А потом все оружие полетело в сторону – и палица, и фаджета (перед последней я мысленно извинился). Я стоял и смотрел, как Бурый медленно встает, держась рукой за живот. Я еще не знал, что нужно делать, но все шло именно так, и значит именно так все и должно было происходить.
И еще: мне нужен был совет. Новый совет.
Я обводил глазами бесчисленные физиономии зрителей и все они казались мне отвратительными злобными масками. Я хотел снова найти лицо той девушки. Как ее звали? Я не помнил. Но я страстно хотел снова увидеть эти странные глаза – узкие и черные, столь не похожие своей формой на глаза всех местных обитателей. Эта девушка выглядела как…
Как китаянка .
Я был рад, что это приятное слово пришло ко мне, хотя у меня не было времени задуматься о том, что оно значит. Бурый Черт очухался окончательно, и даже радостно осклабился, увидев, что не только он лишился оружия, но и я сдуру выкинул свою фаджету, с которой так искусно умел обращаться. Бурый Черт понял, что судьба повернулась к нему лицом. Наверное, в кулачном бое он был силен. Во всяком случае, природные данные для этого у него были более чем подходящие. Как я уже говорил, он был одного роста со мной, но руки у этой гориллы были длиннее моих, а каждый кулак – раза в два поболее моего. Так-то вот. Вот и верь после этого всяким голосам, которые приходят к тебе из прошлого.
Его кулаки пришли в действие. Не буду утомлять вас рассказом о том, как проходил наш кулачный бой. Скажу только, что вначале мне удавалось довольно удачно избегать его ударов, но, к ужасу своему, я скоро убедился, что это все, на что я способен. Мне никак не удавалось дотянуться до Бурого Черта. Он теснил меня назад и я начал понимать, что по убийственному действию его кулаки мало чем отличаются от выброшенной мной палицы. И что так или иначе скоро я попробую действие этих кулаков на собственных костях.
Где моя девушка? Я все еще искал ее взглядом в толпе. И когда я наконец увидел ее, то испытал странное чувство – облегчение и острую душевную боль одновременно. Я вдруг понял, что то, что происходит со мной – реальность. До сих пор я все-таки считал, что вся эта чушь – и мерзавец Бурбоса, и арена, пропитанная потом и кровью, и Бурый Черт с его желанием убить меня в голову – все это сон. Дурацкая сказка, которая кончается, когда открываешь глаза и обнаруживаешь, что снова находишься в своей постели. Теперь я понял, что если сейчас не начну бороться за свою жизнь по-настоящему, мне никогда не будет суждено проснуться. Что я умру прямо здесь, на сером пыльном песке.
"Багуа синь", – тихо прошептала девушка-китаянка. И снова исчезла. Я отчетливо услышал ее негромкие слова – они проткнули рев толпы, как острый нож вспарывает грубую холстину. Они дошли до моего сердца и остались там.
И в ту же секунду я не просто отпрыгнул от удара Бурого, но отбил его ребром ладони, а потом сделал полшага вперед и нанес удар сам. Удар тыльной стороной и костяшками кулака прямо в переносицу врага. Этот удар определенно был каким-то специальным . «А-а-а!!!» – взревел Бурый и попытался заграбастать меня, но я молниеносно сделал три шага назад, выскользнул из опасной зоны и он схватил пустоту. Бурый Черт держался за сломанный нос и слегка пошатывался, а я стоял напротив него в низкой стойке. Теперь я не был встревожен, но и не испытывал радости. Я не был ни напряжен, ни расслаблен. Я находился в особом состоянии, единственном состоянии, каковое только и подобало моменту боя. Когда-то я находился в таком состоянии сотни раз, потому что меня научили этому. И теперь мое тело вспомнило это.
Бурый Черт обрушился на меня, как молотилка. Он очень старался, сражался со мной так, словно я был десятью противниками сразу. Может быть, это была лучшая серия ударов в его жизни. Но я спокойно парировал каждый из этих ударов и не оставил ни один из них безнаказанным. А потом я поймал мощную руку Черта, сделал плавное движение по дуге назад, Бурый Черт перевернулся в воздухе через голову и грянулся спиной об землю с такой силой, что все кости затрещали в его теле.
Публика вопила. Мой противник пытался встать, прикладывал для этого все силы, но руки и ноги уже не слушались его. "Шустряк, прикончи его! – голосили луженые глотки. – Возьми дубину! Убей его в голову!" Я с ненавистью посмотрел на палицу, которая валялась поодаль. Скорее я прикончил бы ей половину этих дрянных подонков-зрителей – так они меня раздражали. К самому Бурому Черту я не испытывал ни ненависти, ни даже злости. Скорее, мне было жалко его. Он был таким же псом как и я, и досталось ему сегодня достаточно.
Я встал на одно колено рядом с ним, заглянул в его глаза, в его зрачки, расширеннные от боли. "Извини, брат, – тихо сказал я. – Я стукну тебя еще разочек. Так нужно. Это лучше, чем убивать тебя".
Я ударил его раскрытой ладонью в висок – несильно, мягко. Но этого было вполне достаточно. Голова его бессильно откинулась и глаза закрылись. Может быть, он потерял сознание, а еще вероятнее, понял, что нужно вовремя прикинуться жмуриком. Так или иначе поединок был закончен. Я выиграл.
И, конечно, мое воображение сразу разыгралось. Я представил, как меня несут на руках, ставят на пьедестал, вешают на шею большую золотую медаль (размером с тарелку). Как меня объявляют чемпионом. Как местный лорд, или бургомистр, или принц, или какой-нибудь еще местный босс говорит мне: "Господин Шустряк, сегодня вы проявили истинную доблесть, и искусство, и несомненное благородство, а потому просите об исполнении любого вашего желания, и оное исполнено будет". На что я скромно отвечаю: "Благодарю вас, сэр, сеньор, гражданин начальник. Я свободный человек, и прошу вас засвидетельствовать этот несомненный факт. Прошу вас отпустить меня на все четыре стороны и дать мне справку об освобождении. А далее я сам разберусь, из какой страны я пришел и сделаю все, чтобы вернуться туда"…
– В последнем поединке турнира победил пес Шустряк! – прокаркал судья со столба. – Сие означает, что чемпионом года становится…
Публика притихла.
– Чемпионом становится благородный господин Бурбоса!!! – прохрипел судья, изнемогая от охвативших его радостных чувств.
Зрители заголосили: "Ура! Да здравствует чемпион Бурбоса, сильнейший из бойцов, храбрейший из воинов, доблестнейший из рыцарей!" Бурбоса шел через арену, сияя, как начищенный медный чайник, и все дружно рукоплескали ему.
А как же я? Не то чтобы мне очень нужны были слава и признание – плевать мне было на них. Но я собирался извлечь из статуса победителя определенную выгоду. Я не хотел быть псом господина Бурбосы всю свою жизнь.
Между тем, никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Бурбоса добрался до помоста, на котором восседали вельможи, и самый жирный из них лично вручил ему кубок из чего-то, похожего на золото, обнял его и даже поцеловал, а теперь громко говорил о замечательных человеческих качествах господина Бурбосы, о его неукротимой львиной свирепости и выдающемся таланте бойца…
Я пересек арену, хотя кто-то пытался схватить меня за руку. Я оказался у самого помоста.
– Эй, вы! – заорал я! – Благородные и достопочтимые господа! Ваши светлости, величества и преосвященства! Не будете ли вы так добры выслушать меня?! В конце концов, я тоже кое-чего заслужил сегодня!..
– Энто еще что за смерд? – Главный вельможа сморщил нос, словно к нему непозволительно близко подошла большая куча дерьма на двух ногах. – Господин Бурбоса, что сие значит?!
– Простите, господин Обершмуллер! – пробормотал Бурбоса, извинительным жестом приложив руки к сердцу. – Этот пес не в себе в последнее время! Он ведет себя очень странно. Очевидно, сказались множественные удары по голове…
– Так! – Тот, кого назвали Обершмуллером, повернулся ко мне и тут же несколько человек навалилось на меня сзади, выкрутили мои руки назад так, что я и пальцем не мог пошевелить. – Энтому наглому псу назначено десять плетей, крутить его собачью мать. Я, значица, милостью своею добавляю ему еще десять. Ввалите-ка ему, ребятки, все двадцать прямо сейчас, и чтоб без всяких жалостев. Таких, значица, псов, как он, нужно лечить токмо плетями. Я думаю, опосля энтого в евойной башке точно просвежеет!
Меня поволокли в середину арены и повалили на землю. Я еще не понимал, что происходит.
– Бурбоса, скотина ты эдакая, скажи им, чтобы они прекратили! – завопил я. – Скажи этому жирному, чтобы меня отпустили!..
– Спасибо, господин Обершмуллер! – масляным голосочком произнес подлец Бурбоса. – Как тонко вы изволили подметить – токмо плетями! Истинно чувствуется ваша высочайшая образованность…
И только когда хлыст со свистом разрезал воздух и впился в мою спину, до меня дошло.
Я озверел. Я с ревом вскочил на ноги, раскидав корявых людишек – тех, что пытались меня удерживать. Они дружно бросились на меня, но я уложил всех их, потратив на каждого не больше, чем по удару. Ко мне уже бежали два стражника с алебардами. Я схватил хлыст и сшиб им стражников с ног. Не думаю, что я нанес им значительный вред, но они предпочли закрыть глазки и сделать вид, что лишились чувств. Зрители оцепенели на мгновение, а потом дружно подались назад. Желающих показать свою удаль и укротить вышедшего из повиновения пса среди них явно не было.
– Пес Шустряк, именем Госпожи Дум приказываю тебе остановиться и перестать бесчинствовать! – провозгласил судья-стервятник. Наверное, он чувствовал себя в безопасности, сидя на высоком столбе. Напрасно. Я взбесился не на шутку. Я преодолел расстояние до столба в три прыжка и в последнем прыжке ударил в столб обеими ногами. Дерево затрещало, пошатнулось, судья сорвался со своего насеста и спикировал на землю. Но, как я и предполагал, летать он разучился совершенно, а может быть, и не умел никогда. Он шлепнулся так, что мослы его загремели, как камни в деревянном ящике. Я немедленно вытянул его хлыстом по спине. И еще раз. И еще. Пусть знает, как назначать наказание плетьми хорошим людям.
– Госпожа Дум! Взываю к тебе, о великая Госпожа! – Один из свиноподобных обитателей помоста воздел руки к небу, в тонком голосе его чувствовалась торжественность и уверенность в том, что он делает. – Останови этого безумца! Прояви свою силу, Госпожа наша, пусть оцепенеет сей пес как камень и отдастся в руки справедливости и порядка! Ибо нарушает он законы Книги Дум! И восславим тебя, Госпожа наша, владычица Кларвельта, создавшая мир наш и людей его…
Наверное, этот человек был местным священником, потому что одет он был в черную длинную сутану, а на голове его красовалась высокая цилиндрическая шапка.
Несколько секунд все таращились на меня, будучи уверенными, что я обездвижен на самом деле. А я не хотел их разочаровывать, выдерживал артистическую паузу, застыл в неудобной позе на одной ноге и с поднятым хлыстом. Судья, вроде бы уже совершенно потерявший способность двигаться, вдруг ожил и начал вставать на четвереньки, скрипя всеми суставами. И по толпе тут же пронесся вдох облегчения – кажется, никто здесь не сомневался, что эта самая Госпожа Дум может заочно навести порядок – наслать на меня оцепенение, и паралич, а может быть даже гром и молнию. Единственный, кто в этом сомневался – я сам. Не ощущал я никакого воздействия – только проклятая левая рука снова начала чесаться.
– Ну, ладно, хорош дурака валять! – Я опустил ногу на землю, продолжил начатое движение рукой, в результате чего хлыст опустился на спину судьи и снова сшиб его на землю. – Значит так, господа, сэры, герры и прочие местные уроды! Не знаю, как там насчет вашей Госпожи Дум, но мне эти игры надоели. – Я подобрал с земли свою запыленную одежду и начал натягивать ее на себя. – Я ухожу. Мне у вас не нравится. Если кто-то хочет меня остановить – пусть попробует…
И я двинулся к зрителям. Те заголосили – на этот раз не от азартного вожделения, а от страха. Они расступались передо мной, давя друг друга, глядя на меня глазами, выпученными от изумления. Не знаю, чем я их так удивил. С виду я был намного нормальнее, чем большинство этих расфуфыренных индюков.
– А ведь энтий пес – демоник! – услышал я сзади голос Обершмуллера и обернулся. – Он не слышит, значица, Госпожу Дум и не подчиняется ей! Сталбыть, он демоник в самом натуральном виде! Что вы скажете, Бурбоса, мерзавец вы энтакий?! Демоников пригреваете на своей греховной груди? Да вы хоть понимаете башкой своей дурацкой, что вытворяете?! Инквизиция по вам плачет…
– Я тут не причем! – взвыл Бурбоса и повалился на колени. – Я не знал, честное слово благородного господина!.. Я не знал, милостивые господа!.. Он подло обманул меня…
Меня уже не интересовали разборки между местными эксплуататорами трудящихся масс. Я хотел найти девушку-китаянку, которая могла стать ключом к моей поврежденной памяти. Я не знал, что делает она в этом дрянном месте, но чувствовал, что она является здесь столь же чужеродным элементом, как и я. Я искал ее и не мог найти.
Толпа к тому времени полностью раздвинулась и я увидел перед собой высокого человека. Он стоял, сложив руки на груди, и разглядывал меня. Я оторопел, увидев его. Он был хорошо знаком мне, но это узнавание не доставило мне радости. Ему было около сорока пяти лет, но, в отличие от местных бурдюков с жиром, он был подтянут, широкоплеч и даже красив. Только красота его была жестокой. Усмешка, растягивающая его тонкие губы, напоминала кривой острый нож. Светлые, почти бесцветные глаза смотрели на меня не мигая.
– А ведь старый дурак Обершмуллер прав, – сказал мне человек. Голос его – глубокий, теплый, почти нежный, прозвучал полным диссонансом внешности убийцы. – Ты – демоник, Шустряк. Ты – живой демоник. Живой. Хорошие дела происходят в Кларвельте! Сколько времени меня не было здесь – всего месяц? И что я вижу? Живые демоники нагло разгуливают по городу и бьют хлыстом благородных господ?!
"Вальдес! – пронесся по толпе испуганно-благоговеющий шепот. Сам господин Вальдес! Вальдес Длиннорукий! Великий Инквизитор!"
Я не помнил, что именно связывало меня с этим Вальдесом. Но я догадывался, что ничего хорошего. Вряд ли можно было ожидать хорошего от человека с такой жестокой улыбкой.
– Господин Вальдес, – произнес я. – Я понятия не имею, что такое демоник. Я не знаю, что такое Кларвельт. Более того, я не вполне представляю, кто таков сам я. Если вы благородный человек, господин Вальдес, то отпустите меня, и я уйду восвояси. Я обещаю более не причинять никому неприятностей и напоминать каким-либо образом о своем существовании. Я просто уйду.
– И куда же ты уйдешь, Шустряк? – Вальдес наклонил голову, провел рукой по волосам, подстриженным коротким ежиком и совершенно белым.
– Не знаю… Уйду куда-нибудь из вашего Кларвельта. Попытаюсь найти свою страну…
– Страну?.. – Вальдес снова усмехнулся и покачал головой. – Любой житель Кларвельта с детства знает, что никаких стран не существует. Есть только один мир, в котором живут настоящие люди. И мир этот называется Кларвельт. А еще есть другие миры – вельты. Но там обитают не люди. Там живут злобные магические твари – демоники. Человек не может уйти из Кларвельта – границы его закрыты создательницей нашей, Госпожой Дум. И тот, кто сумел пройти в Кларвельт из другого мира, никак не может быть назван человеком, как бы он не пытался человеком притворяться. Имя такой твари – демоник. И, дабы демоник не мог творить зло свое в нашем счастливом, добром и справедливом мире, надлежит каждого демоника уничтожать. Так сказано в Книге Дум…