Боже! Его же, Виктора, слова, совсем недавно сказанные им справедливо побитому Тутмесу.
– Встань и иди к аквариуму. Погляди на меня.
Виктор встал и пошел. На этот раз без принуждения, даже торопясь. Неужели глиста в самом деле командует им? Очень даже вероятно, почему бы и нет, чего только в этом безумном мире не случается. Схватить что-нибудь тяжелое – вон тот диск от центрифуги, ударить им по аквариуму. Следующий удар – по глисте. Глисту – всмятку. Короткое решение дурацкой проблемы. Потом уже разберемся, что это было на самом деле.
Пальцы Виктора метнулись к диску и застыли, наткнулись на невидимую твердую преграду.
– Э, нет, – насмешливо сказал голос. – Не так резво, глупый человечишка. Убить хиту сложнее, чем ты думаешь. Впрочем, разрешаю попробовать.
Преграда исчезла. Виктор вцепился в массивную, килограммов на пять, круглую железяку, поднял ее, начал размах. И уронил диск себе на ногу. Упал на колени, воя от боли и бессилия.
– Хорошо! – простонал голос, изнывая от наслаждения. – О, как хорошо!
– Чего тебе нужно? – прохрипел Виктор. – Если тебе нужен раб, зачем ты калечишь его?
– А зачем ты калечил беднягу Тутмеса? Чтобы получить удовольствие. Истинное удовольствие.
– Как ты это делаешь?
– Очень просто. Вспомни, как ты делал это сам. Хороший удар – и человечек в нокауте.
– Я о другом. Как ты заставляешь меня выполнять свои приказы?
– Я – хиту. Мы умеем делать это, человечек. Для нас это просто.
– Плоские черви не могут быть разумными, – сказал Виктор, упорно пытаясь удержаться на сужающемся пятачке рассудка. – У них нет мозгов. Это технический фокус. Чертов Тутмес имел достаточно времени, чтобы подготовить мне гадость. Похоже, он ее подготовил. Но я не настолько туп, чтобы не справиться с ней.
– Я не земной червь. Я – хиту, древнее создание. И не заблуждайся насчет мозгов. Можешь считать, что весь я – сплошной мозг. Мне не нужны органы пищеварения, конечности для передвижения, глаза, нос и прочие примитивные органы чувств. Тот, в ком я живу, отдаёт мне всё – жизненные соки, энергию и силу.
Виктор, кряхтя от боли, поднялся на ноги, доплелся до кресла. Осторожно стащил носок со ступни, ощупал ее пальцами. Здоровенный синяк, но переломов, кажется, нет. Повезло хотя бы в этом.
Повезло… О каком везении вообще можно говорить?
Думать как можно меньше. Вообще не думать. Эта тварь читает его мысли, а потому отключить вербальный уровень, пусть работает подкорка, подсознание подскажет, что делать.
– Ты жил внутри пальцеглаза? – спросил Виктор, стараясь изобразить спокойную заинтересованность. – Как же получилось, что он отрыгнул тебя?
– Я просто вышел из него. Решил сменить дом. Твари, которых вы называете пальцеглазами, – хорошее обиталище, они дают много радости. Но я заглянул внутрь Тутмеса и увидел то, чего не видел никогда. Вы, люди, даете радости много больше. Вы поистине идеальные рабы.
– Раб, – сказал Виктор. – Ты все время произносишь слово «раб». Хочешь сказать, что пальцеглаз был твоим рабом?
– Да, да, человечек. Сильный, быстрый пальцеглаз был моим рабом. Он делал то, что я хотел. Он кормил меня. Радовал меня каждый день.
– Значит, ты паразит, живущий внутри хищника?
– Я хозяин хищника, – сказал хиту. – Я мог бы обидеться на слово «паразит», но это не имеет смысла. Всё равно что считать паразитом шофёра, управляющего машиной и получающего удовольствие от большой скорости. Считать его паразитом машины. Может быть, машина имеет на этот счет собственное мнение. Вполне вероятно, что она вовсе не хочет мчаться со скоростью сто двадцать миль в час, она предпочитает отдыхать в гараже и размышлять о сущем. Но кто ее спрашивает? Она лишь вместилище для хозяина, снабженное теми удобствами, что положены хорошему автомобилю.
– Ты говоришь как человек, – сказал Виктор, упрямо мотнув головой. – Раб, шофер, машина, сто двадцать миль… На Стансе нет ничего подобного. Я думаю, что ты, болтливый червяк, – наведенная галлюцинация. Или, может быть, мой собственный бред. Если я сбрендил окончательно, то стоит признать именно это, и не сваливать вину на разумных червей с планеты Станс.
– Ты дурак, человечек, – сказал голос. – Ты брыкаешься, сопротивляешься, упираешься четырьмя копытами, как земной осел. Выстраиваешь вокруг себя непрочный, готовый упасть от малейшего дуновения забор. Отгораживаешься от того, что является очевидным. От того, что на обнаруженной вами планете все-таки есть разумная жизнь. От того, что вы не смогли найти разумную расу Станса. От того, что эта разумная раса совсем не похожа на вас – прямоходящих, бесполезно-огромных, бездумно плодящихся и привязанных к своим техническим устройствам. Хочешь, я скажу, что пугает тебя больше всего? То, что ты, крутой Виктор Дельгадо, продумывающий все и вся, считающий себя застрахованным от случайностей, вляпался в дурацкую историю, не положенную тебе по статусу. Ты давно привык считать себя великим, но вот вляпался в кучку дерьма и неожиданно утонул в ней с маковкой. Ты еще надеешься, что выплывешь, но надежды твои беспочвенны. Ты еще не представляешь, во что вляпался.
– Ты уже год сидишь в этом аквариуме? – спросил Виктор, махом отметая выспренние слова фантома. Виктор собирал информацию, и информации для того, чтобы отчаяться, пока было недостаточно.
– Нет. Сюда я попал только перед твоим прилетом. Весь год я жил внутри Тутмеса. Это было весьма интересно. Я узнал многое о вас, человечках.
– Если ты тварь со Станса, почему Тутмес не погиб сразу? – продолжил допрос Виктор. – Соприкосновение со стансовской жизнью смертельно для землян.
– Я знаю. Но к хиту это не относится. Хиту держат под контролем все, что считают нужным.
– Там, на Стансе, подобные тебе живут только в пальцеглазах?
– Не только. Хиту живут в любых больших хищниках. Мы живем, радуемся жизни и меняем обиталище каждый раз, когда радость, которую оно дает, становится слишком малой.
– Ты говоришь о радости. Что ты называешь этим словом?
– Ощущения. Азарт погони за жертвой, удовольствие от вкусной еды, экстаз обладания самкой… Эмоции хищников несложны, но чисты. Они очень важны для нас. Это изысканная приправа к пище, коей являются соки животных, в которых мы обитаем.
– Ты так хорошо говоришь на человеческом языке. Можно подумать, что ты говорил на нем всю жизнь.
– Я говорил на нем целый год, пока жил в Тутмесе. Для хиту это более чем достаточно. Знания Тутмеса стали моими, а он знал много, очень много. Каждый из хиту живет сотни лет, меняя при этом сотни обиталищ, и помнит любой миг своей жизни. У нас хорошая память – вы, человечки и мечтать о такой не можете.
– Как случилось, что твоим обиталищем стал Тутмес?
– Я был испуган, когда пальцеглаза, в котором я обитал, поймали люди. Я не мог сбежать, я затаился. И был потрясен, когда услышал мысли и чувства людей – еще там, на корабле, который вез меня на Землю. Разумные существа – и не черви! Я представить себе такого не мог! Десятки разумных существ, тесно собравшихся на малой площади – примитивных, подчиненных необходимости таскать с собой свое огромное тело, не умеющих читать мысли, и все же мыслящих! Я услышал чувства, которых не слышал никогда доселе. Это было для меня новым блюдом – невиданным яством, рядом с которым все, что я испытал в своей долгой жизни, казалось пресным и скучным. Я возрадовался. И понял, что следующим моим обиталищем станет человек.
– Им стал Тутмес.
– Стал. Наверное, мне стоило сменить обиталище раньше, но я не спешил. Впрочем, это не имело значения. Я слышал мысли и чувства человека Тутмеса, находясь в пальцеглазе, я управлял действиями Тутмеса, хотя он и не подозревал об этом. Когда я решил, что пора, я вышел из пальцеглаза и занял место в человеке.
– Чем же Тутмес перестал тебя устраивать?
– Он доставлял немало радости. Но ты дашь больше, много больше.
– Не понимаю… – Виктор помотал головой. – Что именно тебе нужно, червь? Чего ты хотел от Тутмеса? Чего хочешь от меня? В чем состоит твоя радость?
– В твоем унижении.
– Унижении? – Виктор скептически хмыкнул. – Все-таки ты галлюцинация, и я выведу тебя на чистую воду. При чем тут унижение? Не хочешь ли ты сказать, что в прежней своей жизни унижал неразумных стансовских хищников?
– Нет, конечно. Увы, их нельзя унизить, нет у них такого чувства. Но войдя в человека, я познал новые изысканные блюда. Гнев, злость, стыд, разочарование – сокровища для настоящего гурмана.
– Тебе нравится страдать?
– Причем тут я? Страдать – это твой удел. А я буду внимать твоим мукам, наслаждаться их силой и чистотой. Меня приведут в восторг твой страх, твоя боль, твое ощущение полной беспомощности. Твое понимание, что рухнули все планы, что ты упал с вершины мира в выгребную яму, стал нижайшим из отбросов и нет больше надежды. Это моя еда, человечек.
Виктор закрыл глаза, нажал на веки пальцами, радужные круги поплыли в кромешной темноте.
Наваждение. Дурацкое наваждение.
Нет, не стоит обманывать себя. Это все же реальность. И его, Виктора, задача – справиться с этой реальностью. Устранить ее, как устранял он все, что мешало ему в жизни.
– Значит, во всем виноват ты, хиту? – спросил Виктор. – Это ты управлял событиями на Слоне?
– Да. Я спланировал все, что произошло. Здесь, на астероиде, два месяца шел спектакль с участием трех актеров, и ты полагал, что являешься его постановщиком. Ты ошибался. Режиссером был я. Я давно приметил тебя – еще тогда, когда ты общался с Тутмесом по видеофону. Я положил на тебя глаз. Ты алмаз в моей коллекции, надменный хай-стэнд, мизантроп и блестящий ученый Виктор Дельгадо. Адекватно унизить особь, ценящую себя столь высоко – высшее искусство. Два года, пока Тутмес жил на Слоне в одиночестве, я вынужден был ждать. Но пятьдесят один день, проведенный в твоей компании, с лихвой компенсировал мой голод.
– Почему ты оказался в аквариуме? – перебил его Виктор. – Ты, кажется, должен был жить внутри Тутмеса?
– Я знал, что оставаться в Тутмесе опасно. Предчувствовал, что ты будешь избивать его при любом удобном случае, и не хотел пострадать при этом. Я весьма живуч, могу пролежать на открытом воздухе почти сутки, такое бывало в моей жизни не раз. Но подстраховаться не мешает, согласись, особенно если имеешь дело со столь злобной бестией, как Виктор Дельгадо. Ваша цивилизация развилась до такой степени, что червей-лентецов можно содержать в комфортных условиях. И я позволил себе отдельный, хорошо обустроенный аквариум.
– И что? Теперь мне предстоит возить этот аквариум с собой?
– Не надейся, – Хиту сухо рассмеялся, кашляющий его смешок точь-в-точь напоминал сардонический смех Виктора. – Я буду в тебе, раб. Буду до тех пор, пока не решу сменить раба. Только не думай, что я когда-нибудь оставлю тебя и уйду. Я уйду не раньше, чем прежний раб умрет тяжелой, отвратительной смертью. Ты убил Тутмеса, и я познал смерть раба. Это оказалось пиком наслаждения, человечек. Тем, ради чего стоит жить.
– Ублюдок, – просипел Виктор, содрогаясь в желудочных спазмах. – Сгинь, наваждение. Сгинь к чертовой матери.
– Ты уже унижен, – прокомментировал червь. – Ты напрудил в штаны, от тебя воняет. Неплохо для начала. Пожалуй, прелюдию пора заканчивать. Иди сюда, человечек, приступим к первому акту.
– Не пойду, – шепнул Виктор, наблюдая, как ноги вздергивают его вертикально вверх и делают первый шаг, как руки вытягиваются вперед, тупо скрючив пальцы. – Нет. Нет…
– Иди, человечек. Иди.
– Почему ты не взял Лину? – спросил Виктор, шагая вперед тяжело, неуверенно, подобно киношному зомби. – Она красивая, здоровая. Ее можно унизить сильно, изящно, затейливо. И жить в ее теле много лет, много больше, чем в моем …
– Она не подходит мне. Не хочу брать в рабы тех особей, что не познали удовольствия от унижения других. Девушка слишком молода, слишком чиста. Она не переступала через трупы врагов. Слишком пресная пища. Она в подметки тебе не годится. Ты в состоянии оценить мой комплимент, человечек Виктор? На твоем месте я бы гордился.
– Возьми Лину. Пожалуйста…
– Хватит болтать! – рявкнул голос. – Подними крышку аквариума.
Виктор не мог вымолвить ни слова – язык отказался слушаться. Слезы лились по его щекам, оставляли на них горячие дорожки. Дрожащие пальцы отщелкивали фиксаторы, прижимающие крышку – один за другим. Нажатие на кнопку, и крышка плавно поднялась вверх. Червь уже отцепился от питающей его трубки, плавал в густой зеленой жидкости. Затхлая вонь ударила в ноздри Виктора.
– Возьми меня, человечек. Возьми. Только аккуратнее.
Аккуратнее… Будет тебе аккуратнее. Раздавить проклятую глисту. Сломать барьер, вырваться хоть на миг из тисков чужой воли. Всего лишь секунда – ему хватит…
– Давай быстрее, мне надоело плавать в этом прокисшем супе. Хочу в тебя, человечек.
Виктор опустил руку в противно теплый гель, медленно обхватил червя пальцами. Раздавить тварь, использовать последний шанс. Тело хиту оказалось неожиданно жестким. Виктор стиснул зубы, резко вдохнул и бросил всю силу, всю волю и ненависть в пальцы. Бесполезно. Мышцы не отреагировали – даже, кажется, расслабились еще больше.
– Теперь это мои мышцы, – сказал червь. – Ты будешь делать ими то, что я захочу. Вытаскивай меня.
Виктор поднял руку. Червь свисал с его ладони с двух сторон, пульсирующие волны пробегали по плоскому членистому телу, струйки зеленой слизи стекали обратно в аквариум.
– Хозяин, – произнес глист. – Скажи: «Хозяин».
– Хозяин, – как эхо, отозвался Виктор.
– В каждом доме должен быть хозяин. В твоем доме хозяин – я. Отныне и до самой твоей смерти.
– Ты – Хозяин.
– Отлично, человечек. Ты становишься понятливым. А теперь открой рот.
Виктор, цепенея от ужаса, открыл рот.
– Шире! Так я не пролезу!
Челюсти Виктора раздвинулись, словно их растащили домкратом. Хрустнуло в ушах, боль пронзила распяленное лицо сверху донизу. Как можно проглотить такое – огромное, жесткое?! Эта тварь распорет его глотку, разорвет в ошметки пищевод, пробуравит желудок…
Лентец поднял головку, оснащенную тремя крючковатыми челюстями.
– Пора, человечек. Я иду домой.
Рука Виктора поднялась и запихнула червя в рот.
И настал ад.
День 52
Лина не сразу поняла, где находится. Сознание наплывало волнами, прорезалось мучительной болью и уходило, возвращая Лину в благодатное бесчувствие. Ферменты в крови трудились, перемалывая молекулы нейролептика, паузы забытья становились все короче, и наконец Лина осталась наедине с безысходной реальностью.
Она лежала голая, распятая, намертво пригвожденная к столу тяжелым фиксатором. Пластмассовая трубка торчала в ее горле, шла в трахею, аппарат искусственного дыхания мерно нагнетал воздух в легкие, раздувал их, как меха. Каждый вздох отдавался сотней раскаленных игл, пронзал грудь насквозь.
Лина попробовала пошевелить пальцами – получилось, но не дало ничего. Предплечья и голени были прижаты к столу теплым, нагревшимся от кожи пластиком. Лина почти не чувствовала своего затекшего тела.
Она вспомнила все – как Виктор обманул ее, как убил Тутмеса, как приговорил к смерти ее, Лину и как привел приговор в исполнение. Она осталась жива. Сколько времени прошло? Черт знает… во всяком случае, достаточно, чтоб организм начал восстанавливаться.
Он оставил ее в живых – надо думать, не нечаянно. Это означало, что скоро он придет сюда. Чтобы добить? Не сразу, Лина, не сразу. Сверхрациональный Вик не делает впустую ни единого движения. Он оставил Лину для очередных опытов, и нетрудно догадаться, что на сей раз не будет никакого снисхождения – вивисекция, расчлененка вживую, вот что ее ждет.
Первым делом – убрать проклятую трубку. Она мешает думать, сводит с ума мерным возвратно-поступательным движением воздуха. Лина сжала трубку губами, вытянула их вперед. Внутри горла что-то противно сдвинулось, отлепилось от стенок трахеи, Лина дернулась от боли. Втянула губы назад, снова сжала трубку, вытянула ее изо рта еще на сантиметр. Больно, больно…