкин.
– Я же говорю – кроме Пушкина!
– И еще Ленин.
Ира открыла было рот, но так ничего и не сказала. В поросячьих глазках полковника отчетливо читалась угроза. Всякий посмевший усомниться в беспредельности талантов Владимира Ильича рисковал получить в зубы пистолетной рукоятью.
– Це было, значить, вступление! – сообщил Щученко, прибавляя звук. – Щас еще много чего интересного споють, слухайте внимательней, не раскаетесь.
Он оказался прав. Услышав слова следующей песни, я изумленно раскрыл рот – голос звучал поразительно знакомо. Этот хрип узнали бы девяносто девять россиян из сотни… Правда, звучал он немного по-другому – появились дребезжащие нотки, некоторые трещинки в звучании, но это несомненно был…
– Высоцкий?! – воскликнул я.
– Ага, – кивнула Ира, слегка притопывая ножкой в такт. Благо педали нажимать не требовалось.
– А он разве не умер?..
– Да вы шо, значить, говорите, товарищ Бритва?! – ужаснулся Щученко. – Да как ваш инопланетный язык повернулся такое сказать?! Народный артист, трижды лауреат, и вдруг умер! Кушайте, как говорится, шоколад! Да шоб он еще сто лет прожил!
– Ну он старый, конечно, уже… – вздохнула Ира. – В следующем году у него юбилей – восемьдесят лет будет… Вот, товарищ пришелец, возьмите программу – почитайте, кто еще выступает…
Я углубился в чтение радиопрограммы. Действительно, там имелся полный список всех выступающих. Сегодня исполнялось пятьдесят лет некоему Милявцеву, и в честь такого события устроили большой концерт, на котором должны были петь почти все современные звезды.
Похоже, этот Милявцев – крупная шишка…
Добрая половина фамилий звучала незнакомо. Сурович, Шестаков, Хвилиани, Крабова, Ковров – кто это такие? Но многие другие имена я узнал сразу же. Кобзон, Пугачева, Газманов, Басков, Лещенко, Расторгуев – кто же их не знает? Кстати, из динамиков как раз послышался голос Расторгуева – у него даже репертуар не изменился.
– Ира, а зачем вас бумагами завалили? – вспомнил я.
– А?.. Что?.. – Ирина не сразу сообразила, о чем я спрашиваю. – А, вы об этом… Да понимаете, товарищ пришелец, я там… ну… мне практику надо сдать, лето же кончается, семестр скоро…
– А где связь-то?
– Ну я не выспалась ночью, устраивает? Прилегла на кушетке… сама не заметила, как задрыхла… А Жорка, шутник… он все время так развлекается – дядя Паша с ним уже замучился… Да ладно – так даже теплее…
– А шо это вы, товарищ Сапрыкина, вдруг ночью не выспались? – как бы невзначай поинтересовался Щученко. – Ночью, значить, спать надо, а не по танцулькам шастать!
– А вы как узнали? – опешила Ира.
– Шо узнал?
– Что я на дискотеке была?
– О-па! – обрадовался полковник. – Так я шо, в самую, значить, точку попал? Це меня радовает! Буквально ткнул пальцем в небо и вот оно как вышло! Так-то, товарищ Сапрыкина, интуицию старого коня ничем, значить, не обманешь! И шо же это вы, значить, на этой дискотеке забыли? Це все есть коварные инсинуации буржуазного Запада – советский человек и комсомолец не нуждается в таких развратах и увеселениях, ясно вам? Вы комсомолка?!
– Да! – испугалась Ира.
– А непохоже! Ну-ка, дайте мне телефон председателя вашего парткому – я его, значить, пропесочу! И все КГБ, значить, пропесочить!
– Ой, не надо! – взмолилась бедная девушка, уже представившая этот ужас. – Не звоните Максу, пожалуйста, Ефим Макарович!
– Ага, Максим, значить… – вытащил из портфеля лист бумаги Щученко. – Фамилия?
– Соламатин… Ефим Макарович, да он тоже там был!
– Хде?
– На дискотеке! Мы с ним вместе там танцевали!
– О-па! – еще больше обрадовался полковник. Он внимательно рассмотрел девушку в бинокль и констатировал: – Настоящее гнездо разврата и подражания буржуазному, значить Западу. Це я удачно объявился – вот уже и дело сейчас заведем…
– Ну Ефим Макарович, ну пожалуйста, ну не надо дела! – побелела от страха Ира. – Это же просто дискотека – что тут такого?! Там все были!
– Хто?! Фамилии! Имена!
– Товарищ полковник, а вы не перебарщиваете? – постучал его по плечу я. – Разве советские законы запрещают в свободное время танцевать на дискотеках?
– А… неть, – задумался Щученко. – Но советский, значить, студент должен лекции писать и семинары рисовать, а не по танцулькам шастать!
– Так каникулы же! – возмутилась Ира.
– А… ну да… Ну вот шо, товарищ Ира Сапрыкина, я вас на первый раз прощаю, – неохотно разорвал листок полковник. – Раз уж товарищ Бритва за вас ходатайствует, дела заводить не буду. Но зато буду, значить, за вами приглядывать – вы у меня теперь в списке подозрительных лиц находитесь!
– А я и раньше в нем находилась… – проворчала Ира, поняв, что гроза пронеслась стороной.
– Це когда же успели?
– А помните – в прошлом году? Вы тогда в ГУМ приходили, а я тогда тоже к дяде Паше в гости зашла, а вы еще сказали, что у меня сережки слишком вызывающие, а дядя Паша сказал, что это бабушкины, а вы сказали, что хоть дедушкины?..
– Не помню… – озадачился Щученко. – Но поверю на слово. Видите, товарищ Сапрыкина, не зря я, значить, вас в список-то заносил – уже второй раз попадаетесь! Надо все-таки вас, значить, пропесочить… А шо это вы руль-то бросили?! – вскинулся он. – Вы, товарищ Сапрыкина, не саботируйте производство – взялись нас к музею везти, так везите! Нам здесь эти ваши глупые обиды, значить, не нужны!
– Так уже привезла… – покосилась на него Ира. – Вот он – Политехнический музей, как заказывали…
Глава 7
Щученко резиновым мячиком выпрыгнул из «Интуриста», обежал его и услужливо распахнул передо мной дверь. Я ступил на асфальт, чувствуя себя едва ли не генсеком, и, в свою очередь, подал руку Ирочке. Та, правда, приняла ее с большим смущением – все-таки меня трудно назвать заурядным кавалером.
Что ж, в конечном итоге я все-таки добрался до Политехнического музея. Достижение, блин… Но что поделаешь – у меня все вверх тормашками. То, что для обычного человека – настоящий подвиг, для меня – обыденность. И наоборот – порой самые простейшие вещи оборачиваются настоящими проблемами. Вспомнить хотя бы, как я на пару с Палачом грабил одежный магазин, чтобы раздобыть пару штанов – чистый анекдот…
Само собой, теперь искомое заведение располагается в другом здании – старое, как и многое-многое другое, затопило водой. Но все экспонаты перенесли чин чином, ничего не забыли и ничего не упустили.
На стене красовалась цитата из изречений нынешнего вождя – «Хорошо быть советским человеком!». И подпись – С. С. Саулов. Рядом с этой надписью торчали несколько парней, которые, весело хихикая, приписывали к фамилии вождя окончание «ым». Теперь смысл получился весьма двусмысленный.
– А ну, значить, брысь отсюда, фулюганы! – шуганул их Щученко. – Взяли моду – вредительством заниматься, стены, значить, осквернять!
Мальчишки, заливаясь хохотом, разбежались в разные стороны. Полковник проводил их грозным взглядом в бинокль, посмотрел на их художества и саркастично хрюкнул.
– Каламбурчик… – констатировал он. – Смешно, смешно… Но заметьте, товарищ Бритва, неоригинально! Эту шутку я в прошлый выходной уже слышал – ее, значить, товарищ Винокур со сцены произносил. Только зазря штукатурку изгваздали.
Мне невольно подумалось, что при Сталине за такую шутку непременно последовали бы репрессии. Да и брежневские вассалы вряд ли потерпели бы столь ехидный намек. Ну что ж, в этом мире подобные строгости перестали быть необходимостью – всех врагов благополучно выловили и стало возможным ослабить поводья.
– На сегодня в Москве остался только один музей, который не был переименован после революции – Политехнический. Даже Третьяковская галерея до 1918 года называлась по-другому, – сообщила нам Ира, вспомнив о своей роли экскурсовода. – Это один из старейших музеев мира – открытие состоялось двенадцатого декабря 1872 года. Старое здание, ныне исчезнувшее под водой, было построено по проекту архитектора Монигетти. Политехнический музей был создан по инициативе Российских ученых-просветителей, членов Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Музей был задуман как научный и просветительский центр России, в задачу которого входила интеллектуальная поддержка технической культуры общества путем распространения научных знаний. Начало музею положила Политехническая выставка, посвященная двухсотлетию со дня рождения Петра Первого и открывшаяся тридцатого мая 1872 года. Открытие нового здания, которое вы видите перед собой, было приурочено к восьмидесятилетию со дня рождения Ленина – двадцать второго апреля 1950 года…