Находившийся в это время на батарее штабс-капитан Чиж приказал дальномерщикам следить за миноносцами, которые не то шли на разведку, не то собирались атаковать появившиеся корабли.
Миноносцы, далеко не дойдя до приближавшихся дымков, вдруг легли на обратный курс, усиленно сигнализируя при этом флагами.
Штабс-капитан решил, что тревога была ложная, и уже начал спускаться с бруствера, когда вдруг загрохотали двенадцатидюймовые пушки с флагманского броненосца «Петропавловск», а затем и других кораблей. Чиж сразу ослабел и должен был опереться о дальномерную будку, чтобы не упасть: он понял, что перед ним в утренней дымке ясного солнечного дня находится вся японская эскадра.
Быстро нарастающий свист падающих снарядов окончательно вывел его из душевного равновесия. Он кубарем слетел вниз и ринулся в один из бетонных казематов. Тут, под защитой бетонного свода, он наконец сообразил, что ему надо было делать, и послал за ротным командиром.
Вызванные по тревоге солдаты торопливо бежали из казарм к орудиям, озираясь на разрывы снарядов.
По дороге к батарее показались бегущие Жуковский и Борейко, торопливо одевавшиеся на ходу, и Чиж облегчённо вздохнул.
– На дальномере! – ещё издали заорал оглушительным протодьяконским басом Борейко.
Дальномерщики припали к визирам, наводя их на чётко видневшиеся силуэты японских кораблей.
– Пять тысяч шестьсот! – выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.
– Прицел двести пятьдесят, целик[29] право два! – скомандовал подошедший к батарее Жуковский.
Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно поворачивались вслед за движущейся эскадрой.
– Пять тысяч четыреста! – снова закричал дальномерщик.
Чиж рискнул выйти из своего каземата навстречу Жуковскому, смущённо улыбаясь.
– Вы должны были подготовить батарею к стрельбе, – сухо обратился к нему Жуковский и поднялся на бруствер дальномерной будки. Чиж последовал было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро спуститься вниз, под надёжное бетонное прикрытие.
Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по батарее и громко командовал:
– Наводить в переднюю мачту головного корабля! Всем одинаково. Поняли, сучьи дети? – и тут же вскакивал на площадку наводчика, сам проверяя правильность наводки.
– Куда, дура, целишь? – кричал он на испуганного солдата. – Сказано, наводи на мачту, а ты навёл на трубу. Поправь, – и, ткнув солдата кулаком в бок, Борейко бежал дальше, не обращая внимания на японские снаряды, уже рвавшиеся вблизи батареи.
– Пять тысяч двести двадцать! Пять тысяч двести! Пять тысяч сто восемьдесят! – ежесекундно выкрикивал дистанцию сигнальщик.
Жуковский в бинокль продолжал разглядывать японскую эскадру. Она шла кильватерной колонной[30] параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди были броненосцы, а крейсера и более лёгкие суда держались в хвосте.
– Пять тысяч сто! Пять тысяч восемьдесят! Пять тысяч шестьдесят! – неслось из дальномерной будки.
– Батарея, залпом! – закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в знак внимания.
– Батарея, залпом! – подхватил на другом конце батареи Борейко.
Орудийная прислуга отпрянула от орудий к самому брустверу, наводчики откинулись назад на своих площадках, туго натянув шнуры запальных вытяжных трубок, готовые с силой дёрнуть за них, орудийные фейерверкеры[31] стояли рядом с орудиями, с поднятыми вверх правыми руками, обернувшись лицом к командиру.
Чиж, выглянувший было из каземата, быстро юркнул назад и торопливо зажал пальцами уши.
– Пли! – скомандовал Жуковский, опуская руку.
– Пли! – повторил Борейко.
Пять огромных огненных столбов вырвались из дул орудий, и в следующее мгновение батарея заволоклась густыми клубами синего порохового дыма, за которым скрылись и море, и берег. Запахло селитрой и серой. Орудия с грохотом откатились по наклонным рамам лафетов и затем скатились по ним на прежние места.
Дым медленно расходился по батарее. Стала видна японская эскадра.
Жуковский в Борейко вскинули бинокли к глазам, было ясно видно, как вокруг головного корабля взвились четыре высоких всплеска воды и одновременно против средней его трубы взметнулся столб сперва чёрного дыма, а затем белого пара.
– Два недолёта, два перелёта, одно попадание, – громко доложил сигнальщик.
– Попал под накрытие, стервец, – обрадовался Борейко.
– Малость подсыпали перцу. Запарил! Очевидно, мы ему попортили паропроводы, – ответил Жуковский. – Александр Александрович, может быть, полюбуетесь на наши успехи? – обратился он к вновь вынырнувшему на свет Божий Чижу.
– Четыре тысячи восемьсот! Четыре тысячи семьсот! – выкрикивал дистанцию сигнальщик.
– Прицел двести тридцать, целик тот же! – скомандовал Жуковский.
Орудийные дула опять поползли следом за японской эскадрой.
Неприятельские корабли опоясались огнями и лёгким, быстро тающим в воздухе зеленоватым дымком.
– Японец бьёт, ваше благородие, – доложил сигнальщик.
– Закройсь! – скомандовал Борейко.
Несколько крупных снарядов одновременно обрушилось на батарею. Они рвались спереди, сзади и с боков. Едкий удушливый дым окутал батарею. Все поспешили укрыться, и только Жуковский по-прежнему стоял на бруствере, да внизу Борейко, чертыхаясь, подбирал падавшие около него ещё горячие осколки и внимательно разглядывал их.
Сменившись с караула, Заяц улёгся спать в казарме и не захотел из неё выходить, когда японцы начали обстреливать Электрический Утёс. Но когда совсем близко разорвался снаряд и посыпались осколки стекла, Заяц мгновенно выскочил на двор. Как раз в этот момент над его головой с рёвом пронёсся снаряд и гулко разорвался в тылу. Заяц от страха присел было на землю, а затем, оглянувшись вокруг, стремительно побежал на батарею.
Подгоняемый всё новыми разрывами, он, пригнув голову, с разбега бросился в первый попавшийся каземат. При входе в него стоял, пугливо озираясь, Чиж, и Заяц угодил головой прямо ему в живот. Удар был так силён, что слабонервный и перепуганный штабс-капитан потерял сознание и повалился на пол.
Заяц, сбив с ног офицера, так испугался, что тотчас выскочил обратно из каземата. При этом он налетел на Борейко. Но огромного поручика не так-то легко было сбить с ног. Он схватил Зайца за шиворот, сильно тряхнул и свирепо проговорил:
– Ты обалдел, что ли, Заяц? Куда тебя чёрт несёт? Марш в крайний каземат, будешь при перевязочном пункте, – и в назидание так огрел его по шее, что Заяц едва удержался на ногах.
Разделавшись с Зайцем, Борейко пошёл проведать Чижа и нашёл его лежащим на полу. Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.
– Что случилось? – удивлённо спросил поручик.
– Так что Заяц, вашбродие, как шальной, влетел в каземат да ударил головой в живот их благородие. Они и чувства лишились, – сообщили ему солдаты.
– Позвать фельдшера, пусть приведёт штабс-капитана в чувство, – распорядился Борейко и пошёл к Жуковскому.
– Чиж в обморок упал, – весело доложил он командиру. – Дурак Заяц налетел на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.
– Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу, – коротко бросил в ответ капитан.
Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.
Как только обстрел Утёса прекратился, по дороге к нему с Золотой горы показался экипаж, окружённый свитой верховых. Ещё издали были видны красные отвороты генеральских шинелей. Через десять минут коляска докатилась до Электрического Утёса, и из неё вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперёд и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт Жуковского, он громко поздоровался с солдатами. Те ответили вразброд. Стессель сразу нахмурился.
– Разве с такими солдатами можно воевать? Они даже на приветствие как следует отвечать не умеют, а ещё кадровики. Хотел их крестами наградить за сегодняшний бой, а теперь воздержусь. Пусть сперва научатся отвечать как следует. Никакого порядка у вас в роте нет, капитан! – раскричался он на Жуковского.
Тут его взгляд упал на усмехнувшегося Борейко.
– А вы, поручик, чему смеётесь? Почему вы не по форме одеты?
Борейко с удивлением осмотрел себя.
– Где ваша шашка? – крикнул Стессель.
– А зачем она мне, ваше превосходительство? – спокойно возразил поручик. – Японские броненосцы, что ли, ею рубить?
– Как?.. Не по форме одет! – уже не помня себя, кричал Стессель. – Арестовать! Убрать!
– Я, ваше превосходительство, разрешил господам офицерам во время боевых стрельб быть без оружия: шашка мешает, когда приходится подниматься на лафет для проверки наводки, – вмешался Белый.
– Незаконно… Не по уставу… Самовольство… Объявлю выговор в приказе! – продолжал кричать Стессель.
Все молча глядели на бушевавшее начальство.
– У вас были попадания в неприятельские корабли? Есть раненые на батарее? – наконец несколько успокоился Стессель.
– Выявлено три прямых попадания в головной броненосец. На батарее раненых нет, – доложил Жуковский.
Рассеянно выслушав ответы, Стессель взошёл на бруствер.
Японцы начали приближаться к Артуру. В воздухе раздался зловещий свист снаряда. Стессель неожиданно проявил горячий интерес к устройству дальномера и одним махом оказался в дальномерной будке. За ним туда же спешно юркнули сопровождавшие его Водяга и Дмитриевский. Остальная генеральская свита торопливо спустилась с бруствера вниз. Только Белый да Жуковский остались на месте и продолжали рассматривать японскую эскадру.
Снаряд шлёпнулся перед батареей, но не разорвался. Все облегчённо вздохнули. Стессель вновь зашагал по брустверу.
– Японцы приближаются, – доложил Стесселю Дмитриевский.
– Да, надо немедленно вернуться на Золотую гору. Там лучше видна вся картина боя и есть связь со всеми батареями. Едемте сейчас же обратно, господа, – заторопился Стессель.
Не успела генеральская коляска проехать и половины пути, как японские снаряды вновь посыпались на Утёс и на дорогу к Золотой горе.
С батареи было видно, как вся сопровождающая генерала кавалькада вдруг вскачь понеслась в гору, обгоняя генеральский экипаж. Стессель, с ужасом оглядываясь на море, стоял в экипаже и усиленно наколачивал кучера в шею. Испуганные близким разрывом снаряда, лошади подхватили и понесли.
Глядя на эту сцену, Борейко громко захохотал.
– Нечего сказать, храбрецы! Пока тихо – орлы, а как заслышат свист снаряда, сразу мокрыми курицами становятся.
– Вы бы потише, Борис Дмитриевич, солдаты всё же вокруг, – обратился к нему Жуковский. – Подите лучше проведайте Чижа – уж не умер ли он там со страху?
Борейко застал Чижа всё ещё усиленно охающим.
– Поправляетесь? – буркнул Борейко.
– Ох, нет! У меня, наверное, от удара в живот будет перитонит. Как только поправлюсь, я этого чёртова Зайца до полусмерти изобью, чтобы он на будущее время смотрел, куда бежит.
– Напрасно: он был взволнован так же, как и вы.
Дав ещё два-три залпа по берегу, японцы скрылись в море.
– Отбой! Пробанить орудия[32], – скомандовал Жуковский.
Когда батарея была приведена в порядок, Жуковский, выстроив солдат, громко поблагодарил их за службу.
– Рады стараться! – дружно и весело ответили солдаты.
– Вам бы так генералу отвечать. А то теперь без крестов остались, – упрекнул их Жуковский.
– Успеем ещё заработать не один раз, – ответил за солдат Борейко, – и Георгиевские, и деревянные. Первых поменьше, вторых побольше.
– Разойдись! – отпустил роту капитан и стал спускаться с батареи.
В глубоком погребе, сплошь заставленном бочками с кислой капустой, солёными огурцами, солониной и прочими продуктами, во время боя собралось всё тыловое население Электрического Утёса: писаря, артельщики, каптенармусы, кузнецы, портные и прочий нестроевой люд, обслуживающий батарею и роту. Возглавлял их сам ротный фельдфебель Денис Петрович Назаренко, которого Жуковский оставил наблюдать за порядком в тылу. Тут же, в погребе, восседала на скамье краснолицая жена фельдфебеля со своей шестнадцатилетней рослой дочкой Шуркой.
Когда стихли орудийные выстрелы, всё население погреба вылезло наружу.
– Спасибо за службу! – шутливо крикнул им Борейко.
– Рады стараться, – смущённо ответили «герои».
Поддерживаемый денщиком, к ним медленно подошёл Чиж. Он всё ещё не оправился и потерял свой фатовской вид. Прежде всего он потребовал от Жуковского немедленного предания суду Зайца «за умышленное нанесение удара своему офицеру».
– Бог с вами, Александр Александрович. Да он со страху ничего не видел, когда на вас налетел. Какой же тут суд? Ну, выругайте дурака, только и всего, – удивился Жуковский.
– Нет, тут умышленное нападение солдата-еврея на русского офицера. Это, если хотите, оскорбление чести мундира, прошу суда, – настаивал Чиж.
– Вы ещё не совсем оправились, дорогой, отдохните, успокойтесь, тогда мы и поговорим с вами об этом, – не соглашался Жуковский и пошёл к себе.
– Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, – вспыхнул Чиж.
На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.
– Заяц, сюда! – окликнул его Чиж.
Солдат подошёл и испуганно смотрел на офицера.
– Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? – заорал капитан.
– Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, – залепетал Заяц.
– Брешешь, жидовская морда, нарочно, – и Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.
Удар был так силён, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слёзы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.
Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.
– Встань, стерва! – заорал капитан и, ткнув его ногой ещё несколько раз, ушёл.
Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошёл. Его подняли и понесли в казармы.
– В чём дело? – спросил появившийся Борейко.
Солдаты рассказали ему о происшедшем.
– Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, – распорядился Борейко.
Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства, подошёл к Борейко, последний приказал:
– Скажи фельдфебелю, что Заяц переведён в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж ещё тронет, то я сам поговорю с ним.
– Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, – ответил Родионов.
Офицер и солдаты у крепостного орудия в одном из фортов Порт-Артура
Вернувшись с Утёса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.
– Счастливо отделались, – со вздохом облегчения проговорил Стессель. – На будущее время буду ездить только верхом: легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда ещё кучер дурак и трус.
– Хорошо всё, что хорошо кончается, – примирительно ответил Белый.
В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трёх солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.
Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.