Последние гости уже расходились. Мик с матушкой начали убирать со стола, а отец семейства и Тургул, сев у кухонного столика, принялись не спеша приканчивать чудом уцелевшую бутылку «Золотого кольца». Плотников несколько рассеянно ронял замечания по поводу своих заграничных поездок, генерал столь же рассеянно поддакивал, в воздухе висел сизый сигаретный дым, а гость и хозяин словно ждали чего-то. Наконец, Тургул, походя обмолвившись о высоких деловых качествах покойного, намекнул, что Михаил Корф направлялся в Столицу вовсе не с туристическими целями и только трагическая случайность помешала ему дождаться глубокоуважаемого Николая Ивановича. Затем, пустив три аккуратных кольца дыма, генерал, как бы ненароком, бросил, что фирма не случайно направила в Столицу именно Корфа – человека, имевшего в Советском Союзе такого уважаемого родственника.
Плотников, внимательно поглядев на Тургула, пожаловался, что его отрасль переживает не лучшие времена. Он, конечно, понимает важность конверсии, но большие дела делаются медленно, и сейчас спрос на продукцию, к сожалению, невелик. Впрочем, если фирму, которую представляет господин Тургул, интересует некоторое количество качественного металлолома… Правда, могут возникнуть трудности с оплатой, к бартеру он в последнее время стал относиться настороженно.
Генерал, пожав плечами, извлек из левого кармана пиджака что-то небольшое, но чрезвычайно тяжелое, блеснувшее в неярком свете кухонной лампочки тусклой желтизной. Нечто имело маленькое, но четкое клеймо Санкт-Петербургского монетного двора. Двуглавая клювастая птица свидетельствовала о серьезности учреждения, поставившего сей знак.
Плотников воздержался от эмоций, как и следовало ожидать от человека его возраста и ранга. Он даже не стал взвешивать слиток в руке, а лишь заметил, что подобный бартер может вызвать трудности с таможней. Тургул, мягко улыбнувшись, пояснил, что таможня тут совершено ни при чем, ибо «бартер» будет совершаться в пределах государственных границ. Хозяин дома тут же повеселел.
– Значит, металлоломчик… – забормотал он. – Хороший, я вам доложу, господин Тургул! Могу и цветного подкинуть, если хотите… Правда, как вы с таможней будете разбираться, ума не приложу. Вот АНТ попробовал… А вам, собственно, на какую сумму?
Антон Васильевич, не торопясь, достал ручку «Паркер» и написал что-то на салфетке. Хозяин стал изучать салфетку столь внимательно, словно там был записан государственный бюджет, а не единственная цифра.
– Ну, если так, – заявил он. – Могу моторы… моторы подкинуть. И запчасти… Траки, например… Хорошие моторы, от тягачей… Танков…
Тургул, подумав, намекнул, что моторы сами не ездят.
– Ну так за чем дело встало? – воскликнул Плотников, резво вскочив со стула. Он бросился куда-то в угол, долго рылся в недрах высокого кухонного пенала и, наконец, вернулся с еще одной бутылкой «Золотого Кольца».
– Заветная, – сообщил он полушепотом, покосившись в сторону двери.
Заветная была также откупорена.
– Так за чем дело стало? – повторил хозяин дома. – Да этого у нас! Все склады забиты! Тягачи, вездеходы… Мы вам из танка, господин Тургул, такой тягач отгрохаем! Пушки срежем, пулеметы срежем…
– А зачем резать-то? – тихо-тихо спросил генерал и даже отвернулся.
Николай Иванович поперхнулся воздухом, застыл, замолчал, затем начал медленно краснеть. Он краснел минуты четыре, после чего, резко выдохнув воздух, радостно взревел:
– Так вам нужно… – и умолк, лишь полные губы прошелестели: – оружие?!
Тургул лишь улыбнулся и заботливо долил рюмку Николая Ивановича. Тот несколько минут приходил в себя, после чего совершенно протрезвевшими голосом предложил пройти в кабинет, где в сейфе у него лежат каталоги.
– Это потом, – покачал головой Тургул, на лице которого уже не было и тени улыбки. – Вы изготовляете только броневую технику?
– Обижаете, господин Тургул! – Плотников, похоже, действительно слегка обиделся.
– Нужно полностью вооружить… отряд, – продолжал генерал, – стрелковое вооружение, танки, грузовые авто, связь… Аэропланы…
– …Система «Град». Да что хотите! И, наверное, в дальнейшем потребуются запчасти… ремонт, – Николай Иванович прокашлялся, – боеприпасы…
Тургул кивнул.
– Отряд, значит, с самолетами. И в пределах страны… А если… Мишка-сопляк без меня уголовником вырастет!..
– Он уже взрослый, – заметил генерал. – Это как раз повод слегка его заинтересовать. Молодежь любит такие игрушки. Мне сказали, что он прекрасно считает…
– А ладно! – махнул крепкой ручищей Плотников. – Черт с ними, со всеми! Дадут десять, отсижу три! Сколько у вас в отряде? Тысяч пять? Десять?
– Больше, уважаемый господин Плотников, – прищурился Тургул. – Для начала нам нужно вооружить… сто тысяч. Потянете?
– Это я-то не потяну? Это мы-то не потянем? – захохотал Николай Иванович. – Да благодетель, да хоть пятьсот! Вы же меня спасаете! Да черт со мной, не пропаду! Заводы спасаете! Отрасль! Да мы вам скидку, ей богу! Четверть заказа браком оформим за такое дело.
– Вам, может быть, лекарства? – вежливо поинтересовался Тургул, с некоторой опаской глядя на разбушевавшегося хозяина дома.
– Какое лекарство! Водки! – гаркнул Николай Иванович и начал, лихорадочно заливая стол, наполнять рюмки. Тургул на секунду стал совсем серьезным, а затем широко улыбнулся хозяину дома.
Глава 2. Расставание
Фрол с поручиком Ухтомским гуляли по Столице. В этот холодный, ясный осенний день оба они оказались совершенно свободны. Дхар, позвонив утром в больницу, где лежала Лида, выяснил, что девушку собирается обследовать какое-то заезжее светило, поэтому попасть к ней будет невозможно. Поручик же получил от Тургула, который после беседы с Плотниковым-старшим оказался необыкновенно занят, указание погулять по Столице и разведать обстановку. Поскольку Мик куда-то внезапно исчез, а Келюс намеревался посвятить день очередному походу в поисках работы, то дхар и поручик, решив выполнить приказ генерала совместно, уже второй час, не торопясь, бродили по центру.
– Узнаешь? – спросил Фрол Виктора, когда тот, остановившись у Пассажа, некоторое время внимательно рассматривал окрестности.
– Не очень, – честно признался поручик. – Я ведь в Петербурге жил, а сюда только к тетушке ездил. Не люблю этого города, вот Петербург – это да! Возьмем Питер, Фрол, свожу вас к нам, особняк покажу. Правда, там господа комиссары кого-то поселили… Ну ничего, покуда внутри чистить будут, мы с вами хоть снаружи поглядим. Его сам Монферран строил – тот, что Исаакий возводил.
– А зачем Питер брать? – удивился Фрол. – Давай сейчас съездим. Восемь часов на «Красной стреле».
Такую возможность поручик явно не учел.
– Нет, не хочу, – решил он наконец. – Могу себе представить, что они за эти годы с Питером сделали!… У меня ведь, Фрол, дед в Питере остался. Отца в августе восемнадцатого взяли, так и сгинул, а деда соседи спрятали. Ему семьдесят девять…
– А мать где? – осторожно поинтересовался Фрол.
– Во Франции, в Ницце, – ответил поручик и прибавил: – Слава Богу.
– Жалко особняк?
– Конечно жалко! – воскликнул Ухтомский. – Там ведь не только мебель, книги, картины… Там ведь дом, Фрол! Мой дом. Небось, даже господину пролетарию свой подвал жалко! Когда в январе восемнадцатого я уезжал на Дон, то сжег в камине все свои игрушки и книги. Даже любимую про лорда Фонтлероя.
– Ты чего? – поразился дхар. – Зачем?
– Неужели не ясно? – вздохнул поручик. – Я ведь уже понимал, что придут. Это отец все на что-то надеялся. Ждал, уезжать не хотел…
Улицы были полны народу, приходилось продираться через ряды торгующих, которых Ухтомский по привычке именовал «мешочниками».
– А вы, Фрол, откуда родом? – поинтересовался Виктор, чудом увернувшись от гражданки, обвешанной сумками, откуда торчали хлебные батоны и пачки спагетти.
– Кировская область, поселок городского типа имени XVI Партсъезда. Улица Вторая Арматурная.
– Вы, надеюсь, шутите, Фрол, – улыбнулся князь. – Такой губернии нет.
– Это не я, елы, – развел руками дхар. – Ну, Вятка это. Переселили нас туда в конце двадцатых – по оргнабору на строительство комбината. Поселок наш мы зовем «Дробь Шестнадцать». Да ничего! Квартира приличная, слава Богу, не в хрущевке. Не Монферран, ясное дело.
Князь растерянно попросил объяснить понятия «оргнабор» и «хрущевка», на что потребовалось минут двадцать. За это время они, проделав очередную петлю по лабиринту столичных улиц, внезапно оказались у большого здания, которое, несмотря на все превратности судьбы, еще не потеряло былого величия.
– А ведь это Дворянское Собрание, Фрол! – удивился Ухтомский. – Я тут бывал раза два…
– А здесь, елы, и сейчас Дворянское Собрание, мне барон рассказывал. Только они где-то в углу теснятся. А что, зайти хочешь?
– А пожалуй, – в глазах князя мелькнул зловещий огонек. – Поглядим на господ красных бояр!
Как в свое время Корфу, Ухтомскому и Фролу пришлось потратить немало времени, прежде чем они разыскали бывшую бильярдную. Как и барону, им предложили купить входные билеты. Фрол не стал возражать, но Виктор, сжав губы, вытащил офицерскую книжку и бросил на стол дежурной. Та растерянно взяла ее, повертела в руках и наконец заглянула внутрь.
– Ну и что, молодой человек? Вы хотите сказать, что это офицерская книжка вашего деда… или прадеда?
– Я Виктор Кириллович Ухтомский, – холодно отчеканил князь. – Желал бы пройти. Наше имя зарегистрировано в Столичном Собрании с восемнадцатого века!
Дежурная, с явной неохотой поднявшись, извлекла из стенного шкафа какую-то громадную древнюю книгу и принялась ее листать.
– Зарегистрирована, совершенно верно! – сообщила она. – А вот и Виктор Кириллович Ухтомский, допущен в Собрание в 1916 году… Так вы его потомок?
– Я хотел бы пройти! – повторил князь.
– Но понимаете, молодой человек, – не сдавалась дама, – если у вас нет свидетельства об анноблировании, то вам придется брать входной билет. Разве что выписать вам гостевой, но тогда нужна рекомендация…
Вокруг уже стояло несколько человек, делая вид, что совершенно не интересуется происходящим.
– Я, между прочим, сама родственница Ухтомских, – заявила дама, – правнучка Иллариона Константиновича Терентьева.
– Вот как? – удивился Ухтомский. – Председателя Второго Департамента Правительствующего Сената?
– Совершенно верно. Я внучка его дочки Зинаиды. У нас был особняк на Моховой. Вот!
Дама гордо обвела взглядом окружающих, число которых постепенно росло. Губы Ухтомского дернулись, затем расплылись в широкой улыбке.
– Милостивая государыня! – воскликнул он. – Как приятно в эти дни видеть такое благожелательное отношение к столь достойной семье, как Терентьевы! Вы даже подарили им целый особняк! Которого, – лицо князя вновь дернулось, – у них никогда в Столице не было. Илларион Константинович имел служебную квартиру в Санкт-Петербурге, а здесь снимал комнаты на Ордынке, в доме Прокофьева.
– А ведь точно, – негромко заметил кто-то из окружающих.
– К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени.
– Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка! – заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, о том, как ей эта рекомендация досталась.
– Оставьте ее, Виктор Кириллович, – обратился к Ухтомскому высокий бородач. – Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев, Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать?
– Благодарю Вас, Александр Александрович, – кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной. – Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство… э-э-з… возрождается.
– Увы, – только и вздохнул бородач. – А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает.
– Жаль-жаль…
Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том «Анжелики».
– Так че, Виктор, пошли отсюда? – предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно.
– Оставайтесь, господа, – предложил Киселев, – у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки.
– Благодарю вас, господин Киселев, – учтиво кивнул Ухтомский. – Мы, пожалуй, останемся.
– …Послушайте, Фрол, – поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной. – А кто такой Звездилин?
– А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже.
– Любопытно, любопытно, – бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах. Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, но молодые люди все-таки достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, без очереди.
Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, посему расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка «Самтрест».
Коньяк, к удивлению Фрола, лучше князя знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых Мстителей, да белые не вызывали у него особого восторга. Вдобавок то, что Ухтомский оказался настоящим князем, к тому же дальней родней, изрядно смущало.
Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось увидеть Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, а над всем этим красовался большой трехцветный флаг.
Фрол и Ухтомский скромно заняли места в предпоследнем ряду. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол вновь занервничал и, если бы не поручик, то наверняка не выдержал бы и ушел. Ухтомский же, напротив, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились. Лишь однажды он удивленно дернулся:
– Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой, даже прическа та же. Ну фантом!
– Так, может, это он и есть? Тоже… командированный.
– Нет, – помрачнел поручик. – Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года, под Ригой. А это правнук, наверное. Но как похож…
Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный пони-тейл. Раскланявшись, мэтр, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты. К удивлению Ухтомского, Звездилин не спешил демонстрировать свои вокальные способности. Пространно поздравив присутствующих с обретенной свободой, он посвятил минут пятнадцать критике павшего режима. Затем, сделав изящный словесный пируэт, высказал свое восхищение самим фактом выступления перед воскресшим российским дворянством, после чего скромно намекнул, что сам он – потомок старинного рода графов Звездилиных. Пока зал аплодировал, с губ Ухтомского не сходила кислая улыбка, он тихо пробормотал какую-то загибистую фразу, из которой Фрол уловил лишь слово «гаер». Между тем, граф Звездилин, поцокав ногтем по микрофону, прокашлялся и наконец запел.