Когда она явилась домой, у бабушки уже дым стоял коромыслом – она пекла на заказ свои потрясающие кексы с цукатами.
– Элка, где тебя носит? Обедать будешь?
– Нет, не хочется!
– Что значит – не хочется?
– Я потом… Что нужно делать, ты скажи, а то мне надо сегодня…
– Мне тоже надо пораньше освободиться. Люсик пригласил меня на концерт Пьехи.
– Да? – возликовала Элла.
– Да! В кои-то веки додумался! Не отказываться же, правда?
– Конечно, что ты, ба!
– А у тебя-то какие планы, а?
– Да мы с Юлькой договорились в кино сходить.
– А, дело хорошее.
– Ба, а после концерта ты сразу домой или как?
– Не знаю еще, а что?
– Да нет, просто… Чтобы знать, ждать тебя или нет?
– Ну и вопросы ты бабке задаешь, – тряхнула головой Евгения Вениаминовна, – ужас просто!
– Но если у меня бабка такая, – счастливо засмеялась Элла.
Бабушка ушла рано, чтобы доставить кексы заказчику на дом, хотя обычно этого не делала, но сегодня был особый случай – концерт Пьехи, и Люсик заехал за ней на своем «Москвиче». Элла бросилась в ванную, горячей воды, конечно, не было, да и холодная текла еле-еле, но она все-таки помылась, накрасила глаза и вытащила из дальнего ящика новый импортный лифчик с кружавчиками – у нее был уже четвертый номер! Она ни о чем не думала, действовала как автомат, а внутри все дрожало… Потом вдруг она замерла, закрыв глаза, вспомнила Витькин серьезно-испуганный взгляд и сама себе сказала, причем вслух:
– Любовь с первого взгляда…
Ровно в половине восьмого она подбежала к булочной. Витька курил, стоя у витрины, которую уже украшали к Первомаю. Красные драпированные тряпки и портрет генсека Андропова.
– Привет!
Витька резко обернулся.
– Бля! – вырвалось у него.
Элла застыла. Что он говорит? (Тогда еще не придумали спасительное словечко «блин».)
– Ох, прости, Элюня, вырвалось! Ты так шикарно выглядишь, просто слов нет! – Он ласково погладил ее по руке повыше локтя. Она задрожала. – Ну чего? Пошли? Бабка тебя легко отпустила?
– Она сама пошла на Пьеху.
– Здорово!
В кино показывали скучнейший фильм о конфликте хорошего парторга с не очень хорошим главным инженером металлургического комбината, но им не было до этого дела. Они целовались как безумные, сидя в последнем ряду. И Витька распускал руки. Но ничего слаще Элла еще не испытывала. К тому же он шептал ей в ухо ласковые слова, некоторые из них ее шокировали, пугали, но тем упоительнее было все остальное.
– Элюня, ты целочка? – вдруг прошептал он.
– Нет, – сразу и гордо ответила Элла.
– Не врешь?
– Нет.
– Что же ты молчала? Пошли отсюда скорее!
– Куда?
– Ко мне, у меня мать в ночную.
Он схватил ее и поволок из зала. Они ни о чем не говорили, а, взявшись за руки, бежали бегом. Но на подходе к их двору Элла вдруг опомнилась:
– Вить, подожди, нас увидят!
– Факт.
– И вообще, я не могу к вам идти…
– Но что же делать? А давай на все плюнем! Какое их собачье дело? Ты хочешь пойти со мной?
– Хочу!
– Тогда пошли!
– Нет, давай не так…
– А как?
– Ты иди в наш подъезд, как будто к Севке идешь, а я потом…
– Годится!
Он ждал ее у их двери, она никак не могла попасть ключом в замок, у него тоже тряслись руки, но наконец они вошли в квартиру, где вкусно пахло кексом. Бабушка всегда умудрялась испечь маленький кекс для внучки из материала заказчика. Но тут Витька обнял ее, прижал к стене и стал расстегивать «молнию» у нее на юбке. И Элла увидела золотых пчел, совсем таких, как на покрывале в воображаемой ленинградской спальне Ивана Аркадьевича. Это было так красиво!
Она сошла с ума! Второй раз превзошел все ее ожидания. У Витьки был опыт, и Элла, как и весь двор, знала, откуда этот опыт. Ему едва стукнуло четырнадцать, когда его затащила к себе в постель не слишком молодая, но весьма любвеобильная дама – жена капитана дальнего плавания. Капитан, далекий от идеала женщин – слепоглухонемым он не был, – узнав о том, что Тамарочка спуталась с четырнадцатилетним пацаном, пришел в ярость, избил жену до полусмерти, но не развелся – это могло повредить его карьере, а переехал с Пушкинской куда-то в новый район. Больше Тамарочку никто в их дворе не видел. Но вскоре Витьку арестовали по подозрению в краже. Его мать была уверена, что это дело рук капитана. Короче, Витьке дали три года, и последние полгода он досиживал уже во взрослой колонии.
– Витечка, – спрашивала Элла, глядя в его невозможно красивые и очень любящие глаза, – Витечка, ты и вправду ничего не крал, а?
– А если б крал, ты бы меня меньше любила?
– Нет, наверное, но все-таки…
– Да не крал я, не крал! Вон и на работу меня взяли, и вообще я завязал!
– А с чем завязал, если не крал, а?
– Ну, Элка, тебе бы прокурором быть! – восхищался Витька, так и не ответив на ее вопрос.
Она понимала: что-то там все же было. Он никогда ни словом не обмолвился о зоне, а если Элла спрашивала, твердо и неизменно отвечал:
– С этим покончено, Элюня! И вспоминать не хочу!
– Но ты теперь возьмешься за ум?
– Элюня, кончай с нотациями, иди лучше ко мне!
Это и вправду было для нее лучше всего, она совсем не могла без него жить, но некоторое время, месяца два, им удавалось таить свой безумный роман от всех. Когда кончились занятия в школе и Элла с бабушкой перебрались на дачу в Аркадию, все стало еще проще. Каникулы – святое время! Утром Элла убегала на пляж, купалась, плавала, загорала, а потом, оставив на пляже свое полотенце и книжку, тихонько смывалась. В условленном месте ее уже ждал Витька со своим стареньким мотоциклом, подарком старшего брата, живущего в Ильичевске. И они мчались в крошечный, полуразвалившийся курень на Четырнадцатой станции. Они никак не могли насытиться друг другом. А однажды, наврав бабушке с три короба, она уехала с ним на Каролино-Бугаз, туда, где Днестр впадает в Черное море. В будни там пустынно – и вместо тесного, не слишком опрятного куреня к их услугам было море, небо и песок. И солнце, конечно! Они загорели дочерна.
– Элюня, – сказал вечером Витька, когда они сидели у костра, – давай поженимся, а?
– Давай! – легко согласилась Элла. – Но нас не распишут! Мне же только пятнадцать.
– Черт, я когда на тебя смотрю, не верю просто… ты такая… И буфера у тебя как у…
– Не смей так говорить! – оскорбилась вдруг Элла.
– Ладно, прости. Титечки…
– Прекрати!
– Ладно, ты лучше скажи, пойдешь за меня, а? Если скажешь «да», я знаю, как быть, чтобы нас расписали.
– И как?
– Ребеночка заделать!
– Спятил, да?
– Почему? Все продумано. Заделаем ребеночка, как только дадут справку о беременности, пойдем получим разрешение, и ты еще успеешь сделать аборт!
– Аборт? – возмутилась Элла.
– А что такого? Это небольно, говорят, бабам дают веселящий газ – и это кайф! Правда, потом неделю трахаться нельзя… Но как-нибудь потерпим.
– Мудак! – сказала девочка из приличной семьи.
– Думаешь?
– Уверена!
– Значит, не хочешь замуж?
– Замуж хочу, а аборт не хочу! Давай лучше знаешь как сделаем?
– Ну?
– Расскажем бабушке, все ей объясним, и она позволит нам жить вместе, нерасписанными. А когда мне исполнится восемнадцать, распишемся. По-моему, здорово! У нас большая квартира…
– Ага, так твоя бабка меня и пустила, жди! Я ж для нее уголовник!
– Ты не знаешь мою бабушку! И ты еще будешь ей помогать!
– Тесто месить, что ли?
– Нет, будешь отвозить на своем мотоцикле заказы!
– Ага, я в кино видал, как в Нью-Йорке какой-то парень развозил пиццу в коробках. Кстати, ты когда-нибудь ела пиццу?
– Ага. Бабушка делала по заказу одной тетки, у которой муж итальянец.
– А что… Может, ты и права… Попробуй!
– Что? Поговорить с бабушкой?
– Ну да, чем черт не шутит… Она ж у тебя и сама вовсю еще гуляет, должна понять молодежь. Значит, ты согласна? Да?
– Да!
– В таком разе закрой глаза.
– Зачем?
– Кому сказано, закрой глаза.
Она закрыла глаза, но сердце отчего-то тревожно забилось.
– А теперь смотри!
Он протягивал ей раскрытую ладонь, а на ладони лежало кольцо. Золотое, с синим камнем в оправе из меленьких стеклышек.
– Это что?
– Сама, что ли, не видишь? Кольцо. Между прочим, не хухры-мухры, а настоящий сапфир с брюликами.
– Откуда? – помертвела она.
– Думаешь, краденое? – усмехнулся он. – Не боись, это еще прабабки моей. Бери, считай, что обручальное!
– Тебе его мама дала?
– Не, мать вообще не в курсaх! Это прабабка мне завещала.
– Не ври!
– Да не вру я!
– Нет, врешь! Витька, где ты кольцо взял? Хотя я и знать не хочу! Отнеси его туда, где взял, слышишь?
– А ты чего это раскомандовалась?
– Потому что с вором я жить не желаю!
– Да что ты заладила: «вор», «вор»! Если хочешь знать, кольцо мне и вправду прабабка оставила, отцова бабка, она мать мою на дух не переносила, а когда помирать собралась, своей дочке, моей бабке, сказала: пусть кольцо фамильное Витьке достанется, чтоб он своей невесте подарил. А ты: «вор», «вор»! Если б я кольцо украл, я б его заныкал, а не стал бы тебе дарить, или бы продал Вадьке-часовщику.
– А Вадька что, краденое скупает?
– А ты думала?
– Витечка, ты не врешь? – нежно проворковала Элла, которой смертельно хотелось поверить, что кольцо с сапфиром и брюликами – семейная реликвия.
– Ох, ты меня достала! – Он завалил ее на песок и стал целовать. Это было куда убедительнее любых клятв.
МОСКВА
Элла приехала к австрийскому посольству, готовая стоять в долгой, нервной очереди, но, к ее удивлению, народу было совсем немного, в дверях выдавали анкеты и стояли лавочки и стол, где можно было эти анкеты заполнить. А внутри веселый седой ветеран то ли войны, то ли компетентных органов с прибаутками просматривал документы, откладывая в сторонку то, что не нужно.
– Ох, – сказал он, оглядев Эллу взглядом старого бабника, – ну и повезет кому-то в Вене, – такая краля туда собралась! – И он поцеловал кончики своих пальцев. Элла почему-то смутилась.
И только когда она уже оплатила в банке визу, до нее вдруг дошло, что скоро она увидит мать. Все то время, пока шло приглашение, а оно пришло очень быстро, мать послала его с оказией, пока заказывался билет, утрясался вопрос с отпуском – Валерий Яковлевич был недоволен, что Элла уходит в неурочное время, – она гнала от себя тяжелые мысли, а вот получив банковский квиток, вдруг страшно заволновалась. Мать часто звонила, говорила, что уже приготовила ей комнату, купила билеты в театры, на концерты, что в Вене как раз проходит замечательная выставка Дюрера, а еще что они поедут вместе куда только Элла захочет, что она тоже волнуется, но уверена – они прекрасно поймут друг друга, все-таки родная кровь, и, несмотря ни на что, она любит свою единственную дочь.
А я, думала Элла, я разве ее люблю? Пока, наверное, нет, а смогу ли полюбить снова? Да, конечно да! Она же раскаялась. Уметь прощать – великое дело! И конечно, хочется увидеть Вену, хотя что значат европейские столицы в сравнении с родной матерью, которую она не видела бог знает сколько лет! И надо ли везти ей подарки? Элла решила посоветоваться с Машкой.
– Надо! – твердо заявила Машка. – Пусть знает, что мы тут тоже не лыком шиты! Купи ей какую-нибудь цацку.
– Да ты что? Какую цацку? Я даже не представляю себе, как она сейчас выглядит и что носит… Нет, цацку не повезу!
– А что, матрешку? – усмехнулась Машка. – Или водку?
– Нет, конечно. Куплю ей банку икры.
– Это мысль! Икра всегда ко двору придется, но, надеюсь, ты не красную икру покупать собираешься?
– Нет, конечно.
– А ты в курсе, сколько нынче икра стоит?
– Что ж делать, придется разориться, все-таки мать…
– На полкило сколотишься?
– Полкило? – ужаснулась Элла.
– Меньше западло! А как же широкая русская натура? Зато уже больше ничего другого можно не покупать. Даже водку, у нее там мужика пока нет?
– Откуда я знаю, она ничего не говорила. А вообще ты права. Полкило икры – это круто!
– Только не забудь взять в магазине чек, а то придраться могут на таможне.
– Я думала на рынке купить, в пластмассовой банке.
– Не вздумай! – замахала на нее руками Машка.
– Почему?
– Потому! Насколько я знаю европейцев, фиг они ее сразу жрать будут, они поставят ее в холодильник до лучших времен или до суперторжественного случая. А рыночная икра сколько простоит?
– Да, наверное, ты права… – задумалась Элла. Она ничего не знает о вкусах и привычках родной матери, помнит только со слов бабушки, что больше всего мама любила торт «Наполеон». – И еще я испеку ей «Наполеон»!
– А что? От твоего «Наполеона» можно шизнуться! – сглотнула мгновенно набежавшую слюну Маша. – И вообще, Элка, ты дура. С твоими кулинарными талантами… – привычно посетовала она.
– Что толку в кулинарных талантах? – вздохнула Элла.
Утверждение, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, всегда вызывало у Эллы горькую усмешку. Ее кулинарные шедевры прокладывали дорогу ко всему самому гадкому и отвратительному в представителях сильного пола. Они очень скоро становились требовательными, капризными, наглыми. Вероятно, им казалось, что если женщина умеет так готовить, то должна делать это постоянно, с утра до ночи. Но при этом корили ее тем, что она не укладывается в модные параметры 90-60-90. Конечно, иной раз попадались приличные люди – они не обращали внимания на избыток веса, им это нравилось, некоторые даже влюблялись, но ходить куда-то при такой фантастической кормежке просто уже не могли и не хотели. И в один прекрасный день, порвав с очередным кавалером, Элла решила: все, хватит!
– Машка, имей в виду – я мужиков больше не кормлю!
– Как? – ахнула верная Машка.
– Вот так! Не хочу! Надоело! И не вздумай меня с кем-то сводить!
– Ты что, решила зашиться, как воительница у Лескова?
Машка кончила когда-то филфак МГУ, но филология плохо кормила. А работа в дорогом косметическом салоне, половина которого уже принадлежала ей, позволяла жить достойно.
– Нет, зашиваться я не собираюсь. Но отныне я готовлю мужикам только «курицу в полете»!
– С ума сошла! – расхохоталась Машка.
– Почему? С них хватит! А ты не смей распространяться о том, как я готовлю!
– Элка, это свинство! А доедать?
После визита очередного мужика Машка мчалась к Элле – доедать что осталось – и сильно расширила свой кулинарный кругозор. Она выросла в семье ученых гуманитариев, где питались весьма примитивно. Суп, котлеты, часто покупные, компот из сухофруктов. Машкина мать считала, что тратить драгоценное время на стояние у плиты преступно. А у самой Маши, несмотря на все старания, ничего не получалось. Обязательно или пересолит, или пережарит, или недопечет.
– Нет, Элка, это не мое, – вздыхала она. – Тесто не раскатывается вообще.
– Глупости, я же тебе все написала, это тесто может сделать даже даун. Ты все в точности соблюдала?
– Вроде да, – пугалась Машка.
– Тогда я не понимаю! Ну-ка скажи, как ты делала.
– Сначала просеяла муку.
– Правильно.
– Потом смешала ее с маргарином, добавила ложку сахара, соль, уксус, но оно ни фига не месилось, и я добавила яйцо.
– Идиотка! – кричала в ужасе Элла. – А воду? Воду ты забыла?
– Воду? Да, воды, кажется, я не добавила…
– Но я ж тебе объясняла, что уксус наливают в воду!
– Забыла…
И вот уже три года Элла изредка устраивала пиршества для подруг и старых знакомых, но если на горизонте возникал кавалер, то для него готовилось блюдо времен перестройки – «курица в полете». Курицу насаживали на молочную бутылку и ставили на противень с водой в духовку. В процессе приготовления курица оттопыривала крылышки, словно пытаясь взлететь. Но куры ведь не летают.
Пожалуй, от этого блюда мужчины не так наглели… И Элла считала, что метод себя оправдал. Хотя иного и хотелось побаловать фаршированной рыбой, пирожками размером с полмизинца или яблоками под соусом сабайон, но ей удавалось держать себя в руках. А один мужчина задержался надолго. Он был женат, но приходил регулярно, а иногда даже приглашал Эллу в какой-нибудь недорогой ресторан. Он по-своему любил ее, но был так замотан жизнью, что с него и взятки гладки. А Элла его не любила. Она была ему благодарна за то, что он есть, не испытывала отвращения, иной раз даже с нежностью думала о нем, но… Она вообще никого не любила после Витьки…