– Сеня, ну что это за херня такая? – возмутился Попов, так ласково шлепнув сарацина дубинкой по пятой точке, что тот взвыл. – Он каждый раз передо мной так падать будет? Прикажешь мне по пять раз на дню на его седалище любоваться?
– Ой, да хоть сто раз смотри, про-оказник, – съехидничал Рабинович, а потом, прежде чем Попов успел задохнуться от возмущения, рывком поднял Абдуллу с колен. – Короче, или ты свои мусульманские замашки брось, или получи расчет и отправляйся к Магометовой матери. Пусть она тебе работу дает.
– Ваша мудрость беспредельна, да благословит Аллах ваши извилистые мозги, – почтительно склонил голову сарацин. – Инструкции мне напишите. А то я уже не знаю, что делать. Тапочки, что ли, в зубах вам носить начать?
– Гляди-ка, острит?! – удивился Жомов. – Поп, дай мне его на недельку. Я ему такой курс молодого бойца устрою, что он вообще забудет, что рот открывать хотя бы для приема пищи нужно.
– Найди себе оруженосца и гоняй его, сколько хочешь, – оскорбился от такого посягательства на свою собственность Попов. – Я со своим сам разберусь. – И повернулся к сарацину: – Ты поменьше разговаривай, побольше молчи. Умнее казаться будешь. Понял?
– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – склонил голову Абдулла и, достав из кармана коврик, плюхнулся на него, поджав по-турецки ноги. – Аллах акбар!
Сарацин так и остался сидеть, как молчаливый истукан с острова Пасхи, до самого окончания трапезы. Надо сказать, что добыл он для ментов по большей части все то же вяленое мясо и пресные лепешки, но теперь по поводу качества пищи никто не возмущался. Оголодали. Лишь Жомов слегка постонал от того, что поданные к столу деликатесы размочить нечем, и с огромным неудовольствием заглушил жажду обычной питьевой водой.
После окончания обеда Сеня спросил у Абдуллы, далеко ли до ближайшего городка, но сарацин, прежде чем ответить, осведомился, стал ли он выглядеть умнее после такого длительного молчания. За что, естественно, получил от Жомова по ушам. От такой нехитрой «лоботомии» мозги у Абдуллы слегка встали на место, и он оказался полностью пригоден к роли проводника.
– Из всех приличных городов ближе всего отсюда расположена Никея, – не задумываясь ответил сарацин. – До нее всего два пеших перехода. Конными мы бы управились за день, если позволил бы Аллах, но у нас и коней нет, и все равно мимо войска не проскочим.
– Какого войска? – тут же встрепенулся Жомов.
– Неверные собаки… – Мурзик рыкнул, Абдулла запнулся. – Вообще-то никакие они не собаки, да и плевать мне теперь, верные они или нет. Какая мне разница, скажите, будут они своему Иисусу молиться или славить Аллаха?
– Стоп! – рявкнул Рабинович, не выдержав невнятного бормотания сарацина. – Засунь себе между ног все философские рассуждения и говори конкретно: чье войско стоит на пути в Никею? Крестоносное?..
– Ну да. А чье еще войско на сельджукской земле стоять будет, да благословит Аллах вашу догадливость? – удивился Абдулла. – Несколько дней назад войско под предводительством какого-то Петра, то ли Степняка, то ли Равнинника, то ли Пустынника, переправилось через Босфор и, пограбив немного окрестные села, двинулось к Никее. Сейчас они дошли до Цивитота и там мародерствуют. От самого городка уже ничего не осталось, а в Никею мимо них мы не пройдем. Можно, конечно, в Константинополь направиться, но я не знаю, ходит ли сейчас паром через пролив.
– Думаю, нам не стоит рисковать своими жизнями, поскольку вы сейчас находитесь в собственном прошлом и на вас распространяется действие теоремы Издиворта-Тормапувра, – вставил свое слово Горыныч. – То есть если погибнет один из вас, то и остальные…
– Слышали все это уже, – отмахнулся от него Сеня и посмотрел на сарацина: – Раз ближе Никеи ничего нет, веди нас туда. А с крестоносцами мы сами разберемся…
Вопрос о направлении движения был благополучно решен, но никого, и Попова в первую очередь, не устраивал способ передвижения. Два дня пешего хода до Никеи казались тучному и ленивому криминалисту самым извращенным проявлением садизма, который только можно в данных условиях придумать. Сеня извращенцем не был, поэтому Андрюшу решил пощадить, да и свои собственные ноги тоже. В окрестностях деревеньки еще топтались остатки конной группы сарацин, попробовавших вкус «демократизаторов» и теперь, едва отойдя от контузии, пытавшихся поймать разбежавшихся лошадей. Вот эту тяглово-ездовую силу и решил прихватизировать Рабинович.
Сделать это оказалось достаточно трудно. Во-первых, бесплатно свое имущество почему-то даже сарацины отдавать не хотели, а у ментов после двух скачков между мирами даже мелочи в карманах не оказалось. Конечно, у Сени обычные российские денежные знаки водились, но исключительно бумажные, а такой вид валюты аборигены напрочь отказались бы принимать. Даже если бы Рабинович собрался ими расплачиваться.
Во-вторых, конные сарацины, лишившись своих лошадей, рисковали переместиться вниз по иерархической лестнице. Приобрести же поблизости непарнокопытные средства передвижения, хотя бы хромые и беззубые, из-за боевых действий не представлялось возможным. Поэтому какие бы золотые горы сарацинам предприимчивый Сеня ни сулил, добровольно уступить своих лошадей они наотрез отказывались. Пришлось Рабиновичу разочарованно развести руками – дескать, сами напросились – и предоставить Жомову возможность своими способами раздобыть для экспедиции средства передвижения. Омоновец церемониться не стал и применил для убеждения максимально простое средство – резиновую милицейскую дубинку.
Четверо всадников, с которыми он таким образом поговорил, от Ваниного обаяния лишились сознания и лошадей вместе с ним. Довольный Жомов притащил кляч к новым владельцам, и для начала экспедиции преград больше не было, но тут заартачился Попов, вновь отказавшись ехать на лошади верхом. Ну, не было у него с этими животными взаимопонимания, и терпели они друг друга, только находясь на приличном расстоянии. Единственная дистанция, на которой и та и другая сторона соглашались существовать, – это длина оглобли. Более тесное сближение криминалиста с непарнокопытным могло привести к плачевным последствиям. Причем, с вероятностью в девяносто девять процентов, именно для лошади. Пришлось Сене срочно искать для Андрюши подходящую повозку, и, когда с этим было покончено, экспедиция наконец тронулась в путь.
Телега Попову досталась самого жуткого вида. Можно сказать, это был просто дощатый настил на деревянных колесах, огражденный низкими решетчатыми бортами, а не средство передвижения. Естественно, никаких удобств цивилизованного мира в виде водительского кресла, амортизаторов, кондиционера или хотя бы крыши над головой у телеги не было, и Андрюша горестно вздохнул, рассматривая этот сарацинский катафалк. У криминалиста на лице было написано, что, будь его воля, он бы на этот плод трудов криворукого плотника ни за что бы не сел, но вариантов у Попова было не так уж много. Либо верхом на кляче, которая всю дорогу будет пытаться его укусить, сбросить с себя и пнуть копытом, либо на грохочущей и тряской телеге, но в относительной безопасности от непарнокопытных посягательств. Андрюша, как это у него было принято, выбрал второе.
По привычке пометавшись по сторонам, выискивая мешки с припасами, которые следовало бы на повозку грузить, и не найдя их, Попов расстроился вдвое больше. Он даже попытался постенать слегка по поводу своей тяжкой участи, но Рабинович, раздраженный крахом собственной торгово-закупочной операции с вьючными животными, так рявкнул на несчастного криминалиста, что тот счел за благо молчать в рукавичку и тихо сопеть в две дырочки. При помощи новоявленного оруженосца Андрюша накидал в телегу соломы из ближайшей скирды, посадил на нее тихоходного Горыныча и, забравшись сам, приготовился к поездке.
Каурая кляча – единственное животное из четырех добытых, которое, увидев, кому оно достается, все же согласилось оказаться впряженным в повозку, – горестно вздохнула. Видимо, и прошлый хозяин кобылы отнюдь не был ее любимчиком, и она уже со всем смирилась. Покосившись на криминалиста, кляча принялась бестолково топтаться на месте. Дескать, чего ждем? Поехали, куда собирались, да и разойдемся в разные стороны, как в пустыне караваны.
Однако сразу тронуться в путь не получилось. По каким-то там сарацинским законам Абдулла как оруженосец, лицо подчиненное, должен был ехать позади своего господина и наотрез отказывался занять место в авангарде экспедиции, как и полагалось проводнику. Ни уговоры Рабиновича, ни жомовский кулак под носом не могли заставить сарацина изменить свое мнение. А когда Попов приказным порядком отправил оруженосца вперед, Абдулла посмотрел на него так, словно криминалист его прилюдно выпорол. Причем сняв с сарацина штаны. Андрюше от такого взгляда, полного печали, боли и оскорбленного достоинства, стало стыдно. Чтобы как-то подбодрить и успокоить верного рекрута, Попов решил спеть. Причем во весь голос.
Каурая кобыла, впряженная в телегу, в битве сарацин с ландскнехтами участие, естественно, принимала, поэтому уже была удостоена чести слышать поповские децибелы. Однако животное никак не могло предположить, что ее новый хозяин может еще и петь. Поэтому, когда заботливый Андрюша во весь голос затянул любимую песню конных милиционеров: «Мы пьяные кавалеристы, и от нас болельщики футбольные получат в глаз…», – кобыла ошалела. Дико заорав от ужаса, кляча рванула вперед, забыв, что привязана намертво к телеге и от растолстевшего Робертино Лоретти за спиной ей не избавиться.
Андрюша, не ожидавший от смирившегося животного такого коварства, петь перестал, но зато начал орать. При этом команды управления непарнокопытными транспортными средствами Попов забыл напрочь и единственное, что он смог выдать, был удивленный вопрос: «Охренела, тварь? Стой, убью!»
Естественно, даже дурак, если его обещают убить, останавливаться не будет. Лошадь тоже не стала. Она только ускорила бег, закрыв к тому же глаза с перепугу. И надо же такому случиться, что какой-то недоумок прямо на ее пути построил дом! Каурая кляча с аппетитным чмоканьем влепилась с разбегу в стену и, удивленно ойкнув, стекла вниз бесформенной грудой. Попов разделил ее участь, рыбкой перелетев через борт телеги. Стене, выдержавшей стыковку с лошадью, контакт с Поповым показался явным перебором, и она обрушилась внутрь, придавив собой мышь, нагло воровавшую прямо со стола последнюю корочку сыра в обездоленном грабителями доме…
В кругах радикальных эльфов ходит теория о том, что даже минимальное воздействие на прошлое непременно повлечет за собой целую лавину событий, организовав парадокс времени и безвозвратно изменив будущее. Эти утверждения своим оппонентам они доказывают так: «А откуда вы знаете, что мир не изменился? Может быть, все вокруг другое, но только никто этого не замечает?»
Так вот, эти лжеученые мгновенно бы рассчитали вероятность того, что сделала бы со вселенной боевая песня Попова. И выглядело бы это примерно так. Андрюша свалил стену, от чего хозяин дома остался без крова. Вместо того чтобы заниматься любовью со своей женой, он полгода ремонтировал жилье, и из-за этого прапрапрадедушка нынешнего президента Таджикистана не был зачат. Это, в свою очередь, привело к тому, что на таджикско-афганскую границу российские войска не пустили, и талибы после натовских бомбардировок сбежали все к таджикам. Буш-младший и здесь их нашел и нанес превентивный ракетный удар. Правда, летчики слегка промазали и попали по Москве. Дальше началась третья мировая…
То же самое они могли бы сказать и про безвременно усопшую мышь. Однако, во-первых, их доводы не более чем теория, не подтвержденная никакими фактами. А во-вторых, стоило только ментам вернуться домой, и все последствия, вызванные их пребыванием в прошлом собственного мира, самоликвидировались. Кроме неликвидных, естественно. Те просто списывались с баланса и оставались тихо гнить на задворках истории. Именно поэтому столкновение акробатического дуэта кобыла – Попов со стеной не привело ни к чему, кроме того, что криминалист, придя в себя, смачно выругался, развалив по бревнышку весь дом, а кобыла раз и навсегда усвоила, что лучше делать именно то, что ей Андрюша говорит. Действительно, уж лучше лошади было остановиться и посмотреть, убьет ли ее Попов, чем вот так вот по-глупому поцеловаться со стеной.
– Голос соловьиный, да рыло свиное, – осмотрев повреждения, полученные Андрюшей, прокомментировал Рабинович. – Впрочем, сойдет. Красна изба пирогами, а Попов – кривыми ногами…
– Это у меня ноги кривые? – оторопел криминалист.
Сеня пожал плечами:
– Надо же как-то рифмовать было, – отмазался он и, не обращая внимания на возмущенное шипение Попова, приказал отправляться в путь.
– Господин, да благословит Аллах твою луженую глотку, нижайше прошу тебя, да распухнет мой язык, преподать мне на ближайшем привале первый урок вокального мастерства, – склонился в поклоне Абдулла и, не дожидаясь, пока Андрюша продемонстрирует ему весь арсенал ментовского мата, помчался в авангард процессии.
Дорога в Никею пролегала в основном по засушливой низменности, усеянной растительностью не гуще, чем поповская маковка волосами. Выбравшись из леса, который, как объяснил Абдулла, лежал в пойме реки с труднопроизносимым сельджукским названием, путешественники оказались на необъятных просторах, открытых всем ветрам. Здесь они были как на ладони, видимые на много километров окрест, да и не только они. Через несколько часов после начала пути Абдулла, обладавший отменным зрением, заметил далеко на горизонте дымы костров.
– Не думаю, да простит мне Аллах скудоумие, что это может быть основное воинство крестоносцев. Слишком далеко мы еще от Никеи, – проговорил он. – Скорее всего, это какой-нибудь отряд фуражиров, разыскивающий пропитание по окрестным деревням. Определить численность не берусь, но костров много. Не сочтут ли уважаемые странники мою мысль – обойти их стороной – за умную?
– А на хрена? – удивился Жомов. – Если отряд, значит, выпивка у них есть. Поехали отбирать, а то я уже задолбался воду пить. Тем более, не хлорированную. Как бы понос не прошиб с непривычки.
– И жрать давно пора! – завопил со своей телеги Попов и осекся под тяжелым взглядом Рабиновича. – Я-то помолчу, Сеня, но вот желудок у меня без мозгов и не понимает, как это можно голодным в таком транспорте разъезжать.
– Да нет, Андрюша, у тебя как раз все мозги в желудке. Только им и думаешь, – хмыкнул кинолог, а затем махнул рукой: – Веди нас, Абдулла, пока Сухова не встретил. – И усмехнулся под удивленным взглядом сарацина. – Это я так, о своем, о ментовском. Не обращай внимания…
Отряд пришпорил лошадей каблуками берцов и помчался прямо к дымам. Менты на всякий случай решили приготовиться к бою и заранее отстегнули дубинки, чтобы потом не возиться. Ну а Попов, значительно отстав от остальных, принялся заправлять соломой эскадрилью пикирующих бомбардировщиков в лице всеядного Горыныча. Ахтармерз, обожравшийся насекомых деликатесов, упорно отказывался и крайне раздражался, когда Андрей, зажав одну из голов Горыныча между колен, умудрялся пропихнуть в пасть горсть сухих стеблей. От раздражения трехглавый упрямец увеличивался в размерах, и, чтобы не развалить телегу, криминалисту пришлось прекратить заправку, понадеявшись на то, что затисканного внутрь топлива будет достаточно для бесперебойной работы ахтармерзовских огнеметов.