– Не рассчитал.
– Михаил Дмитриевич, если вы не научитесь рассчитывать силы, то очень скоро я ничем не смогу вам помочь. И никто не сможет! Понимаете?
– Конечно.
– Надо вам срочно передохнуть.
– А я и собирался. В Испании…
– Знаем мы этот отдых в Испании. Жара, вино и «коитус континиус».
– Это по-латыни?
– Почти. Означает – непрерывный секс. Обследоваться вам надо хорошенько. До Испании! Поняли? До!
– Обязательно. Возьму отдельную палату в ЦКБ и обследуюсь. Заодно отдохну.
– Не верю я этим «кремлевкам», – вздохнул доктор. – «Полы паркетные, врачи анкетные». Заглядыванием в глаза еще никого не вылечили.
– У меня там тетку жены… бывшей жены… залечили.
– Обычное дело! У меня там тоже друг работает. Прибегает к нему шкаф, знаете, такой с золотой якорной цепью на шее. Явно из «быков». Где-то на Ленинградке подцепил девушку. Оказалась с душком. Ну, сами понимаете… Ему объясняют: надо на анализ кровь взять. А тот ни в какую. Говорит: даю штуку баксов, чтобы без крови. С детства боюсь кровь сдавать…
– Смешно.
– В интимной жизни, – Сергей Иванович посмотрел на Свирельникова со значением, – рекомендую не перенапрягаться.
– Совсем?
– Почему – совсем? Если без эксцессов, физическая любовь оздоровляет организм, повышает иммунитет, уменьшает содержание холестерина…
Врач присел в кресло на колесиках и придвинулся к столу. Большой докторский живот сработал как амортизатор – и кресло немного отъехало назад.
– И похудеть вам необходимо, – добавил он, выписывая рецепт. – Мне, кстати, тоже. Хотя… Тут у меня батюшка был на приеме. Поругался с епархиальным начальством, сердце прихватило. Я ему тоже стал про лишний вес говорить, а он: «Живот – это ничего, это нормальное православное телосложение. Интриги все…» Мне понравилось: «православное телосложение». Но худеть нам с вами, Михаил Дмитриевич, все равно надо. Одевайтесь!
Получив гонорар, доктор привычным жестом снял с черепа макушку, словно крышку с чайника, и спрятал деньги внутри пустоглазого пособия. Свирельников распрощался и вышел. В коридоре собралась довольно большая очередь. Пациенты были по преимуществу ветхие и суровые. Поликлиника когда-то обслуживала исключительно старых большевиков и чиновных пенсионеров. Потом ее сделали вроде бы коммерческой, но заслуженных стариков продолжали пользовать бесплатно, правда без былого уважения. Это их страшно задевало, особенно когда какой-нибудь новый русский проходил в кабинет без всякой очереди.
– Безобразие! – загудел огромный лысый дед в широченных брюках времен «Весны на Заречной улице». – Я этого так не оставлю! Вы кто такой?
Он уперся в Свирельникова страшным исподлобным начальственным взглядом, доводившим в прежние времена до инфаркта оплошавших подчиненных. Старичье вдохновилось и хором понесло все сразу: и новые больничные порядки, и демократию, и рыночную экономику, и конкретных наглецов, пренебрегающих святыми законами живой очереди. На шум вышел Сергей Иванович, нахмурился и крикнул:
– Сыроегов!
– Я! – уже не так сурово ответил горластый старикан.
– Ваша очередь?
– Моя.
– Заходите! Натощак?
– А вы про натощак не говорили!
– Говорил. Забыли. Придете завтра.
– Но, Сергей Иванович, я же из Кратова специально ехал…
– Зря ехали. Завтра!
– Сергей Иванович! Еле доехал… – зажалобился дед, и стало очевидно, как в прежние времена он вел себя, проштрафившись, на ковре у еще более жестокого начальства.
– Ладно, заходите! И чтоб больше у меня тут ни звука! Ясно? – Доктор мрачно оглядел очередь.
– Ясно… – жалко пролепетали ветераны.
– То-то! – сурово выговорил он и хитро подмигнул Свирельникову, наблюдавшему этот конфликт эпох.
11
На улице было солнечно. Михаил Дмитриевич остановился, поглядел на свежее утреннее светило, поднявшееся над облезлыми крышами, глубоко вдохнул предосенний воздух, веющий горькими ароматами едва начавшегося лиственного тления, и ощутил в теле, вопреки всему, внезапное, необъяснимое и бескорыстное погодное счастье. А в душе, несмотря на грозные предупреждения Сергея Ивановича, возникла веселая неколебимая уверенность в скорейшей обратимости телесных недугов, если только прямо с сегодняшнего дня начать жить правильно, бережно, бодро, выполняя советы доктора. Но тут он вспомнил про слежку, про свою непростительную чеченскую глупость и снова сердечно расстроился.
Алипанов еще не появлялся.
«Наверное, не может найти!» – подумал Свирельников и присел на лавочку возле большой клумбы, неравномерно заросшей мелкими, явно высаженными сиреневыми астрами и самостоятельными сорняками.
Спецполиклиника скрывалась в переулке, коленчато соединяющем Маросейку с Мясницкой. Мало кто знал, что, нырнув в неприметную подворотню, можно очутиться в обширном внутреннем дворе старинной допожарной московской усадьбы, спрятанной вовнутрь квартала. От большого бело-желтого барского дома с колоннами в обе стороны полукругом простирались пристройки, где когда-то, наверное, были людская, каретный сарай и прочие дворянские подсобья. Теперь же там располагались не уместившиеся в главном здании рентгеновский кабинет, физиотерапия, архив и кое-что еще. Свирельникову этот старинный дом напоминал огромного человека, раскинувшего руки, чтобы отгородить, уберечь свое исконное имение от уничтожающего напора новых времен.
В советские годы Михаил Дмитриевич частенько, особенно перед праздниками, бегал по этому переулку, тогда называвшемуся Большим Комсомольским, от метро «Площадь Ногина» к распределителю, который притаился во дворе спецстоловой для старых большевиков. «Святой человек» снабжал Тоню особыми талончиками с печатью. По ним можно было купить «авоську» – пакет с головокружительным советским дефицитом: севрюгой, семгой, икрой, сырокопченой колбасой, карбонатом и прочими вкусностями, которых никогда не бывало в магазинах, но которые непременно оказывались перед праздниками почти в любом московском холодильнике. Казалось, в каждой семье имеется свой, пусть даже совсем незнаменитый, Красный Эвалд, и ему от Советской власти полагаются посмертные жертвоприношения в виде редкостной снеди.
Стоя в небольшой очереди, Михаил Дмитриевич всякий раз поражался обилию в распределителе бодрых интеллигентных большевицких вдов, отлично друг друга знавших и громко разговаривавших промеж собой с той неистребимой местечковой жизнерадостностью, которую не выбили из них ни ответственное величие 20-х – 30-х, ни лагеря 40-х – 50-х, ни последующая долгая московская старость с непременными мхатовскими премьерами и третьяковскими вернисажами…
Алипанов, как и положено бывшему оперу, подошел незаметно, сзади, положил на плечи Свирельникову тяжелые ладони и тихо произнес:
– Не шевелитесь! Мы все про вас знаем!
Директор «Сантехуюта» испуганно вздрогнул, почувствовав на мгновенье в сердце болезненную беспомощность, и разозлился. Он дождался, пока Алипанов усядется рядом, вынул из кейса пакет с деньгами и молча отдал. Альберт Раисович, не пересчитывая, убрал его в боковой карман, спросив только:
– Как договаривались?
– Я-то – как договаривались. А вот ты – не как договаривались! – плаксиво ответил Свирельников.
– Фетюгин нажаловался? Ну, ничего страшного. Пришлось надавить…
– Я не об этом!
– А о чем?
– Ты же обещал, что никто никогда не докопается!
– А разве он кому-то пожаловался?
– Никому он не жаловался. Я – про больницу!
– Про какую больницу? Эту, что ли? – Опер кивнул на дом с колоннами.
– Нет, про другую!
– Ну, так там все в порядке. Министром назначили.
– Кого?
– Догадайся с трех раз – кого! – начал злиться Алипанов.
– Тогда почему за мной следят?
– А с чего ты взял, что за тобой следят? Пил вчера?
– Ну и что?
– Так, ничего…
– Нет, мне не кажется! Сначала я возле отеля заметил…
– Возле какого отеля?
– На Патриарших.
– А что ты там делал?
– Отдыхал. Потом смотрю: те же самые «жигули» возле моего дома…
– Та-ак! С этого места подробнее, пожалуйста! Номер машины запомнил?
– Нет.
– Как они выглядели?
– Серые. Старая «копейка».
– Водителя рассмотрел?
– Рассмотрел: молодой, бритоголовый, в красной ветровке.
– В красной?
– В красной. Он хотел даже в мой подъезд зайти, но консьержка не пустила. Сказала, милицию вызовет.
– Неужели есть еще такие консьержки?
– Есть. А он ответил, что сам оттуда.
– Да ну? И «мурку» показал?
– Что?
– Удостоверение.
– Нет.
– Ясно. А что ты в отеле делал?
– С Веселкиным мирился. Он от «Филипаласа» отказался.
– Да ты что! А почему?
– Понял, наверное, что все равно проиграет.
– С девушками гуляли?
– С девушками.
– Девушек кто заказывал?
– Он.
– А расплачивался?
– Я.
– Полностью расплатился?
– Полностью. Даже за вредность добавил.
– Во как! Можешь узнать, по какому телефону он их вызывал?
– Могу.
– Узнай!
– Зачем?
– На всякий случай. Похоже: расписание твое изучают, маршруты отслеживают, прикидывают…
– Что прикидывают?
– А кто ж знает? Может, тебя в разработку взяли, а может, просто грабануть хотят. Или грохнуть. Прикидывают, где удобнее… – Алипанов улыбнулся, нацелил на Свирельникова указательный палец, звонко щелкнув при этом большим и средним.
– За что? – Михаил Дмитриевич почувствовал, как сердце мягко споткнулось обо что-то в груди и несколько мгновений вообще отсутствовало на своем жизненном посту.
– Значит, есть за что!
– Ты так спокойно про это говоришь…
– Да подожди ты! Я пошутил. Может, это и не то совсем…
– А что?
– Что угодно. Например, тебя с кем-то могли перепутать. Ошиблись…
– Ага, и замочат по ошибке!
– Не допустим!
– А если не перепутали?
– Если не перепутали, значит, тебя в самом деле пасут.
– Кто?
– Будем выяснять.
– Из-за чего?
– Да мало ли из-за чего. Жена могла нанять. Ты с Антониной развелся?
– Нет еще…
– Вот, пожалуйста: соберет на тебя компромат и обует в суде за моральный ущерб по полной программе!
– Нет! Я ее знаю. Она на такое не способна!
– Запомни, Михаил Дмитриевич, бывшие жены способны на все!
– Исключено!
– Ладно – исключаем. Веселкин мог нанять?
– Вовико? Раньше, наверное, мог. А теперь зачем?
Я же русским языком объяснил: от «Филей» он отказался! Мы с ним вчера…
– Ладно, успокойся! Ты что сегодня такой нервный? Не выспался?
– И не выспался тоже. Ты уверен, что с больницей это не связано?
– Точно. И вообще советую тебе забыть о больнице! А то накаркаешь! Я внятен?
– Внятен. Тогда кто за мной следит?
– Дай мне времени хотя бы до вечера. Ты, кстати, тоже подумай, повспоминай: может, обидел кого или не поделился по-честному? По телефону никаких угроз не было? Не обязательно вчера-позавчера. Месяц назад, полгода назад, год…
– Нет.
– Обычно сначала предупреждают или ставят условия. Деловые люди просто так не убивают. Ну, не мне тебе объяснять. К чужим женам не приставал? За это тоже могут!
– Не-ет… В последнее время нет…
– Ладно, будем думать-соображать. Если сам что-нибудь вспомнишь, звони. Только слов плохих по телефону не говори! Говори намеками – пойму. Я читал, что каждое сказанное слово улетает в космос и там вращается…
– Мысли, между прочим, тоже!
– Да ты что! Ну, тогда – всем звездец!
– Почему? Есть же порядочные люди!
– В делах, может, и есть, а в мыслях нет. Ладно, вечером встретимся, все обсудим, заодно и мой гонорар обговорим.
– А может…
– В милицию заявить? Попробуй! Думаешь, они тобой бесплатно заниматься будут?
– Нет, конечно, но все-таки… специалисты…
– Михаил Дмитриевич, ты что-то сегодня совсем плохой! Мы были специалисты! Мы! Поэтому нас всех и разогнали. А тем, кто сейчас там работает, на тебя наплевать! Но платить придется много, потому что им еще с начальством надо делиться. А я – один. Так что со мной надежнее и дешевле! Я внятен?
– Нет, я хотел… Ты меня сбил… Может, мне лучше дома отсидеться?
– Даже если тебя и заказали, в чем я глубоко сомневаюсь, киллер пока лишь на первом этапе. Ведь ты пойми: тебя не просто надо убить, тебя надо так убить, чтобы никто не докопался ни до заказчика, ни до исполнителей. А такие ликвидации за один день не готовятся. Ты точно эти «жигули» только сегодня увидел?
– Ну, может, вчера вечером… Не помню…
– Тогда сегодня живи спокойно! – Алипанов поднялся с лавочки и с хрустом расправил плечи. – Я выйду первым. Потом ты. Если он там, веди себя как можно спокойнее! Подай знак. Незаметно. Понял?
– А может, мне все-таки дома отсидеться?
– На людях-то безопаснее, Михаил Дмитриевич, ты мне верь! Если «жигуль» снова появится, постарайся запомнить номер!
– Да уж постараюсь…
Свирельников выждал, покуда бывший опер скроется из глаз, и двинулся следом. Войдя в подворотню, еще сохранившую сырую ночную прохладу, он остановился и закурил. Первая затяжка была удушливо-омерзительна, словно сигарета набита не табаком, а пластмассовыми опилками, но потом подоспела головокружительная, тошнотворная легкость, которая на несколько мгновений примиряет с самой паскудной жизнью.
Серых «жигулей» в переулке не оказалось. На противоположной стороне, возле пиццерии, стоял Алипанов и вопросительно смотрел на директора «Сантехуюта». Свирельников в огорчении широко развел руками. Альберт Раисович осуждающе покачал головой и решительно зашагал в сторону Мясницкой.
Михаил Дмитриевич, вздохнув, сел в машину.
– Куда едем? – робко осведомился шофер.
– К следователю.
– Куда в прошлый раз ездили?
– Туда!
12
Он проходил как свидетель по делу фирмы «Сантехглобал». Мотаться по следователям давно стало для него делом почти привычным. Даже смешно вспоминать, как, первый раз получив повестку, Свирельников выложил ее перед Тоней с ужасом, словно черную метку, и долго не мог заснуть, гадая, за что его, так сказать, привлекают. А привлекли его тогда за какое-то пустяковое нарушение правил торговли. Получив отступное, следователь тут же закрыл дело, открытое, судя по всему, из чисто коммерческой надобности. И на этот раз, собственно, ничего страшного Свирельников не совершал, а просто, как многие, покупал оптом и устанавливал клиентам сантехнику, которую почти беспошлинно ухитрялась ввозить в отечество фирма «Сантех-глобал». У владельца фирмы, носившего примечательную фамилию Толкачик, имелись высокие родственные связи в Таможенном комитете, благодаря чему он мог выбрасывать на рынок дешевый и относительно качественный товар. Кормились вокруг него многие.
Быстро разбогатев, Толкачик построил себе, как и положено, особняк на Рублевке, купил виллу в Карловых Варах, завел конезавод, сменил десяток модельных любовниц, а потом, заскучав от изобилия, не нашел ничего лучшего, как пойти в политику. Непростительная ошибка, но ее совершает большинство нуворишей в поисках острых ощущений. Почему-то Толкачику взбрело в голову финансировать Партию гражданского общества, которую политические враги именовали «Гроб» и которая всегда отличалась хамоватой лояльностью по отношению к Кремлю. Ходили затейливые слухи, будто Толкачик совершенно случайно познакомился с лидером этой партии Плютеевым и тот просто очаровал сантехнического олигарха своими тайными знаниями. Произошло это на торжественном фуршете по случаю вручения очередной «Вики». (Так ласково называют в осведомленных кругах золотую статуэтку «Виктории», ежегодно выдаваемую вместе с большой денежной премией самым неподкупным журналистам.) Плютеев, в прошлом известный уфолог, запивая утиную печень «сотерном», сообщил Толкачику о внеземном происхождении идей демократии, каковые в XVII веке доставил на землю посланец посторонней цивилизации, некоторое время проживавший в Англии под именем Фрэнсиса Бэкона и даже занимавший пост лорда-канцлера. Понятно, что его смерть в 1626 году от простуды, якобы подхваченной во время опытов по сохранению мяса с помощью снега, чистая дезинформация. Просто его забрали обратно, туда, откуда он прибыл…