– Точно! – вспомнил вдруг Кравцов. – Сундук! Еще пятнадцать лет назад в подвалах дворца стоял – а может, и сейчас стоит – железный сундук. Здоровенный, метра два в длину, больше метра в высоту, а в ширину… не помню, но еще тот монстр. Потому, наверное, на месте и остался, – лестницы засыпаны, а через проломы пола не вытащить. Весь проржавевший, головки заклепок – как половинки от грецких орехов.
– Интересно… – равнодушно сказал Архивариус. – Сундук был замурован в стену?
– Нет, стоял рядом с ней. В торцевой стенке сундука – огромная дыра, и еще много дыр, поменьше. Внутри – пусто, не мы первые, естественно, его находили.
– Ну вот видите. Возможно, та подвальная комната и была в оные времена «кубышкой» Самойловой – но давным-давно опустела. После революции ее взломали, убедились: ничего нет! – и поползли слухи, что сокровища утоплены в пруду или зарыты в парке.
– Слишком открыт и всем доступен тот подвал для «кубышки»… – усомнился Кравцов.
Архивариус не смутился:
– До войны и до разрушения дворца, я полагаю, попасть к сундуку было отнюдь не просто.
– Кстати, о разрушении дворца… – сказал Кравцов. – У вас есть сведения о том, как он превратился в руины?
Архивариус нажал кнопку на пульте управления креслом (оно откатилось на полметра от стола) и скрестил руки на груди. Точь-в-точь, как перед рассказом о Лабзине и мартинистах.
Кравцов понял, что ему предстоит выслушать очередную длинную историю, – и ошибся.
– И здесь нет никаких загадок, – начал Архивариус. – Во время войны и блокады Ленинграда во дворце Самойловых располагался штаб добровольцев Франко – испанской «Голубой дивизии»…
– Извините… – перебил Кравцов, доставая из кармана запищавший мобильник. – Алло?
В трубке зазвучал спокойный и трезвый голос Пашки-Козыря.
3
– Вот это да… – повторил Пещерник.
– Ну и зачем ему эта фиговина? – риторически спросил Даня.
«Фиговиной» он назвал небольшой, сколоченный из потемневших досок помост. С одной стороны его обрамляла вертикальная стенка, тоже дощатая. Помост украшали достаточно странные конструкции. Стоял там винтовой пресс с массивной станиной – венчающее его колесо парни не смогли провернуть даже совместными усилиями – приржавело намертво.
Присутствовало колесо и в другом, вовсе уж непонятном сооружении – обычное тележное, насаженное на горизонтальную ось с ручкой, позаимствованной, похоже, с колодезного ворота. Пещерник крутанул – колесо неохотно, с мерзким скрипом пришло в движение.
Третий предмет понравился Дане и Ваську еще меньше. Старая борона, аккуратно разрезанная ножовкой ровно пополам – и соединенная по линии разреза несколькими дверными петлями. Надо понимать, неприятно выглядевшее орудие должно было схлопываться острыми длинными зубьями внутрь. Должно было – но давненько не схлопывалось, петли тоже съела ржавчина.
Даня помрачнел. Сказал негромко:
– В интере-е-е-сные игрушки тут Гном играется. Может, и не зря Борька на него грешил: мол, кошку украл и замучил…
Пещерник не согласился:
– Не-а-а… Не играется. Давно уж наигрался…
– Может, у него тут что поновее имеется? Давай-ка поищем.
Поискали. И нашли – на другом конце той же полянки.
Неглубокую яму в земле прикрывала металлическая решетка. На дне – пепел, головешки, причем на вид свежие, не пролежавшие зиму.
– Никак тут Гном шашлык жарил? – предположил Пещерник. – Даже не шашлык, а… блин, забыл, как америкашки это называют… смешное такое слово…
– Барбекю… – машинально подсказал Даня. – Барбекю из Борькиной Кути…
– Да ну, брось! – махнул рукой Вася. – Двадцать лет мужику стукнуло… Стал бы он ради какой-то кошки такой огород городить? Разве что с другими отморозками козленка с выпаса умыкнул. Ну и сожрали тут под водяру…
– Не пьет Гном водяры… – так же машинально возразил Даня.
Но дальше спорить не стал. Снял с ямы решетку, стал шарить в куче золы и головешек. Пещерник, потеряв интерес к жаровне, продолжил исследование полянки, – вдруг да обнаружится еще что-то любопытное?
Кое-что нашли оба. Даня откопал-таки пару маленьких косточек – но совершенно неопознаваемых. Могли они принадлежать и украденному с выпаса козленку, и пропавшей кошке Куте, и вообще кому угодно… Для более крупных отходов Гном мог использовать безразмерное хранилище – болотную топь.
Вася же натолкнулся еще на одну яму, свежевырытую. Никаких следов костра в ней не было, но рядом стояла аккуратная небольшая поленица, столь же аккуратно прикрытая от дождя старым рубероидом. Но самое интересное – яма была выкопана в форме правильного пятиугольника. Размер его оказался несколько меньше, чем у деревянного, хранившегося неподалеку, в шалаше.
– Что-то новенькое наш Гном тут изобрел, – задумчиво сказал Даня. – Новенькое и гнусненькое…
Теперь он был вполне согласен с Борюсиком. Самые дикие предположения того об уединенных занятиях Гнома на острове уже не казались плодами богатой фантазии.
Вспомнив о приятеле, поджидавшем их на берегу в обществе девчонок, Даня взглянул на часы. Изумился:
– Слу-ушай, мы ж тут больше двух часов валандаемся! Наши там небось с ума сходят: исчезли, и ни слуху ни духу…
Они вернулись к плотикам. Но сходящего с ума Борюсика на противоположном берегу не увидели. Как, впрочем, и Альку с Женей.
– Смылись, не дождались… – неуверенно предположил Пещерник.
Помрачневший Даня ответил после долгой паузы, когда плотик изрядно удалился от острова:
– Не похоже, что смылись. Борька на Гнома злой, хоть весь день тут проторчит… Да и поорали бы, прежде чем уйти, попробовали бы до нас докричаться. Не нравится мне это…
– Да ну, брось… Устали на мокром стоять, отошли, где посуше…
Причалили. Пробравшись сквозь редкий прибрежный тростник, Даня взобрался на кочку, ходуном заходившую под ногами, посмотрел во все стороны.
Бориса и девчонок не было.
Нигде.
4
Дорога от Царского Села до Спасовки при наличии собственного автотранспорта много времени не занимает. Но неподалеку от Павловска «ниву» остановил опустившийся буквально перед носом – вернее, перед радиатором – шлагбаум. Пришлось пропускать еле-еле тащившийся пассажирский поезд, подползавший к переезду. Кравцов подумал, не сделать ли крюк в сторону, где дорога ныряла под железнодорожную насыпь – и решил, что не стоит. По времени так на так и получится, в лучшем случае.
Решение оказалось ошибочным. Когда последний вагон прокатил мимо, шлагбаум не поднялся – с другой стороны приближался товарняк, вовсе уж летаргический. Господин писатель сплюнул в опущенное окно «нивы», пожалел, что не поехал в объезд сразу, – и намерился ждать до победного конца.
Зато появилось время подумать: и о недавней беседе с Архивариусом, и о звонке Козыря, ее оборвавшем.
Странное дело: уже второй раз Пашка словно шестым чувством определяет намерение Кравцова покопаться в старых секретах «Графской Славянки» – и препятствует, чем может. В первый раз даже доехать до Архивариуса не удалось, сорвавшись по тревожному звонку Козыря. А сегодня…
…Сегодняшний телефонный разговор с Пашкой не затянулся. Предприниматель Ермаков ни словом не помянул свои недавние пьяные ночные откровения. Равно как и демонстративный возврат «Антилопы». Про то, где отсутствовал несколько дней, тоже не заикнулся. Спокойным ровным тоном проинформировал, что ждет Кравцова в своем спасовском доме – надо, мол, встретиться и поговорить, не по телефону, – причем как можно скорее. Прозрачно намекнул, что речь идет о безопасности Наташи и детей. Второй намек оказался более завуалирован. Кравцов понял так: Сашок каким-то образом вышел на контакт с Козырем и ультимативно потребовал нечто, что Пашка отдать ему никак не может, ибо сам не имеет. Надо думать, разменной монетой в этом торге стали жизни Наташи и мальчишек…
Этого оказалось достаточно.
Пришлось торопливо распрощаться с Архивариусом. Впрочем, тоненькую папочку с результатами отработки пинегинского запроса Кравцов забрал. Договорился о продолжении исследований, внес необходимую оплату (все-таки до чего же вовремя подошли гонорары)…
Он сидел в машине, невидящим взглядом смотрел на ползущие мимо вагоны, и размышлял над более чем странным совпадением: имели места два визита к Архивариусу – один намеченный, другой таки состоявшийся. И оба оборвал своим звонком Козырь. Причем и в тот и в другой раз использовал, пожалуй, то единственное, что могло заставить Кравцова бросить всё: информацию о смертельной опасности, грозящей Наташке.
Допустим, в первый раз всё было без дураков, всё всерьез. Но сейчас… Вскоре после известных событий Пашка напрочь исчез – Кравцов, по крайней мере, его разыскать не смог. А Сашок, значит, сумел. Ладно, допустим и это: уехав или затаившись, Пашка действительно оставил канал для экстренной связи – на случай, если объявится похититель жены и детей. Пусть так. Но отчего-то не верилось, что раненый Сашок, чудом унеся ноги с «Графской Славянки», успел так быстро оклематься, и разработать новый план, и начать приводить его в исполнение…
Не раз в деталях вспоминая их схватку на руинах, Кравцов пришел к выводу: его противник тогда лишился левого глаза, не больше и не меньше. Брошенный складной нож ударил по лицу плашмя – и штопор, торчащий в том месте из рукояти, никак не смог бы воткнуться ни в скуловую кость, ни в надбровную, – сразу бы отскочил…
Даже если Сашок умудрился ничего не повредить, рухнув с десятиметровой высоты на каменные обломки (что тоже маловероятно) – все равно не верится, что он тут же ринулся в новую авантюру… Не в его характере. В первый раз, например, выжидал три года.
На ум все чаще приходил другой вариант: Пашка повторил один раз уже сработавший трюк – чтобы как можно быстрее вытащить Кравцова от Архивариуса. Чтобы не дать услышать что-то важное.
Но что?
Здесь, у переезда, он успел просмотреть полученную папочку. Там в письменном виде, но чуть более развернуто, повторялось почти все, рассказанное сегодня Архивариусом. Единственным исключением стала история об операции против «Умирающего Сфинкса» – о ней в бумагах не было ни слова. Судя по имевшим место интернетным ссылкам, большая часть информации оказалась скачана именно из Сети. Лишь в конце страниц, посвященных давнему хищению в Заемном банке, указывались архивные, бумажные источники информации.
Неужели Валя Пинегин был убит (если все-таки он не стал жертвой несчастного случая) для тою, чтобы не смог заполучить эти бумаги? Сомнительно…
Да и вообще вся рассказанная Архивариусом история о взаимоотношениях со студентом попахивает …
Сомнения, охватившие Кравцова еще во время визита, вернулись. Архивариус оказался словоохотлив – подозрительно словоохотлив, учитывая его биографию – но ничего по-настоящему важного не сказал. (И много чего не спросил, кстати…) Вручил документы, которые можно составить, повозившись недолго с поисковыми системами Интернета… Почему, кстати, Пинегин сам этого не сделал? Не имел компьютера с доступом в Сеть? Не причина, всевозможные интернет-клубы, интернет-залы и интернет-кафе всегда к услугам… Не знаешь как – объяснят и помогут…
Есть подозрение, что Архивариус вручил пустышку, не слишком тщательно сработанную.
Но зачем?
Избавиться от докучливого гостя можно куда проще – просто-напросто отказаться от встречи. Какой-то интерес у экс-гэбэшника к господину писателю таки был, сомнений не остается. Но в чем суть пресловутого интереса? Загадка…
Ясно одно: Козырь о содержании их беседы мог лишь догадываться – если допустить, что сам факт ее проведения стал Паше как-то известен.
И подумать г. Ермаков мог всё, что душе угодно. Но что бы он там ни думал (да и думал ли вообще?), – однако позвонил, оборвав Архивариуса на полуслове.
Пожалуй, этот звонок и есть та печка, от которой стоит начать танец. Если выяснится, что намеки и недосказанности Козыря ничего за собой не скрывают, то…
Раздавшийся сзади возмущенный звук клаксона оборвал размышления. Кравцов спохватился и тронул машину с места – шлагбаум уже с полминуты как поднялся…
Он ехал в Спасовку, и не знал, что Архивариус, едва они распрощались…
5
…Архивариус, едва они распрощались, подъехал на своем агрегате к окну: внимательно наблюдал, как Кравцов садится в машину, как трогается с места…
Затем Архивариус сделал то, чего не делал уже несколько лет. Подкатил к столу, достал из ящика непочатую сигаретную пачку, с хрустом сорвал целлофан. Закурил. Обычно напрочь отвыкший от никотина организм после первых затяжек испытывает легкое опьянение, плывет, – но Архивариус не ощутил ничего подобного. А может, табак за годы выдохся.
Курил долго, мрачно, сосредоточенно. Вторую сигарету прикурил прямо от первой… Пепельница, предназначенная для гостей, стояла на другой стороне громадного стола – Архивариус объезжать его не стал, стряхивал прямо на пол.
Потом он проделал несколько быстрых манипуляций с клавиатурой и «мышью» и долго изучал возникшее на экране изображение. На старой черно-белой фотографии – лишь недавно отсканированной и перенесенной на компьютерный диск – была «Графская Славянка». И – Архивариус. Молодой, улыбающийся, снятый на фоне развалин. Не сидящий на коляске – стоящий на двух ногах…
Всё возвращалось.
После первого визита Вали Пинегина Архивариус подумал: совпадение. Случайность, вполне объяснимая избранной им новой профессией. По крайней мере Валя понятия не имел, что расследованием загадочной гибели его отца, «черного следопыта» Станислава Пинегина, занимался именно Архивариус. И что это расследование стало последним в его гэбэшной карьере.
И вот сегодня пришел Кравцов…
Архивариуса, при всем его скептицизме, не оставляло чувство – из прошлого, из пятнадцатилетнего далека, к нему вновь тянется нечто – то, чему он не смог дать даже мысленного названия, что давно сам для себя объявил видениями, галлюцинациями и посттрамватическим бредом…
Ему игра казалась доигранной, и Архивариус давно смирился со своим проигрышем. Похоже, кто-то (но кто? кто???) считал иначе.
Из того же ящика, что и сигареты, Архивариус достал талисман – старый, потемневший пятак. Подбросил над столом, загадав: если выпадет орел, то придется… Монета упала ребром, быстро покатилась по лакированной поверхности, свалилась на пол.
Перегнувшись с кресла, Архивариус пригляделся и вслух выругался: пятак лежал решкой.
Впрочем, это уже ничего не меняло.
Предания старины – III
Голубая дивизия. Лето 1943 года
Для себя Хосе сразу окрестил особняк замком, хотя тот ни в малейшей мере не напоминал замки родной Андалусии: ни тебе зубчатых стен, ни устремленных к небу башен, ни рва с подъемным мостом…
Так он и записал в походном своем дневнике: «Под штаб Команданте занял старинный замок русской аристократки. Картины, статуи, парк с прудом… Красиво».
Надо сказать, что замки оставшейся за тридевять земель родины Хосе Ибаросу приходилось наблюдать лишь издали. Аристократы не спешили приглашать в гости паренька из многодетной рабочей семьи…
И на Хосе произвело сильное впечатление внутреннее убранство дворца «графини Литта» – так былую владелицу особняка именовали с легкой руки очкарика-Энрикеса, где-то вычитавшего про романское происхождение аристократки.
Именно Энрикес, всюду сующий свой нос всезнайка, завел с Хосе разговор о подземельях дворца:
– Ты знаешь, что на самом деле делает в подвалах Кранке? И его люди?