– Можно посмотреть журнал?
– Да ради бога…
Мальчик полистал «Огонек», но почти сразу отложил. Поскучнел и стал смотреть в окно.
– Неприятности? – вдруг тихо сказал Пассажир.
Мальчик не удивился. И не оглянулся. Так же тихо спросил:
– Почему вы решили?
Пассажир не то усмехнулся, не то вздохнул. Объяснил:
– Я такую примету знаю с детства: если паука раздавишь, обязательно что-то нехорошее случится. А у тебя паук на носке.
Мальчик быстро подтянул ногу и с минуту сидел в позе известной древнеримской скульптуры. Называется «Мальчик, вытаскивающий занозу». Разглядывал ступню. Взял останки паука за лапку, отнес к окну, дунул.
– Нет, он уже дохлый был, когда я наступил… Это я в чулане веревку искал, разутый, чтобы не топтать зря… На живого зачем наступать?
– Но если случайно…
– И случайно не наступлю. Потому что чувствую.
Мальчик вернулся в кресло, забрался с ногами. Встретился с Пассажиром взглядом и поморщился. Взялся за нижнюю губу.
– У тебя что-то болит?
– Не… По-моему, это у вас болит, – нерешительно сказал мальчик. – Только не пойму, что. Будто везде…
– А! Ты угадал… – Длинное тело Пассажира болезненно шевельнулось. – Эта штука называется «остеохондроз». Не слыхал?
Мальчик свел брови и качнул головой.
– Между позвонками нарастают хрящи и зажимают нервы. И боль отдает в самые неожиданные места, от пяток до мозжечка… Потому как старость, дорогой мой…
Все так же, со сведенными бровями и держась за губу, мальчик проговорил:
– Если позвоночник, то главная боль в спине… Да?
– Ох… пожалуй…
– Тогда… я, наверно, могу…
– Что? – Пассажир приподнял голову. – Что ты можешь, дружок?
– Ну… полечить, если вы хотите. Я немного умею…
– Неужели?
– Ага… Я уже так делал. С одним человеком. И получалось… Только вам надо вверх спиной лечь.
– Гм, это задача… Впрочем, попробую… А что ты предлагаешь? Массаж? – Пассажир глянул на худые мальчишкины руки с короткими рукавами.
– Да не-е… – Мальчик спустил с кресла ноги. – Я не буду касаться. Или чуть-чуть. Вы не бойтесь…
Пассажир коротко, с прикашливанием засмеялся и стал переворачиваться на живот.
– Уверяю, что не боюсь. Хуже не будет…
Мальчик принес к постели стул. Сел задом наперед, грудью навалился на спинку. Втянул и закусил губу. Худая спина Пассажира закаменела под синей с белыми полосками рубашкой.
– Вы не напрягайтесь так, – осторожно попросил мальчик. – Не натягивайте… все жилки.
– Ох, ладно… – Спина обмякла, даже подтяжки ослабли.
Мальчик сощурился, протянул руки, ладонями провел вдоль спины. Шепотом сказал:
– Ой-ей…
– Что? – выдохнул в подушку Пассажир.
– Сколько всего у вас… Ну, от которого боль…
– Да? Уже во всем разобрались, уважаемый доктор?
– А вы не дразнитесь, – строго сказал мальчик.
– Ох, извини, молчу.
– Не, молчать не надо. Лучше про что-нибудь разговаривайте. – Ладони мальчика то замирали, то плавали над синей рубашкой.
– Но я, право, не знаю… Видишь ли, я как-то не имею опыта бесед в… таких ситуациях.
– Значит, сильно болит? – Мальчик говорил с некоторым напряжением. Он грудью сильно налегал на спинку стула.
– Болит? М-м… пожалуй, меньше. Ты не беспокойся, я привык терпеть. В жизни всякое бывало…
– На войне?
– И на войне, и после…
– А вы кто? Ну, профессия у вас какая?
– Профессии были разные. Последняя совсем не романтическая. Ревизор в системе «Плодоовощторга»… Но это так, мимикрия.
– Что? – удивился мальчик.
– Маска для души… В душе человек далеко не всегда тот, кто он в жизни. Впрочем, тебя это еще не должно волновать.
– Ну, почему же, – уклончиво сказал мальчик. И другим голосом, оживленней, спросил: – А вы до какой пристани плывете?
– Сейчас, этим рейсом? До Якорного Поля.
– Даже и не слышал про такую… Это поселок?
– Это… заповедник. Там у меня… друг юности.
– А далеко это Поле?
– Ну… после Краснодольска.
– У-у… Я раньше сойду, в Жуково. А оттуда – в Черемховск.
– И к кому же ты туда направляешься?
– Домой.
– А та… дама, которая тебя провожала? Родственница?
– Не-е… Знакомая отца. Вернее, его мамы, бабушки моей.
– Понятно…
Мальчик, двигая ладонями, вздохнул:
– Нет, вам, наверно, непонятно… почему мы так с ней расстались.
– Признаться, да… Но любопытствовать не смею. Чужие секреты…
– Да никакие не секреты… Просто у меня лопнуло терпение… Я у нее жил две недели, меня папа туда устроил. Ну, вроде как погостить, и заодно немецким позаниматься. У меня с ним никак не ладится. В этом году в шестом классе экзамены по иностранному языку сделали, дак я еле выплыл…
– О… ты, значит, шестой класс закончил? Солидно.
– Ага. Я только ростом не очень, а вообще мне уже скоро тринадцать.
– Как и ему…
– Кому?
– Что?.. Ох, это я так, отвлекся… Ну и как ты жил в Лисьих Норах?
– По-всякому жил. Анна Яковлевна эта… ну, она со своим характером. Вся такая, будто из прошлого века. И с меня стала требовать, чтоб всегда поглаженный, причесанный… Вставать по часам, ложиться по часам. С десяти до одиннадцати, каждый день, зубрежка немецкая… И всегда «извините» и «пожалуйста»… И вилкой не брякать… о старинные тарелки…
– Просто как Гек Финн и вдова Ватсон, – вздохнул Пассажир. – Помнишь?
– Ага… Ну, нет. Наверно, все-таки не совсем так, я зря наговаривать не хочу. Она ведь в общем-то неплохая, наверно… С ней иногда интересно было, она про прежние времена много рассказывала… И по немецкому меня подтянула.
– А из-за чего же конфликт?
– Да так, накопилось… Сперва мне вовсе и не трудно было, я к ее режиму быстро приспособился. Ну, не то чтобы по правде стал таким… совсем уж воспитанным, а просто сказал себе: «Терпи, так надо». Помните, вы про маску говорили?
– Да-да… Значит, ты «принял правила игры»?
– Ага! Вот именно, будто играть стал! И даже интересно сделалось… Да там и хорошего было много! Книг у нее полным-полно, журналов старых про путешествия… И я же не все время с ней дома сидел. А Лисьи Норы – городок интересный, мы там с ребятами везде лазили, исследовали. И всякие игры устраивали.
– Любопытно. И какие же игры у… нынешнего поколения?
– Ну, например, мы акваплан сделали. Знаете?
– М-м…
– Большой кусок фанеры с веревкой. Он к моторке цепляется на буксир… У одного мальчишки есть старший брат, у него моторная лодка. Ну вот, на фанеру встанешь, за веревку держишься, будто за вожжи, и моторка тебя тащит. Быстро так, будто летишь над водой.
– Как на водных лыжах?
– Ага. Только это проще. Можно почти без тренировки, это даже у самых маленьких получалось… И здорово так!.. Ну вот, из-за этого акваплана я с ней и поругался.
– Не разрешала кататься?
– Да не в том дело. Я с ее часами в воду булькнулся… У меня часов нету, она мне дала свои старые. Чтобы я к обеду в точности приходил. А я же их на руке носить не буду, дамские. Вот в кармане и таскал и забыл выложить на берегу…
– Так ты что же, одетый на этом акваплане ездил?
– А чего такого? Только босиком… По ногам брызжет, а выше колена и не замочишься. Мы с отмели стартовали, туда же обратно приезжали. Кто научился, тот никогда не свалится…
– Однако же булькнулся.
– Потому что мотор заглох! Это первый раз случилось, никто даже не ожидал… Ну и ладно бы, самому-то высохнуть недолго. Да только часы остановились наглухо, вода в них попала. Ну и началось: «Ах, какой ужас, ты не только часы испортил, но и сам мог утонуть». И еще: «Аккуратный и собранный человек не позволит себе попадать в такие ситуации…» Я не удержался. «Знаете, – говорю, – как надоело быть аккуратным и собранным! Вы меня будто канарейку в клетке воспитываете…» Она, конечно: «Как ты можешь так говорить, я за тебя волнуюсь…»
Мальчик посопел и сильно заскрипел стулом.
– Ну, тут и я сказал: «Вы не за меня, а за часы волнуетесь. Вы не бойтесь, папа заплатит за ремонт…» Может, я зря такое брякнул, да назад не проглотишь… Она села, помолчала так выразительно и говорит: «Такого я, признаться, от тебя не ожидала… Ты, конечно, мальчишка, но и мальчишкам не все позволено…» А потом: «Одно из двух – или ты немедленно и как следует извинишься, или мне остается проводить тебя на вокзал…» А чего я буду извиняться, если я правду сказал…
Пассажир с осторожным интересом спросил:
– А признайся, голубчик: ты уверен, что сказал ей правду?
– Ну… насчет часов я, наверно, зря. А насчет канарейки… Да и вообще… Так обидно сделалось. Как тут извиняться?.. Она губы поджала, и давай звонить на вокзал, про расписание. А тот поезд, который нужен, уже ушел. С автостанции сказали, что билетов на автобус нет. Тогда она на пристань позвонила, а тут этот «Кобург». Она говорит: «Я иду за билетом, а ты уложи чемодан и ступай за мной…» А я сумку только взял с книжкой, а чемодан не стал собирать. Пускай назло ей останется…
– А может, решил, что она еще передумает?
– Вот уж нет… – Мальчик взялся за спинку стула и утомленно откинулся назад. – Такие, как Анна Яковлевна, ничего не передумывают… А я тоже… А спина у вас, по-моему, уже не болит. Да?
– Что? – Пассажир приподнялся на локтях. – Не может быть… В самом деле… – Он осторожно пошевелил поясницей.
Мальчик улыбнулся и провел ладонью по лбу.
– Сейчас болеть не будет. По крайней мере до утра… Я вас нарочно разговором отвлек, чтобы легче было боль убрать.
– Ох, спасибо… Как же это у тебя получается?
– Получается… иногда. – Мальчик встал и серьезно сказал: – Только потом все тело гудит и есть ужасно хочется.
Мыс Город
В конце короткого коридора была буфетная дверь. За дверью оказались три липких столика (за ними никого не было) и прилавок с хмурой полной теткой в кокетливой кружевной наколке.
Мальчик взял у буфетчицы две котлеты и стакан теплого чая. Разменял хрустящую трешку – свой дорожный запас. Буфетчица сказала, что рублей нет, и дала сдачу одинаковыми монетками по пятнадцать копеек.
Гарнир из вареных макарон отдавал тухлым, но котлеты все же пахли котлетами, и мальчик сжевал их, помазав горчицей. Проглотил чай. К тарелке с хлебом нахально шел крупный рыжий таракан. Мальчик повернул к нему, словно зеркальце, прямую ладонь. Таракан попятился, встал на задние лапы, ощетинил усы, кинулся на край стола и спрыгнул.
– То-то же, – сказал мальчик. И ушел на корму.
Здесь, под косо подвешенной лодкой, расположился небольшой студенческий табор. Кто-то спал, привалившись к рюкзаку, кто-то тихо разговаривал и смеялся. Похожий на цыгана парень сидел на стопке рыжих спасательных жилетов и трогал струны гитары. Мальчик встал у перил с проволочной сеткой, поразглядывал стройотрядовцев и стал смотреть на реку.
Небо совсем очистилось, солнце уже пряталось за кромку леса на высоком берегу и лишь изредка стреляло красноватыми лучами из-за верхушек елей. Другой берег, низкий, луговой, был покрыт оранжевым светом. На нем хорошо видны были деревни с почерневшими рублеными избами и деревянными церквушками, которые еще не разобрали и не свезли в заповедники.
Потом выплыло из-за поворота село. Уже не с одной, а с несколькими церквами. Главная была каменная, белая и ярко светилась под наклонными лучами. Золотисто-зеленый берег, желтый плес, темные и светлые колокольни, купола…
– Ну, прямо Углич, что на Волге, – сказал кто-то среди студентов.
– А и так почти Углич. Уголичи-Северские. Давний оплот здешних староверов. Даже цари ничего с ними не могли поделать…
– Этакая Русь рядом с Западом…
– История, чего ж тут…
Девушка в синей аэрофлотовской пилотке подняла от рюкзака голову и спросила гитариста:
– Миша, а ты песню про Углич помнишь?
Тот прихлопнул струны.
– Ту, что Димка Ярцев сочинил? А как же. Мы ее и там… помнили. Правда, командиры косились, не в жилу, мол. Но все равно…
– Эх, Димка, Димка… – сказали за грудой рюкзаков. – Главное, перед самым дембелем…
Гитарист переливчато перебрал струны, откинул волосы, посмотрел на Уголичи-Северские и запел… Голос у него оказался высокий, почти как у девушки.
Парни и девушки начали подвигаться к певцу, окружили. Мальчик его уже не видел. Но голос звенел.
Мальчик вспрыгнул на планшир, ухватился за трубчатую стойку фонаря. За головами и спинами опять увидел гитариста. Тот наклонился над струнами, голос у него как бы потемнел:
И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:
Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:
Тихо стало, и в плеске забортной воды, в бледнеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо «Кобурга», который к этой пристани почему-то не причаливал…
Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел на середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая – от скамьи до бортового поручня не больше метра.
Прошел пассажирский помощник. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно:
– Один, значит, едешь? Гляди не балуйся.
Мальчик обнял колени, ткнулся в них подбородком.
За высоким кожухом вертелось и расталкивало воду гребное колесо. Сквозь этот шум слышен был миролюбивый звон комаров. Вверху, на мостике, сказали:
– Иван, флаг сыми, видишь, солнце ушло.
Оранжевый свет угас, небо стало зеленоватым. Мальчик знал, что потемнеет оно не скоро. Время белых ночей давно кончилось, но до осеннего равноденствия было еще далеко, и над здешним речным и лесным краем подолгу стояли белесые сумерки.
Появился на палубе Пассажир. Присел на край скамьи. Помолчал. Сказал неловко, но бодро:
– Да, голубчик, ты меня прямо воскресил.
– Вот и хорошо, – вздохнул мальчик. Не обернулся, смотрел, как наплывает высокий и почти черный мыс.
Это был крутой полукруглый холм. Лесистый, сумрачный. С обрывистым выступом над водой. Выступ напоминал забрало рыцарского, колючим гребешком украшенного шлема. Кромка «забрала» была без леса – ломаный гранитный край с редкими деревцами. От него до воды – метров сто, наверно.
И вот эта махина двигалась на пароход. Видимо, фарватер проходил недалеко от обрыва. Там ярко горела красная капля бакена, отражалась дрожащей стрункой. Пассажир спросил:
– Спать не собираешься?
– Рано еще. Да и днем выспался.
– Это верно. Я тоже подремал… Все как и должно быть.
– Что «должно быть»? – отозвался мальчик. Без особого, впрочем, любопытства.
– Это я так… Извини, я хочу спросить… Допускаю, что выгляжу назойливым, но все-таки… Мне кажется, что тебя что-то беспокоит. Грызет, как иногда выражаются… Не могу ли я помочь?
Мальчик не удивился. Сказал, все так же глядя на мыс:
– Но меня ничего не грызет… Думаете, будто я боюсь, что дома попадет? Ничуть.
– Нет, я не про это… А может быть, тебе просто зябко? Возьми мою куртку.
– Не… мне тепло. Если надо, у меня безрукавка в сумке есть… Из козьей шерсти, домашняя вязка.
– А, это хорошо… Мама, наверно, вязала?
– Нет, не мама… Смотрите, там кто-то стоит!
Мыс придвинулся почти вплотную, обрыв нависал над пароходом. Кромка «рыцарского забрала» скрыла за собой лесистую вершину холма. Черный неровный край рисовался на светлом небе, над ним висела голубая несмелая звездочка. А левее звездочки виден был неподвижный силуэт. Маленькая тонкая фигурка со склоненной головой и опущенными руками.
Конечно, ничего особенного в этом не было. Мало ли туристов на здешних берегах. Какой-нибудь пацаненок улизнул из палатки и глядит с высоты на окрестности…
Но беспричинная тревога толкнула мальчика – так же, как во время песни об Угличе. Он крепче охватил колени и прижался теменем к дрожащей стенке каютной рубки.
– Стоит… – с непонятной интонацией отозвался Пассажир. Он тоже смотрел, запрокинув лицо. – Стоит. Да…
Звездочка прошла за плечами мальчишки на обрыве. Силуэт шевельнулся. В это время заскрипели доски расшатанной палубы. С носа шла, переваливаясь, буфетчица. Пассажир подвинул ноги под скамью, а сам все смотрел вверх. Буфетчица прошла, и от ее передника пахло макаронным гарниром. Мальчик придержал дыхание. В эту секунду на досках звякнуло. Денежка! Светлое небо отразилось в белом кружочке. Пассажир быстро повернулся к мальчику. Тот сбросил со скамейки ноги, нагнулся.