Теперь Людмила тоже не носила лифчика. И чувствовала на себе взгляды мужчин, особенно когда надевала тонкую крепдешиновую блузку. Здесь, в библиотеке, она познакомилась с начинающим поэтом, и зимой и летом он ходил в одной и той же вельветовой куртке. Он подарил ей журнал «Юность», который недавно стал издаваться, со своими стихами. В курилке его знали и относились с внимательным почтением. Как и к длинноволосому седому сумасшедшему, который в библиотеку приходил, как на работу, с утра.
Людмила выкурила сигарету. Здесь же, в курилке, были установлены телефоны-автоматы, и она позвонила Еровшину, с которым познакомилась в бассейне, услышала частые гудки – занято – и повесила трубку.
Прожив год в Москве, Людмила выделила для себя несколько мест, где можно завязывать знакомства. Она просчитала все варианты и остановилась на танцверандах, стадионах, библиотеках и бассейнах; зимой годились катки.
На танцверандах она знакомилась с молодыми парнями. Стадионы давали большой выбор: и молодые, и вполне зрелые болельщики в основном мужчины, и появление на стадионе молодой женщины не оставалось незамеченным. Людмила осознала, что в знакомстве на случайность рассчитывать не следует. Для знакомства надо создавать особые условия. Во-первых, в местах знакомства женщин должно быть меньше, чем мужчин. На танцах все-таки девушек было больше, чем парней. Танцверанда – это нормальный вариант для безынициативных. И матери, и отцы знакомились на танцах.
Но Москва предоставляла значительно большие возможности для знакомств. Эти возможности Людмила использовала вполне целеустремленно. Она ходила и на футбольные матчи. Изучила особенности и составы игроков разных команд, чтобы можно было поддержать разговор, потом стала понимать, что происходит на поле, и даже получать удовольствие от игры. Людмила выбрала себе команду – она болела за «Динамо». Эту команду содержало Министерство внутренних дел, и среди ее болельщиков, как определила Людмила, было много состоятельных и солидных людей.
Стадион дал ей несколько знакомств, и каток на Пионерских (бывших Патриарших) прудах тоже себя оправдал. Но самый интересный знакомый у нее появился, когда она стала ходить в бассейн Военно-морского флота, находившийся недалеко от общежития.
Самые ранние и самые поздние – перед закрытием – часы посещения бассейна считались неудобными, и на них было легко достать билеты. Людмила купила абонемент на самое позднее время. В это время в бассейн приходила молодежь, в основном старшеклассники, живущие по соседству, и начальники, которые допоздна задерживались на работе.
В этот вечер, как обычно, Людмила приняла душ, натянула купальник и вошла в зал. На крайних дорожках резвились школьники, посредине плавал мужчина с мощными плечами. Он проплывал от стенки до стенки, разворачивался и, не отдыхая, в том же ритме возвращался. Как машина, подумала тогда Людмила. Она не знала, как называется этот стиль плавания, когда пловец только на долю секунды поднимал голову из воды, чтобы вдохнуть воздух. Лица мужчины она не могла разглядеть. Людмила не торопясь плавала, держась у стенки за поручень, делала под водой упражнения для живота, а пловец, не увеличивая и не уменьшая скорости, работая руками, как молотами, переплывал бассейн снова и снова. Этот приходит сюда не для удовольствия, а работать, подумала Людмила, теряя к нему интерес. Крепкий, но старый, решила она. Когда он проплыл близко, она увидела, что из-под шапочки торчат седые волосы. Но пловец, подплыв к бортику, остановился и обратился к ней:
– Привет! Ты новенькая?
– Есть поновее меня, – ответила Людмила. – Я здесь второй месяц.
– Ты псковская? – спросил он.
– Я московская, – ответила Людмила и испугалась: может, знакомый, может, тоже из Красногородска.
– Ты псковская, – улыбнулся он. – В этом нет ничего плохого, но ты растягиваешь гласные не по-московски. Со временем это пройдет.
– У вас прошло?
– У меня прошло. А ты рядом живешь?
– Не совсем, – ответила Людмила неопределенно.
Он ей понравился уверенностью и улыбчивостью. И не такой уж старый. За сорок, конечно, но в хорошей форме, наверное, из спортсменов, подумала она.
– Темнишь, – усмехнулся он. – Зря. Я сегодня добрый. Я на машине, могу подвезти.
– Согласна, – решилась Людмила.
Он посмотрел на часы. Это были особые часы для подводного плавания – Людмила увидела такие впервые.
– В двадцать один сорок пять у выхода, – предложил он.
Людмила вышла из воды до окончания сеанса, чтобы одеться не торопясь. Краем глаза она заметила, что новый знакомый перестал плавать и рассматривает ее. Она остановилась и тоже посмотрела на него.
– И как? – заметила она.
– Замечательно.
Он показал рукой, чтобы она повернулась. Она, подражая манекенщицам, прошлась по бортику, развернулась. Теперь на нее смотрели и старшеклассники. Она помахала им, и они, выкрикивая «бис!» и «браво!», зааплодировали. Ее ровесники – она старше лишь на три года. Кое-кто пытался с ней познакомиться. Она сразу отмела эти попытки – не хватало только тратить время на малолеток.
У входа в бассейн стояла «Волга» с частными номерами (в номерах ее научил разбираться курсант милицейской школы). Новый знакомый вышел в дубленке, которые начинали входить в моду. Людмила заметила его взгляд, мгновенно подметивший и ее легкое, не по погоде, пальто, и поношенные полусапожки. Он повернул ключ зажигания, включил радиоприемник.
– Сейчас будет тепло, – пообещал он. – Как тебя зовут?
– Людмила.
– Меня – Петр Петрович.
Потом она узнала об этом обычае представляться вымышленными именами: Николай Николаевич, Михаил Михайлович. Настоящее его имя она узнала позже, когда он разрешил ей звонить домой и на работу.
– Ты из военных? – спросила Людмила. Когда ей говорили «ты», она тоже переходила на «ты». Тем, кто был старше ее, это даже нравилось.
– Как определяешь?
– Ты сказал «в двадцать один сорок пять». Нормальные люди говорят обычно «без пятнадцати десять».
– Понял. Запомню. Молодец.
Он достал сигареты с фильтром, предложил ей. Они закурили, пока прогревался салон автомашины. Сигареты были с ментолом, легкие.
«Волга» мягко тронулась с места.
– Показывай, – велел он.
Она показала, где свернуть с Ленинградского шоссе.
Так бы и ехала далеко-далеко, подумала она. Но они доехали за пять минут. Она хотела выйти пораньше, чтобы он не узнал про общежитие, но подумала: этот все равно узнает. Он остановил машину у общежития и кивнул:
– До четверга.
– До четверга, – подтвердила она.
О новом знакомстве она не рассказала Антонине. Катерина тогда с ними еще не жила. Ей почему-то казалось, что, если она расскажет, Еровшин исчезнет, а когда она узнала, кто он и где работает, то рассказывать уже расхотелось.
Теперь Еровшин всегда довозил ее до общежития. Однажды повел в ресторан «Берлин», а после ужина предложил:
– Поедем ко мне!
Он никогда не говорил о семье, но в том, что он женат, Людмила не сомневалась – очень уж аккуратно всегда выглажены костюмы. За первые две недели знакомства она насчитала у него пять костюмов и восемь галстуков.
Его квартира была в доме на Садовом кольце. Три большие комнаты, в коридоре полки с книгами. В самой большой комнате стоял стол, кресла и диван, магнитофон «Грюндиг», телевизор с большим экраном, тоже не советский.
Все произошло, как в зарубежных фильмах. Еровшин быстро приготовил еду: поджарил шашлык, достал из холодильника ломтики буженины, кеты, черную икру, масло. Пил Еровшин джин с тоником. Людмила впервые попробовала и джин, и тоник, и кока-колу – она обо всем этом только читала в романах из зарубежной жизни и видела в заграничных картинах. И джин, и тоник по отдельности ей не понравились, но, смешанные вместе, они не горчили и не обжигали горло.
Потом Еровшин включил магнитофон, и они танцевали. Людмила знала, что произойдет дальше: Еровшин начнет расстегивать пуговицы на ее блузке, потом, наверное, на руках отнесет в постель. Но Еровшин поцеловал ее и спросил:
– Кто пойдет первым в ванную – ты или я?
– Я, – предложила Людмила.
Мыло в ванной пахло знаменитыми духами «Красная Москва». Два одинаковых куска в ярких нераспечатанных обертках лежали на полочке. Незнакомые заграничные духи и одеколон в красивых флаконах, зубные щетки в нераспечатанных целлофановых упаковках, в таких же пакетиках купальные шапочки, два белых махровых халата, ни разу, похоже, не надеванные. Еровшин будто угадал ее мысли.
– Можешь всем пользоваться! – крикнул он ей из комнаты.
Она приняла душ в шапочке, с удовольствием разорвав упаковку, почистила зубы, попробовала новое мыло, потом надела махровый халат, чуть-чуть подушилась – сначала одеколоном, потом духами.
Еровшин уже расстилал постель. Она отметила туго натянутые накрахмаленные простыни и подумала: потом же ему придется сменить белье и самому отнести в прачечную.
Пока Еровшин был в ванной, она быстро осмотрела шкаф в спальне. В нем висели мужские костюмы – не меньше десяти, но разных размеров. Рубашек, сложенных в аккуратную стопку, было не меньше тридцати! Она услышала, как он вышел из ванной, и быстро забралась в постель.
– Шкаф осматривала? – спросил он, входя в спальню.
– А почему костюмы разных размеров? – Людмила с самого начала решила не врать, и потому ей было с ним легко.
– Ну и глаз у тебя! – удивился он.
У нее до Еровшина уже были любовники.
Когда к ней приходил сантехник Витя, Антонина уходила гулять. Она бродила возле общежития, поглядывая на окна. Как только в окне их комнаты загорался свет, Антонина возвращалась – такая у них была договоренность. Аспирант института торговли Геннадий брал ключи от комнаты приятеля. Они всегда торопились, и Людмила стала думать, что в отношениях между мужчиной и женщиной не так уж много привлекательного. Только с Еровшиным она поняла, что такое заниматься любовью. Он целовал ее в такие места, что она даже подругам не могла об этом рассказать. Однажды она спросила:
– Это у всех людей так бывает или ты один такой?
– У всех, у всех. – Он рассмеялся. – Французы даже говорят, что чем выше культура, тем ниже поцелуй.
В общежитии по рукам ходила брошюра о сексе с фотографиями партнеров в разных позициях. У Еровшина были свои любимые позиции.
– А теперь в позицию львицы, – просил он.
Ей это тоже нравилось, но особенно она любила, когда он был внизу, а она лежала сверху. Она не давала ему спешить, регулируя ритм движений, он подчинялся, и ей было приятно это подчинение.
Обычно Еровшин подъезжал к заводу. Она только просила, чтобы он останавливался в соседнем переулке. Они приезжали на его квартиру, и он отвозил ее в общежитие к двенадцати ночи, потому что после двенадцати вахтерши закрывали дверь и уходили спать до утра. Иногда Людмила оставалась у Еровшина на всю ночь, и он утром отвозил ее на завод. Ей было интересно с Еровшиным. Он знал про все и про всех и охотно ей обо всем рассказывал. Она только не могла понять, где он работает.
– В конторе глубокого бурения, – ответил он, когда она спросила его напрямик. Но о своей работе он никогда не рассказывал, зато с интересом слушал ее рассказы о мастере хлебозавода, об Антонине, о Катерине.
Однажды, когда они были знакомы уже год, он поставил на магнитофон бобину с пленкой, и Людмила услышала их разговор. Она рассказывала об Антонине и Николае, потом они занимались любовью, и на пленке все записалось: ее ласковые слова и его дыхание, и ее вскрик – она никогда не могла сдержаться.
– А для чего ты это записал?
– Я не записывал, это записывается само собой, – и он показал вверх, на потолок.
– Понятно. А где-нибудь рядом сидят мужики в наушниках и слушают.
– Никто не сидит в наушниках и не слушает. Срабатывает автоматика. Магнитофоны включаются на голос.
– Значит, и тебя проверяют? – прошептала она.
– Меня уже не проверяют. Но аппаратура все равно срабатывает, и я всегда прошу принести мне пленку после того, как мы здесь бываем.
– Давай еще послушаем, – попросила Людмила, она впервые слышала свой голос, записанный на пленку.
Еровшин отмотал пленку на начало, и они стали слушать. На Еровшина это так подействовало, что он даже не захотел идти в спальню, и они занялись любовью здесь же, на диване.
Через год Людмила знала о Еровшине не больше, чем в первый день знакомства. Правда, он разрешил ей звонить домой.
– Будешь звонить в чрезвычайных ситуациях, если тебе потребуется моя помощь. Жену зовут Мария Филипповна. Скажешь: здравствуйте, Мария Филипповна, это Люда из Пятого управления. Запомни: Пятое управление. Пожалуйста, Вадима Петровича. Обязательно – пожалуйста.
Так она узнала его настоящее имя. Квартира, где они бывали, оказалась служебной. Здесь встречались с секретными агентами. Здесь оперативные работники могли переодеться в другую одежду. Иногда эта квартира была занята, и они ехали в другую, тоже трехкомнатную, на Таганской площади, обставленную в другом стиле: кожаные кресла, бюро с инкрустацией, в спальне стояла большая железная кровать с никелированными шарами, в шкафах много книг по ботанике, а вместо Большой советской энциклопедии тридцать томов словаря Брокгауза. На письменном столе мраморный чернильный прибор и ручки с железными перьями – такими они пользовались в первом классе, когда еще не разрешали писать авторучками, и она носила с собой чернильницу-непроливашку.
Однажды Еровшин пригласил ее в театр «Современник». У входа спрашивали билеты. Еровшин провел ее через служебный вход. С ним здоровались молодые парни в светло-серых и светло-коричневых костюмах, в черных или коричневых хорошо начищенных ботинках. И рядом с ней сидел такой же парень. Почему-то он чаще смотрел вправо, а не на сцену. А слева сидел пожилой и седой, он смотрел влево. Открылся занавес, и тут все встали и зааплодировали. В соседней ложе сидел Хрущев. Он тоже встал и тоже поаплодировал. Ее тогда удивило: ведь приветствовали его, а он, значит, тоже приветствовал себя? По телевизору показывали торжественные заседания, и, когда на сцену выходили члены Политбюро, в зале тоже все вставали, а члены Политбюро и правительства тоже начинали хлопать. Она спросила об этом Еровшина.
– Народ приветствует партию, партия – народ, – посмеиваясь, объяснил Еровшин.
– А партия разве не народ?
– Народ, народ, – отмахнулся Еровшин.
– А почему тогда на плакатах пишут: «Народ и партия едины»?
– Потому что идиоты, – не выдержал Еровшин. – Какой-то придурок из ЦК придумал эту абракадабру, и никто отменить не решается. А вообще-то, партия есть партия, а народ есть народ. Партия – это вроде дворянства. Вступил в партию – ты уже не холоп, а дворянин, тебя уже бить по роже не положено, ты уже сам бить можешь. Кстати, а ты в партию вступать не собираешься?
– Нет, – Людмила рассмеялась. – Я замуж собираюсь. Но ты ведь на мне не женишься?
– Не женюсь, – подтвердил Еровшин. – Я стар для тебя.
– Ты не старый. Ты лучше молодых. Ты умнее всех и в постели лучше.
– Я просто опытнее. Малыми затратами я достигаю вполне приличных результатов.
– Мне это подходит. Я бы за тебя вышла замуж.
– Не получится, – вздохнул Еровшин. – Я никогда не брошу жену. Нехорошо бросать женщину, когда ей за сорок. Она уже никому не нужна. Старых партнеров не предают.
– Брось. Просто в вашей конторе это не поощряется. В чине могут понизить. Кстати, ты в каком чине?
– У нас не чины, у нас звания, – поправил Еровшин. – А звание у меня вполне подходящее.
– А генералом ты можешь стать?
– Уже не могу.
– Почему? – удивилась Людмила. – Ты не старый и умный.