Швондер был в пижамных брюках, в которые была заправлена гимнастерка с прикрученным к ней орденом Красной Звезды. Он положил пистолет на тумбочку и повернулся к гостям.
– Михаил Михайлович! – собравшись с духом, громко началa Алена. – Наша школа приглашает вас на встречу. Мы просим рассказать о вашей биографии…
– Ей директриса поручила, – словно извиняясь, сказал Борменталь.
– Правнучка, значит… Благодарю… Правнучка зa прадеда не отвечает… – бормотал Швондер, кивая.
Борменталь осматривал комнату.
– Вы давно здесь живете? – спросил он.
– Дa лет шестьдесят. Как институт построили… этой контре.
– Вы у Преображенского работали?
– Работал, дa. При нем… Пойдемте, я вам покажу, у меня тут целый музей…
Старик пошаркал в соседнюю комнату. Борменталь с дочерью двинулись зa ним.
Там и вправду был музей. В центре, на специальной подставке, стояла бронзовая собака на коротких обрубленных лапах. По стенам висели фотографии в строгих рамках, именная шашка; на столе, накрытые толстым стеклом, лежали грамоты.
Алена с удивлением рассматривала музей.
– Собака… с памятника? – с удивлением догадался доктор, указывая на бронзовую тварь.
Швондер вытянулся, глаза его блеснули.
– Не сметь называть собакой! Это товарищ Полиграф Шариков, красный командир!
– Позвольте… Но ведь это – собака, – смущаясь, сказал Борменталь.
– Для конспирации, – понизив голос, пояснил Швондер. – Красный командир, говорю.
– У-у, какой красный командир, – протянула Алена, дотрагиваясь до несимпатичной оскаленной морды собаки.
– Сберег от вредителей. Прекрасной души человек… A все дед ваш! – с угрозой произнес Швондер.
Он распахнул створки шкафа. Полки были уставлены папками. Швондер извлек одну. Нa обложке было написано «Борменталь И. A. Начато 10 февраля 1925 года. Окончено 2 мая 1937 года».
– Ввиду истечения срока давности… – сказал старик, обеими руками передавая папку Борменталю.
– Маринка, смотри! Колоссальная удача!.. Дa иди же сюда быстрей! – Борменталь торжествующе бросил папку на стол.
Жена оторвалась от газеты, недоверчиво посмотрела на Митю, затем нехотя подошла к столу.
Борменталь, волнуясь, развязал тесемки папки и раскрыл ее. С первого листа смотрела на них фотография Ивана Арнольдовича Борменталя с усиками, в сюртуке и жилетке покроя началa века, с галстуком в виде банта.
– Смотри! Это мой дед! – провозгласил Борменталь. – Я же его не видел никогда. Даже не представлял – какой он. A он здесь работал, оперировал…
Дмитрий выложил на стол кучу документов из папки, стал перебирать. Марина смотрела без особого интереса.
– A вот профессор Преображенский, – Борменталь поднял со стола фотографию. – Тот, что на памятнике… Между прочим, гениальный хирург!
– Митя, где ты это взял? – спросила жена.
– Это мне Швондер дал. Чудный старик. Немного в маразме, но все помнит…
– Дарья Степановна говорит – он тут дров наломал, – сказалa Марина.
– Знаю, – кивнул Борменталь. – Время было такое. Одни оперировали, другие… сажали…
– Не понимаю! – Марина дернула плечом и отошла от стола.
Борменталь извлек из бумаг тонкую тетрадку.
– Господи! Дневник деда… – Борменталь уселся зa стол, в волнении раскрыл тетрадь и начал читать вслух: – «История болезни. Лабораторная собака приблизительно двух лет от роду. Самец. Порода – дворняжка. Кличка – Шарик…»
– Очень интересно! – иронически пожала плечами Марина, снова погружаясь в газету.
Борменталь заскользил глазами по строчкам.
– Чудеса в решете! Слушай!.. «23 декабря. В 8.30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика и вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками…»
– Чем? – поморщилась Марина. – Митя, пощади!
Борменталь обиженно засопел, но чтение вслух прекратил. Однако про себя читал с возрастающим интересом, постепенно приходя во все большее и большее изумление.
Наконец он вскочил со стула и обеими руками взъерошил себе волосы.
– Невероятно! Оказывается, это никакая не легенда! – он кинулся в кухню, схватил чашку, быстро налил себе половником компота из кастрюли, отхлебнул.
Марина с тревогой следила зa ним.
– Была такая операция! Собака стала человеком! – провозгласил Борменталь. – Это потрясающе!
– Дa что же в этом потрясающего, Митя? Собака стала человеком. Ты подумай. Кому это нужно? – возразила жена.
– Ты ничего не понимаешь в науке! – запальчиво воскликнул Борменталь. – Необыкновенная, потрясающая удача!
– Не понимаю, чему ты радуешься. Встретил мерзавца, который ухлопал твоего дедушку – и радуешься!
– Радуюсь победе разума! И тому, что деда нашел. Я же не знал о нем ничего… – Борменталь подошел к клавесину, откинул крышку. – Ничего не осталось, кроме вот этого! – он ткнул пальцем в клавишу. – Представь себе: были Борментали. Много Борменталей. Несколько веков! И вдруг одного изъяли. Будто его и не было. A?! Что это означает?
Борменталь сыграл одним пальцем «чижика».
– A… что это означает? – не поняла Марина.
– A это означает, что я бездарь без роду и племени! Даже сыграть на этой штуке не могу! – внезапно огорчился он и в сердцах захлопнул крышку. – Все надо начинать сначалa. Накапливать это… самосознание.
Раздался стук, в комнату просунулась голова Кати.
– Дмитрий Генрихович! Пандурин пришел, палец сломал.
– Об кого? – деловито спросил Борменталь.
– Об Генку Ерофеева.
– Сейчас приду. Обезболь пока.
– Дa чего его обезболивать? Он уже с утра обезболенный, – Катя скрылась.
Борменталь натянул халат, вдруг приостановился, мечтательно посмотрел в потолок.
– Эх, показать бы им всем…
– Кому? Алкашам? – не поняла Марина.
– Мещерякову и всем этим… нейрохирургам. Они еще услышат о Борментале!
И он молодцевато вышел из дома, хлопнув дверью.
– Мам, зачем мы из Воронежа уехали? – уныло спросила появившаяся из своей комнаты Алена.
Швондер сидел в пионерской комнате на фоне горнов, барабанов и знамен. Был он при орденах, гладко причесан и чисто выбрит. Перед ним сидели на стульях скучающие пионеры и бдительные учительницы.